Несколько дней на школьных переменках он крутился возле нее, стараясь быть на виду, громко смеялся, затевал веселую возню с мальчишками, а придя из школы, становился грустным и молчаливым. Белобрысая веснушчатая девчонка не выходила у него из головы.
С недавних пор ребят в интернате перестали стричь наголо, и Петька, чтобы понравиться Наде, решил зачесывать волосы наверх, но они упрямо падали на лоб коротенькой челкой. Тогда он смочил их перед уходом в школу, немного намылил и поплотней нахлобучил на голову шапку — пусть уложатся.
В школе он первым делом глянул в крохотное зеркальце, с которым последнее время не расставался: прическа вроде бы держалась.
На переменке он сразу же отыскал глазами Красную кофточку в толпе девчонок и, чувствуя себя чуть ли не сказочным принцем, направился в ту сторону. Пусть видят все, какой он уже взрослый и красивый!
И вот, когда Красная кофточка была совсем рядом и смотрела прямо на него, случилось то, чего он никак не ожидал. Ее лицо удивленно вытянулось, глаза сначала широко раскрылись, потом сузились, и она расхохоталась, всплеснув руками:
— Ха–ха–ха! Ну и чучело же!.. Ой, держите меня!
Вслед за ней и ее подружки разразились смехом и хохотом, даже подвизгивали, словно их кто щекотал и пощипывал.
Петька еще не понял, чем их так развеселил, и слово «чучело» обидело его.
Однако выдержки Иванову было не занимать. Он пренебрежительно глянул на смеющихся девчонок, с достоинством повернулся и зашагал в класс.
— Эй, посмотри–ка на себя! — крикнул ему Костя Луковников и тоже зашелся смехом.
Петька поспешно достал из кармана зеркальце, глянул в него и обомлел: высохшие, слипшиеся от мыла волосы торчали в разные стороны, как пучки грязной соломы. Очевидно, когда он шел по коридору, лавируя меж бегающими вокруг мальчишками и девчонками, кто–то задел его непрочную «прическу», и короткие волосы, не приученные к зачесу вверх, «взбунтовались»…
Петька с уроков сбежал. С ним вместе, за компанию, ушел и Лука.
Не торопясь брели они в интернат: ведь заявиться пред ясные очи воспитательниц раньше времени было нельзя — наказание последует немедленно.
— Время есть, зайдем на молоканку, что ли? — предложил Костя Луковников. — Попьем сыворотки. Или обрату. У меня гривенник есть.
Ребята любили чуть кисловатую прозрачную сыворотку, остававшуюся после изготовления творога. На молоканке — маленьком сельском молочном заводике — ее было много. Женщины, работавшие там, продавали сыворотку по три копейки за ведро, а обрат — пропущенное через сепаратор молоко по пятаку за стакан. Обрат, хоть свежий, хоть кислый, казался ребятам чуть ли не лакомством.
Но сегодня Петьке было ни до чего. «Чучело… чучело…» — назойливо звучал в ушах насмешливый девчоночий голос.
— Чего переживаешь? — удивлялся Лука. — Подумаешь, волосья врастопырк пошли!
— Так смеялись же все! Особенно эта… Шлыкова.
— Плюнь, — сказал Костя, — девчонки ведь. Им бы только похихикать.
— Она хорошая, — вздохнул Иванов. — Я с ней дружить хочу.
— «Хочу, хочу…» — передразнил его Лука. — А кто в Ленинград бежать собирался и меня подговаривал? Забыл? Или сдрейфил уже? А девчонки в зтом деле — самый вред!
— Не в девчонках дело! — вознегодовал Петька. — Сам ты сдрейфил! Одно другому не мешает. Мы с ней письма друг другу писали бы, а потом, после войны, встретились… '
Лука даже присвистнул от изумления и посмотрел на товарища, как на сумасшедшего: нашел о чем мечтать — переписываться с девчонкой!
— Чепуха, — изрек он. — С девчонками пусть дружат девчонки. У них только и дел, что пищать да кривляться. И совсем незачем тебе из–за нее переживать. Ты — мужчина и должен доказать ей это.
— И докажу, — твердо сказал Петька. — Вот доберусь до Ленинграда и прямо на фронт. Совру, что я круглый сирота…
— На фронте врать нельзя.
— Не перебивай! Это будет не вранье, а военная хитрость. Скажу, что сирота, что должен отомстить проклятым фашистам, и примут меня в пулеметчики. И вот начинается большой бой. Фашисты лезут на нас, как саранча, а я их из пулемета: тра–та–та, тра–та–та–та…. Они удирают и пускают на нас танки. Мы бьем по ним из пушек и пэтээр. Почти все танки уже горят, но некоторые еще движутся и один — прямо на меня. А снаряды и патроны уже кончились. И нет больше зажигательных бутылок, а гранат осталось совсем мало! Тогда я хватаю последнюю связку, ползу, вскакиваю и бросаюсь прямо под мчащуюся на меня громадину… Взрыв, огонь, танк — вдребезги. Остальные в испуге поворачивают и улепетывают назад. Атака отбита… Меня посмертно награждают Золотой Звездой Героя Советского Союза, и мой портрет помещают во всех газетах, даже в «Правде». А комиссар Штыков принесет газету домой и скажет, показывая на портрет: «Смотри, Надя, какой герой погиб!..» Она посмотрит и узнает, и тогда ей станет стыдно, что она обозвала меня чучелом…
— У-ух! — выдохнул Костя, — какую картинку ты нарисовал! Аж плакать хочется, хоть я и не девчонка. А уж Комиссарова дочь, как узнает, что ты погиб так красиво, разревется непременно… Значит, бежим?
— Бежим, — решительно сказал Петька. — Вот снег сойдет и рванем. А пока сухари готовить надо. Хоть по куску хлеба через день да сушить.
— Витька, Витька! — кричал Цыбин разоспавшемуся Шилову в самое ухо. — Да проснись же!
— Ну чего тебе? — Шилов перевернулся на спину. Потом сел в постели. — Ну чего орешь? Спят ведь все! — проворчал он.
— А ты посмотри, Витька! Где — все?
Шилов глянул по сторонам и увидел пустые топчаны.
А со двора доносились неистово радостные крики. Даже «ура» слышалось.
— Это что? — встрепенулся Витька. — Какой город взяли?..
— Да не город! — заорал Сашка Цыбин. — Не город! А совсем погнали фашистов! Начисто блокада снята! У меня же тетка в Детском Селе жила… Та–ам такой па–арк! По нему сам Пушкин ходил!..
— Ты обормот! — яростно взвизгнул Витька. — Пушкин… тетка! И чего раньше не разбудил! Ура-а!.. — заорал он и в одних подштанниках бросился было к беснующимся во дворе от радости огольцам. Но вдруг остановился, потом кинулся к табуретке, подставил ее к стене у карты и воткнул красный флажок в Берлин.
— Вот так! — и улыбнулся.
— Рано еще, — сказал Цыбин. — Заругается дежурный. Бежим лучше ко всем, и так задержался я, пока тебя добудился.
— Не рано. Так будет! — крикнул Витька и ринулся во двор. — Так скоро и будет!
Луке, то есть Косте Луковникову, как и Петьке, было немногим более двенадцати лет, но он уже умел рассуждать здраво и видеть вещи такими, какие они есть. У него начисто отсутствовала способность фантазировать, и, может быть, поэтому он немного завидовал своему товарищу, хотя и считал его чудаком. Он отлично понимал, что ни на какой фронт Иванов не попадет, никто его в Красную Армию не возьмет — мал еще, но бежать с ним из интерната согласился: авось и доберутся до Ленинграда, по которому все они изрядно стосковались. А не доберутся — большой беды не будет, попадут в другой интернат, только–то и всего. К тому же из любого интерната удрать можно…
После долгих жарких споров было решено бежать в конце весны — в самом начале лета, когда земля наберется тепла и надолго установится хорошая погода. Тогда и ночевать в пути можно будет где угодно: хоть в лесу, хоть в поле.
А пока Лука ломал голову над тем, где бы достать хлеба на сухари. Откладывать по ломтику от обеденной порции, как это делал Петька, ему совсем не хотелось — кормили и так не особенно сытно. А без харча в дороге пропадешь.
О готовящемся побеге и связанных с этим трудностях Лука по секрету рассказал сыну местной учительницы Тольке Бессонову, с которым дружил. Сделал он это умышленно, ибо не раз слышал, как Толька говорил, что мечтает увидеть Неву, «Аврору», «Медный всадник» и дворец, «в котором цари жили».
Лука не ошибся: Бессонов попросился в компанию и обещал достать конопляного жмыха и шматок сала. Кроме того, в Ишиме у Бессонова жили родственники, которые тоже могли что–нибудь подкинуть на дорогу и помочь сесть в поезд. О том же, что в Ленинград въезд разрешался пока что только по специальному вызову, ребята просто не знали.
О своих переговорах с Бессоновым Костя Петьке не говорил: мало ли как обернется дело! У него был свой расчет: третий часто бывает лишним, и, если что случится, надо еще подумать, кого считать лишним…
Беспокоило Луку и то, что Петька все же подружился с Надей — дочкой военкома, часто с ней встречался, ходил довольный и радостный. Теперь он мог порушить все свои прежние планы.
А случилось у Петьки с Надей все так.
Несколько дней после того, как произошла неприятная для Петьки история с прической, он старался не попадаться на глаза Красной кофточке. Но однажды, когда военрук проводил с четвероклассниками во дворе школы занятия по штыковому бою, Петька почувствовал, что на него кто–то глядит. И тут же получил рыхлым снежком по затылку.
