Ознакомительная версия.
Он повернул Калгана в ломкие бузиновые кущи, повелительно стукнул сапогами в бока коня. Конь захрапел, замолотил копытами на одном месте — не хотел идти.
— Ну, ну, — Митька успокаивающе похлопал Калгана по холке, — не бойся, дурак, я же с тобой…
Голос человека немного успокоил коня Калган перестал впустую месить ногами тропу, перестал храпеть, но голову всё равно задирал высоко, словно собирался встать на дыбки — не желал идти в заросли.
— Но-о-о!
Конь сделал несколько шагов и остановился, протестующе затряс задранной головой. Митька вгляделся в темноту бузиновых зарослей, поёжился — холодно ему сделалось, будто увидел он что-то нехорошее. Но он ничего не видел.
— Не бойся, — зашевелил он неожиданно побелевшими губами. Вроде бы прошептал он эти слова коню, а на деле прошептал для самого себя — очень хотелось, чтобы холод, внезапно сковавший его тело, прошёл как можно быстрее. — Давай, давай, Калганчик!
Калган сделал ещё один шаг и остановился, по шкуре его побежала крупная дрожь. Тогда Митька спрыгнул с коня и, держа в правой руке карабин наизготовку, левой настойчиво потянул Калгана за собой. Калган вначале было воспротивился, упёрся копытами в землю, но потом сдался — под прикрытием человека идти ему было нестрашно, сделал несколько шагов и упёрся мордой в спину хозяина.
Зубами несильно, чтобы не причинить Митьке боль, прихватил гимнастёрку, пожевал её. Орлов от волнения, накатившего на него, этого даже не заметил, стволом карабина раздвинул тёмные заросли.
В ноздри ему шибануло острым грибным духом, прелой травой, сыростью. Митька разочарованно пошмыгал носом — все эти запахи были хорошо знакомы ему с детства, в них не было ничего опасного, и он полез в бузину дальше.
Метров через десять остановился, ткнул карабином в пространство, с треском сломал несколько веток, сшиб горсть прошлогоднего бузинового пшена на землю, попятился назад, но тут же упёрся лопатками в морду Калгана.
— У-у-у-у, — взвыл Митька.
В зарослях бузины, подмяв под себя десяток стеблей, лежал человек в матросской форме. Бушлат на нём был широко распахнут, чёрные крылья зловеще откинуты в обе стороны, застиранная тельняшка покрыта жёсткими бурыми пятнами.
Кровь. Отчётливо было видно, что кровь вытекла из ран, нанесённых ножом.
И это — в пятидесяти метрах от второй дозорной тропы. Первая дозорная тропа проходила по самому краю границы, а вторая дозорная — в глубине, это была тыловая тропа. Митька передёрнул плечами — совсем ознобно вновь ему сделалось, — вновь ткнулся лопатками в морду коня.
— У-у-у, — Митька надавил спиной на храп Калгана, попятился назад, лицо его перекосилось от ужаса, но в следующий миг он постарался взять себя в руки, и это ему удалось, огляделся — вдруг где-нибудь видны следы борьбы? Нет, ничего этого не было. Митька, отёр рукой вспотевшее лицо, ладонь промокнул о штаны и дал побыстрее дёру из бузинника.
Лучше бы он не ездил ни на какие задания — страшно видать такого покойника, лучше бы попросил у Костюрина напарника, одному видеть таких покойников вдвойне страшно. Вспотевший лоб бойца облепили комары, налетевшие откуда-то кучей, Митька снова взвыл — нехорошо ему сделалось.
Из Петрограда, из пограничного штаба приехал начальник разведки, с ним ещё двое малоразговорчивых командиров с суровыми лицами. О них Костюрину сообщили коротко:
— Это из «чрезвычайки».
Прибывшие вместе с Костюриным и Митькой Орловым отбыли на тропу, где был найден труп.
Митька рассказал приезжим, как занервничал его конь Калган, как пришлось лезть в бузиновые дебри, как он увидел там тело убитого матроса, затем, как в театре, повторил рассказанное, добавив к нему «изобразительную» часть — показал, как всё это происходило. Чекисты покивали утвердительно и отпустили Митьку с миром.
Труп, густо облепленный мухами, погрузили на волокуши, накрыли куском брезента и отвезли на заставу. К этому времени из Петрограда прибыл ещё один человек: с бородкой клинышком, в чёрной шляпе, при пенсне, очень похожий на второго после Ленина человека в России, товарища Троцкого.
Пограничникам объявили, что прибывший гражданин — революционно настроенный профессор судебной медицины, он-то и сделает точное заключение о том, что произошло с матросом.
А от матроса уже малость попахивало — летом, весной, когда тепло, подобные продукты портятся, как известно, быстро, но приезжий профессор на запах не обратил никакого внимания, ловко и быстро обследовал труп и попросил воды, чтобы вымыть руки.
— Тело можно закопать, — сказал он.
Чекисты молча посмотрели на профессора и ничего не сказали. А вот начальник разведки с профессором не согласился:
— Я бы не стал торопиться, отвёз бы убитого назад, на старое место, и устроил бы там засаду. Вдруг к покойному матросу кто-нибудь явится, а?
— Вряд ли, — заявил профессор, вытащил из кармана пиджака старый портсигар, наполненный белым мелким порошком, отсыпал себе немного в ладони. Заметив недоумённый взгляд начальника разведки, пояснил: — Хлорка. Обыкновенная хлорка. За неимением мыла пользуюсь ею.
Начальник разведки покачал головой. Непонятно было, то ли он осуждал профессора, то ли одобрял.
— Хлорка сжигает кожу, — наконец, проговорил он.
— Хорошо, но что прикажете делать в таком разе? Ходить с руками, пахнущими мертвечиной? А запах этот — очень стойкий, — профессор попросил полить ему на руки, поймал струю, которую боец — всё тот же Митька Орлов, вылил из глиняной крынки, отряхнул ладони, поработал пальцами. — Мыла же нет не только дезинфицирующего, даже простого.
Не хотелось пограничникам возиться с трупом, но по настоянию начальника разведки, чекисты не стали возражать, его пришлось вернуть на место, в бузиновые кущи.
Митька легкомысленно рассмеялся:
— Чтобы тухнул и дальше?
Никто ему не ответил, а начальник заставы показал бойцу кулак и сделал такое лицо, что Митька Орлов невольно поёжился: не миновать ему теперь мытья полов и чистки гальюна — на ближайший месяц он работой точно обеспечен.
Картина с убийством матроса нарисовалась следующая; он шёл с группой из Финляндии в Россию (скорее всего это был обычный завербованный боевик, иначе бы с ним так легко не расстались), в темноте во время преодоления окна, когда пришлось бежать, он угодил ногой в яму и сломал ее.
Идти дальше он не мог, вернуться назад, в Финляндию, также не мог, поэтому его и оставили лежать в бузиновых зарослях; чтобы не поднимать шума выстрелами, прикончили несколькими ударами ножа и отволокли в сторону.
Может, конечно, случиться так, что за ним кто-нибудь вернётся (именно на это и рассчитывал начальник разведки), но скорее всего вряд ли.
Чекистам всё было понятно, узнать что-либо нового они в общем-то и не рассчитывали, хмурые лица их с сомкнутыми челюстями и твёрдыми сплюснутыми губами были очень красноречивы, прыти начальника разведки они не разделяли…
— Прошу отведать с нами свежей рыбы, — пригласил Костюрин гостей, — сегодня утром поймали.
Хоть и стоял Петроград на великой реке, в которой водилась и стерлядь, и корюшка, и сырть, и ещё кое-какая вкусная рыба, к нынешней поре уже напрочь исчезнувшая, но та же корюшка или, скажем, плотва, были в городе продуктом редким. И дорогим. Гости от угощения отказались, старший чекист даже руками замахал — этих занятых людей в Петрограде ждали неотложные дела. Государственной, естественно, важности. Начальник разведки остался: свежая рыба — это очень здорово, да и засаду надо организовать… И как налажена охрана границы проверить. Он пожал руку чекистам, глянул вопросительно на профессора: а вам-то куда спешить? Тот замялся, покосился пугливо на суровых коллег из чека и неожиданно махнул рукой:
— Если будет уха — останусь.
— Будет уха, — пообещал начальник разведки, — из корюшки.
— Корюшка бывает особо хороша в слабом посоле, — размякая окончательно, произнёс профессор, потом удивлённо приподнял одну бровь: — Неужели корюшку наловили в озере?
— Нет, за корюшкой на реку ездили.
Профессор, сладко жмурясь, потёр ладони:
— Забавно, забавно… — Помахал рукой отъезжающим чекистам: — Честь имею! — И вновь вернулся к корюшке, проявляя себя в этом вопросе большим знатоком. — Я знаю гурманов, которые едят корюшку свежей — сырую… Ножиком её — чик, распластают, чуть присолят толчёной солью и — в рот. Едят корюшку, а она у них во рту дёргается… — Профессор облизнулся, — а они её едят.
Начальник разведки, так же, как и профессор, впадая в весёлое ребячество, оживлённо потёр руки, настроение у него было хорошее, возвышенное, как у настоящего революционера, хотя неведомо, с чего бы это, позвал Костюрина. Тот нарисовался немедленно — рядом находился, на подхвате был, что называется.
Ознакомительная версия.
