Клуттиг глядел на него с нескрываемым восхищением.
— Ну и продувная ж ты бестия!
Такое восторженное признание его дальновидности пришлось тщеславному юнцу по душе. Он побарабанил пальцами по борту кителя.
— Мы займемся этой историей сами, без нашего дипломата, скорее даже — пойдем против него. Мы должны быть умны, господин гауптштурмфюрер, очень умны! Дело может провалиться. Я уже говорил тебе и повторяю: если мы ударим, то уж по-настоящему, понятно? Мы можем позволить себе только один удар, и он должен попасть в точку. — Рейнебот подошел к Клуттигу вплотную и проговорил настойчивым тоном — Теперь не вздумай делать глупости. Об организации — ни слова, она не существует, понятно? Дело идет только о еврейском ублюдке, уразумел?
Клуттиг кивнул и доверился мудрости Рейнебота. Тот не желал терять ни минуты и решительно надвинул на лоб фуражку.
— Ну, пошли!
Они рванули дверь в вещевую камеру и быстро вошли. Заключенные, работавшие в переднем помещении, обернулись в недоумении, и кто-то крикнул:
— Смирно!
Все заключенные стали навытяжку; каждый остался там, где работал. Гефель, которого окрик «смирно» застал в канцелярии, оторопел, увидев помощника начальника лагеря и Рейнебота. Он поспешно вышел вперед и по привычке отрапортовал:
— Команда вещевой камеры за работой!
Рейнебот, держа палец за бортом кителя, прокартавил:
— Пусть построятся!
Преувеличенно громким голосом Гефель передал приказ по всем помещениям. В голове у него был сумбур. Заключенные стекались со всех сторон, сознавая опасность, которая таилась во внезапном появлении начальства, и торопливо строились в обычные две шеренги. Тем временем Клуттиг спросил, где Цвейлинг.
Гефель доложил:
— Гауптшарфюрер Цвейлинг сегодня еще не был здесь.
Наступила зловещая тишина. Заключенные стояли не шевелясь и смотрели на Клуттига и Рейнебота, которые не произносили ни слова. Первые, самые напряженные мгновения после прихода эсэсовцев пронеслись, как дикие птицы, над головами заключенных, неся беду. Теперь тишина казалась оледенелой.
Клуттиг подал Рейнеботу знак, и тот быстро направился в правый дальний угол склада. А пока что Клуттиг, присев на длинный стол, болтал ногой. В задней шеренге стояли рядом Пиппиг и Кропинский. Пиппиг незаметно ткнул кулаком Кропинского. В первой шеренге стоял Розе. Его откровенно испуганное лицо заметно отличалось от замкнутых лиц остальных. В голове Гефеля, как всегда стоявшего в конце первой шеренги, бурно проносились мысли. Сильно бился пульс в шейной артерии, и он отчетливо слышал его частое туканье. Как ни странно, приход Клуттига и Рейнебота он связывал не столько с исчезнувшим ребенком, сколько с «Вальтером», калибра 7,65 миллиметра. Кроме Гефеля, никто не знал про тайник, где он хранится.
Ему вдруг пришла на память старинная детская игра с поисками спрятанной вещи, и он возликовал: «Холодно, холодно, холодно!» Он мысленно осматривал тайник с оружием, прикидывал возможности его обнаружения и вспоминал, как он мальчиком радовался, когда спрятанную им вещь, несмотря на усердные поиски, никому не удавалось найти.
«Холодно, холодно, холодно!» Он совсем успокоился, тягостное туканье затихло, волнение улеглось. Теперь он даже мог искоса наблюдать за Клуттигом, который сидел на столе, постукивая пальцами по колену. Подстерегающий взгляд Клуттига бегал по неподвижным рядам заключенных, останавливаясь на каждом из них; заключенные смотрели прямо перед собой, в пустоту. В помещении царило то парализующее напряжение, которое в любую минуту грозит взрывом. Прошло довольно много времени, пока возвратился Рейнебот. На его лице блуждала насмешливая улыбка, брови были подняты.
— Пусто! — лаконично изрек он.
Клуттиг соскочил со стола. Напряжение взорвалось. Клуттига захлестнула волна ярости, подобная шквалу.
— Гефель, вперед!
Гефель вышел из ряда и остановился в двух шагах перед Клуттигом. Но тот смотрел не на него, а искал кого-то глазами среди других заключенных.
— Где тут польская свинья Кропинский? Сюда!
Кропинский медленно двинулся с места, прошел между, шеренгами и стал рядом с Гефелем. Рейнебот подрагивал коленями. Розе стоял, оцепенев и стараясь изо всех сил не сгибать ног, которые, казалось, стали ватными. Лица остальных заключенных были жестки, сумрачны, неподвижны. Пиппиг переводил взгляд с Рейнебота на Клуттига.
А у того ком ярости подкатил к горлу. Голова странно торчала на вытянутой шее. Он пытался овладеть собой.
— Где ребенок? — зловеще прошипел он сквозь зубы.
Кропинский от волнения проглотил слюну. Никто не отвечал. Клуттиг мгновенно потерял самообладание:
— Где еврейский ублюдок, хотел бы я знать?! — визгливо прокричал он, и тут же накинулся на Гефеля — Отвечайте немедленно!
Он брызгал слюной.
— Здесь нет никакого ребенка.
Клуттиг взглядом призвал на помощь Рейнебота; от ярости слова застревали у него в глотке.
Рейнебот неторопливо подошел к Кропинскому, притянул его за куртку к себе и почти дружелюбно спросил:
— Скажи же, поляк, где ребенок?
Кропинский усиленно замотал головой.
— Я не знать…
Рейнебот размахнулся. Искусный боксерский удар привился точно в подбородок Кропинскому. Этот удар был так силен, что Кропинский пошатнулся и упал назад в ряды заключенных. Товарищи подхватили его под руки. Из угла рта у Кропинского текла тонкая алая струйка.
Рейнебот опять притянул Кропинского к себе и повторил удар. Кропинский осел, как пустой мешок.
Рейнебот отряхнул руки, как от пыли, и снова сунул палец за борт кителя.
Своими двумя ударами он подал Клуттигу сигнал, и тот принялся дико и исступленно обоими кулаками молотить по лицу Гефеля, потом прохрипел:
— Где еврейский ублюдок? Выкладывай!
Гефель прикрыл руками голову. Тогда Клуттиг с такой яростью пнул его сапогом в живот, что Гефель с воплем согнулся пополам.
У Пиппига срывалось дыхание. Он судорожно сжимал кулаки. «Продержаться, продержаться! — внушал он себе. — Они уже под Оппенгеймом! Это протянется не долго. Продержаться, продержаться!..»
У Клуттига дрожала нижняя губа. Он оправил на себе китель. Гефель с трудом выпрямился. Удар сапогом чуть не вышиб из него дух. Он стоял, опустив голову, и кряхтел. Кропинский лежал без движения.
Рейнебот небрежно взглянул на ручные часы.
— Даю вам всем минуту сроку. Кто скажет, где спрятан еврейский ублюдок, получит награду.
Заключенные стояли, словно оцепенев. Пиппиг вслушивался в тишину. Неужели кто-нибудь заговорит? Он искал глазами Розе. Хотя Пиппиг видел лишь его спину, он заметил, что у Розе дрожат руки.
После бесконечно долгих тридцати секунд Рейнебот снова взглянул на часы. Внешне он казался беззаботным, на самом же деле быстро взвешивал дальнейшую тактику. Нагнать на болванов страху, думал он, и они размякнут!
— Еще тридцать секунд, — любезно сообщил он, — и мы заберем этих двух… к Мандрилу… — Он сделал выразительную паузу и растянул губы в многозначительной усмешке. — Если с ними там что-нибудь случится, это будет на вашей совести.
Он избегал смотреть на заключенных, уставившись на часы, как стартер.
Безумный взгляд Клуттига блуждал по лицам. Ряды стояли неподвижно и казались отлитыми из металла. Пиппиг дрожал от волнения. Не взять ли все на себя? Выйти вперед и сказать: «Я спрятал ребенка, я один!..»
Минута истекла. Рейнебот опустил руку с часами. Пиппига как будто кто-то толкал в спину: «Вот! Сейчас! Выходи вперед!» Но он не тронулся с места.
Рейнебот кончиком сапога ткнул Кропинского в бок.
— Встать!
«Теперь, теперь, теперь!» — кричало у Пиппига внутри, и у него вдруг возникло чувство, что вот он уже выходит вперед, невесомый, как во сне. Кропинский поднялся, шатаясь, и получил от Рейнебота такой пинок в поясницу, что отлетел к двери. Но не страх и не трусость удерживали Пиппига. Остановившимися глазами смотрел он вслед Гефелю, когда тот шел к двери…
Оставшись одни, заключенные еще долго стояли, застывшие и немые, парализованные пережитым потрясением; потом Розе вскинул в воздух кулаки. У него сдали нервы, и он истошным голосом заорал:
— Я больше не могу!
Тогда наконец ожили ряды, и Пиппиг очнулся от оцепенения. Сквозь неразбериху расстроившихся рядов он кинулся к Розе в, грубо схватив его, пригрозил кулаком:
— Заткнись!
Цвейлинг действительно выжидал, пока все не окончится, и лишь после этого появился в камере. Он искоса поглядывал на заключенных. Бездеятельно сидели они в канцелярии, а в переднем помещении у длинного стола стояло несколько человек, которые, очевидно, тоже ничего не делали, но при его появлении поспешно взялись за работу.
Цвейлинг, стараясь не замечать угнетенного состояния заключенных, направился в свой кабинет. Но вдруг в него закралось неприятное чувство. Неужели они догадались, что записку подбросил он? Цвейлинг нерешительно остановился и скривил лицо, изображая улыбку.
