— Что у нее?
— Тамошние хирурги подозревают тромбоз легочной артерии.
Василий Прокофьевич присвистнул.
— Случилось давно?
— Подробностей не знаю. Долгое время болела тромбофлебитом, а вчера вечером вдруг резкие боли в груди, синюха, тахикардия.
— А на электрокардиограмме?
— Я говорю тебе — подробностей не знаю. Сказал, что лечат консервативно — аналгетики, вплоть до фентанила и дроперидола. Вводят капельно фибринолизин, гепарин, но пока безрезультатно.
— Хочешь, я сейчас позвоню Стельмаху, он у них заведует кафедрой госпитальной хирургии? Попрошу его срочно заняться Тосей.
— Миша сказал, что смотрели все местные светила. Спасти ее может только операция. А таких операций в Симферополе не делают. Если ты не приедешь, она погибнет.
— Погибнет, погибнет… Что вы заранее панихиду запели? Диагноз еще до конца не ясен. Фибринолизин может оказать свой эффект. Все необходимое, как я понимаю, делается. Да и я тоже не волшебник. У меня в институте знаешь какая смертность? Не знаешь? И хорошо, что не знаешь, — Василий Прокофьевич умолк.
Если даже сегодня он прилетит и поздно вечером прооперирует больную, возвращаться домой сразу нельзя. Первые сутки после операции наиболее опасные и дают самую высокую смертность. Значит, надо будет подождать. А погода? Какой фортель она вздумает выкинуть? Наконец, надо успеть собраться, сделать необходимые распоряжения в институте, подумать. И в Москву надо приехать загодя, хотя бы часов за пять-шесть до отлета, чтобы встретиться в министерстве с другими членами делегации. Опоздай он — и поездку в Симферополь сочтут причиной неуважительной, личной недисциплинированностью. Мало ли существует больных, которые в нем нуждаются? Кто дал ему право ради одного из них срывать важное международное мероприятие? Ведь его доклад запланирован именно в первый день. В конце концов, скажут — у вас есть немало помощников, в том числе и профессор Шумаков. За срыв поездки делегации на конгресс выговором не отделаешься. Чего доброго, могут и директорства лишить. Есть «доброжелатели», завистники, которые только и ждут, чтобы он споткнулся и можно было бы занять его кресло. Не стоит зря гусей дразнить, давать повод. Нет, искушать судьбу и лететь сейчас в Симферополь ни в коем случае нельзя. Он просто не имеет права на это, ставить себя под удар, рисковать всем, что далось с таким трудом… Да и честно говоря, он столько думал об этой поездке, возлагал столько надежд на встречу с коллегами, крупнейшими знаменитостями мировой кардиохирургии, собирался собственными глазами увидеть операции, о которых до сих пор доводилось только читать, что одна мысль о поездке, которая по его собственной воле может не состояться, была совершенно неприемлема. Может быть, в Симферополь послать кого-нибудь другого? У них в институте такие операции делал только его заместитель профессор Шумаков. Но сделал лишь пять вмешательств, из которых три закончились летальным исходом в первые сутки. Что же делать?
Алексей пил кофе и изредка исподлобья бросал короткие взгляды на бывшего однокурсника. Он не знал и не мог знать всего хода его мыслей, но по сосредоточенному Васиному лицу догадывался, что тот окончательно решил отказаться от поездки и сейчас лишь ищет подходящий для этого повод.
— Понимаешь, Алексей, лететь сейчас в Симферополь я никак не могу, — снова заговорил Василий Прокофьевич. — В операционной уже лежит мальчик, Я дал слово его деду, известному генералу, герою войны, что буду оперировать лично.
— Не можешь? — спросил Алексей, вставая. — Все ясно. Спасибо за кофе. — Он пошел к двери, отворил ее, неожиданно повернулся, бросил в лицо: — Видно, забыл ты Ладогу, Вася. А жаль…
Он едва успел снять с вешалки фуражку, как распахнулась дверь кабинета директора и в приемную выскочил Василий Прокофьевич.
— Вернись, Алеша, — сказал он, беря Алексея за руку и чуть ли не силой заталкивая обратно в кабинет. Стелла Георгиевна с любопытством наблюдала за этой сценой. Таким взволнованным она своего шефа еще не видела.
За те короткие мгновенья, что прошли после ухода Алексея, Василий Прокофьевич вспомнил все. Ледяное безмолвие, нарушаемое лишь свистом ветра да хлопками редких ракет в черном небе. Неожиданную полынью. Двухпудовый мешок за плечами, тащивший его книзу. Ощущение, что кончаются силы, а ветер бьет в грудь и не дает выползти на край полыньи. И вдруг странно блеснувшее метрах в пяти белое от волнения мокрое лицо Миши, ползущего по-пластунски навстречу, протягивающего ему свою руку с ремнем…
— Садись, — сказал он, усаживая Алексея в кресло, испытывая облегчение, что приятель еще не успел уйти. — Горячность в таком деле плохой помощник. Ты можешь связаться с Мишей и уточнить, как обстоят дела сейчас?
— Могу, конечно. Он дал мне номер телефона.
— Звони.
Прямо из кабинета, директора Алексей позвонил в клинику в Симферополь. Спустя минуту Миша уже был на проводе.
— Едет? — первым делом спросил он. И, не услышав уверенного ответа Алексея, попросил: — Дай, если можно, ему трубку.
Почти не искаженный расстоянием, вибрирующий от волнения в трубке прозвучал давно не слышанный, но такой знакомый глуховатый голос:
— Васятка, если не приедешь, я потеряю Тосю. А без нее мне не жить.
В этом был весь Миша — одна любовь до гроба. «Без нее мне не жить».
— Не болтай чепухи, — строго сказал Василий Прокофьевич. — Расскажи лучше, как обстоят дела сейчас?
— Скверно. Цианоз половины туловища. Временами затемняется сознание. Хуже, чем было ночью.
«Надо лететь. Судя по всему, у Тоси действительно тромбоз легочной артерии. Если фибринолизин и гепарин не дадут в ближайшие часы эффекта, остается единственное — срочная операция. Ее методика впервые в стране разработана в его институте. За год сделано немало — тридцать три операции, из них двадцать закончились выздоровлением. У американца Кулли результаты примерно такие же. В японских и западногерманских клиниках Сигемоцу и Шмидта методика другая и смертность выше. А операцию мальчику и без него великолепно сделает десяток молодых ребят, в том числе и Женя Затоцкий, сын их ротного писаря Ухо государя. Отличные руки и голова у парня. Не в папу пошел. Папа как начал по бумажной линии, так и продолжает — работает ответственным секретарем журнала «Вестник хирургии». Иногда звонит ему, советуется, дает статьи на рецензии. А то, что слово дал генералу, — не велика беда. Не каждый же день ему приходится его нарушать. Когда после операции дед узнает, что все в порядке, быстро успокоится. Постараюсь уложиться в два дня. Если сегодня вылетим, то вечером можно оперировать».
— Хорошо, Миша. Я лечу. Успокой Тосю. Скажи — все будет в порядке. Позаботься, чтобы встретили и подготовили все для операции.
Он положил трубку и несколько мгновений стоял возле стола, погруженный в свои мысли, не видя ничего, не слыша, как тонко звенит зуммер соседнего телефона. Потом пригласил секретаршу.
— Срочно вызовите ко мне анестезиолога Котяну и операционную сестру Бурундукову. Заготовьте для меня и для них командировки в Симферополь. Возьмите билеты на самолет на ближайший рейс. Кстати, вы не помните, во сколько он?
— Ближайший рейс в двенадцать сорок. Вы успеете на него. За билетами я сейчас пошлю шофера. Он уже ждет в машине. Затоцкий в приемной.
Не зря он так высоко ценил Стеллу Георгиевну. Она всегда все знала, умела наперед предусмотреть даже то, чего он еще сам не решил.
— Спасибо, — сказал Василий Прокофьевич.
Выезжая на тяжелые операции в другие города, он всегда брал с собой анестезиолога и операционную сестру. Анестезиолог Котяну молдаванин. Он молод, худ, неразговорчив, но, когда он дает наркоз, Василий Прокофьевич спокойно оперирует. А операционная сестра, как говорят хирурги, вторая жена. К ней привыкаешь, она знает твои странности и привычки, и, когда она рядом, чувствуешь себя словно в родном доме, а без нее становится одиноко, сиротливо. Теперь оставалось договориться с Москвой, с ответственным товарищем в министерстве, ведающим международными связями. Василий Прокофьевич набрал номер.
— Юрий Петрович? — спросил он, услышав в трубке знакомый рокочущий бас. — Добрый день. Профессор Петров из Ленинграда беспокоит. Хочу доложить, что по срочному делу вылетаю в Симферополь. Да, надеюсь, что вернусь к сроку. Что значит «надеюсь»? Понимаю ли я, чем это грозит? С вас и с меня головы снимут? Что делать, Юрий Петрович, снимут так снимут. Да нет, шучу я. Что я, маленький, не понимаю? Вернусь, обязательно вернусь и сразу позвоню вам. — Он с силой шмякнул трубку на рычаги, выругался по старой памяти: — Вот обалдуй. Едва в штаны не наложил, когда узнал, что уезжаю.
