Я его уже не слушал. Его душа точно сошла с ума и время его не лечит. Он навсегда остался там, с ними. Я боялся этого.
…Солнце жгло лысый затылок. «Стекляшка» хрустела на спине, покрытая солью от пота. Над землей, словно раскаленное стекло, двигался неощущаемый поток воздуха, искажая контуры предметов до неузнаваемости.
Пуля лежал в собственноручно вырытом окопе для стрельбы "из положения лежа" и смотрел на плывущее марево в оптический прицел своей эСВэДэшки. "Поле Дураков", на котором он изображал снайпера на боевой позиции, было куском пустыни, начинающимся от батальонного сортира. Это было место, где отбывали наказание все достойные этого. Наказание было простым и потому очень неприятным. Наказанному, полагалось выкопать свой индивидуальный окоп для стрельбы "из положения лежа" в соответствии со всеми требованиями военного искусства. Находится на посту приписывалось каждому по разному. Но наказанием считалось не сам факт подобного боевого дежурства. Считалось позором, если проверят качество твоего творения и твою бдительность. Ценилось доверие и самостоятельность. Но прийти могли в любой момент, а филонить значило только одно — потерять доверие и попасть в число «червей», проявляющих «червячью» гибкость в жизни. За два года, в течении которых в бригаду, из призыва в призыв, прибывали избалованные мальчиши великой страны, наказание становилось ритуалом, обрастающим более жесткими условностями. Соответственно более высоким становился статус «удостоенных» полного набора всех условностей ритуала. Как живая память о всех, побывавших в объятиях "Поля Дураков", кусок убитой солнцем земли был покрыт множеством оспин-окопов. Пуля лежал на "Поле Дураков" и развернувшись, спасаясь от скучного пейзажа пустыни, изучал бригаду в прицел снайперской винтовки, пытаясь не думать о Гуне, лет хе, подарившем ему эти мгновения радости общения с чужой совершенно землей.
Все люди на этой войне, после первых трех месяцев пребывания здесь, делились на два типа: те, кто видит в войне только материальную выгоду, и те, кого в основном привлекает игра в эту войну. Большинство попавших сюда, в конце концов, составляли промежуточную группу. Лейтенант, по кличке Гун, был ярким представителем той самой промежуточной группы. Он был профессионалом в вопросах торговли с местным населением, и еще большим профессионалом в вопросах ведения засадных действий против того же самого местного населения. Не утруждая себя компромиссами, Гун нашел простой выход, избавляя себя от угрызений совести — он и то и другое делал с чувством большой ответственности. Это выдавало в нем профессионала, стремящегося делать свою работу настолько аккуратно, насколько позволяют обстоятельства. Считалось, что Гун не приступает к делу до тех пор, пока не предпримет необходимых мер, чтобы обезопасить себя "на случай, если придется иметь дела с Аллахом".
Не скрывая своего двойного высшего образования, Гун элегантно, дополняя Шекспира, объяснял свой взгляд на окружающую его действительность: " Дыра в кармане приводит к пустоте в голове. Пустота в голове приводит к дырке в той же голове. И другого выбора нет вокруг на сотни километров, сынки. Вся наша жизнь здесь сводится к необходимости и мы медленно становимся животными на этой чертовой войне!". До того, как Гун приметил Пулю, Пуля был простым бойцом "только что с самолета". У него даже было имя. Мама звала его Кешей, но мама ничего не говорила Кеше про войну и Советскую армию.
Кеша жил с родителями и сестрой, в горняцком урановом городке, затерявшемся в степных просторах. Он и не подозревал о существовании курсанта, будущего лейтенанта, жующего яблоки где-то на Украине. Война свела их вместе, пропустив их мир через оптику прицела, страшно упростив жизнь, сделав ее невыносимо конкретной….
…Когда мы, слегка выпив и выкурив все запасы «дряни», переместились на балкон, предоставляя Кешеной семье возможность спокойно выспаться, теплая летняя ночь наполнила маленькую квартиру своей прохладой. Мы сидели на балконе и говорили о прошлом. Я старался перевести разговор на настоящее положение дел. Но он, пропуская мои вопросы, все тащил и тащил меня в войну. Заглянув через открытую дверь балкона в комнату, где укрывшись белыми простынями, на единственном диване, спала его жена и дочь, он неожиданно вдруг сказал, кивая головой в комнату: Прикинь, мы в морге!.
Подобная аллегория меня поразила. Да, в залитой серебряным лунным светом комнате на полу лежали постеленные для нас матрасы, накрытые белыми простынями. Остальные спящие, также укрытые белым, дополняли эту картину ночной тишины. Но о чем нужно думать, как нужно смотреть на этот мир из глазниц-амбразур этого круглого, непробиваемого словно дот, черепа, что бы эту белую тишину, наполненную спокойствием здорового безмятежного сна, сравнить с мертвой безжизненностью морга?! Ты понимаешь, Кеш, что ты сейчас гонишь? — спросил я его. Я гоню? — он искренне удивился. Это ты гонишь! Ты думаешь все кончилось? Да оно только начинается! Ты посмотри вокруг? Ты забыл, как тебя в госпитале на коляске спускали на лифте на улицу лишь после того, как ты рубль давал деду лифтеру, забыл? Они не сдохли. У них растут дети, их дети, воспитанные ими. Они все вокруг нас. Они же мертвые все! И мы опять одни. Одни, как тогда в засаде! Это моя война и я ее не проиграю…, - он замолчал, глядя на меня в упор.
Кеш, я участвую, — успокоил я его. Ты помнишь, как нас учил Гун? — не унимался он….
…Ты должен понять, что это чужой тебе человек. Иначе ты не сможешь сделать это. Ты должен понять что это просто мишень, цель. Это чужая жизнь. чуждая тебе. Если ты это не сделаешь, то он такого шанса не упустит. Если ты подаришь ему этот шанс, он подарит тебе увольнительную домой. Только поедешь ты к маме в консервах. И будет она писать в бригаду письма о том, почему ей лейтенант не вернул сына. Тебе это надо? — Гун стоял над Пулей, разбросавшем ноги в разные стороны, демонстрируя стрельбу лежа.
Перед Пулей была мишень, Гун ее лично притащил на Поле. Это бы старый глиняный кувшин, наполненный остатками киселя с ПХД. Сверху на кувшин был натянут презерватив, измазанный какой-то липкой гадостью, к которой прилипли куски войлока и другой волосатой дряни. Все это стояло от Пули на дистанции пятьсот метров.
Вот, сынок, перед тобой цель. Представь, что от твоего попадания зависит мое настроение и поэтому твое будущее. Выстрел, результат — идем отдыхать. Нет результата — я иду отдыхать, ты идешь работать. После попадания в цель, ты можешь сходить и убедиться в том, как будет выглядеть твоя голова, когда в ней сделают дырку. Этот кувшин с презервативом — точная копия твоей головы. Если ты этого не поймешь, тебя легче будет убить сейчас, чем брать с собой, а потом вытаскивать тебя на себе под огнем! Правила простые, поэтому запоминай, повторять не буду.
Первое: от стрелка из проклятой Ли-Энфилд образца 1902года (!!!), кидающей пули на дистанцию прицельной дальности до кэмэ восемьсот, ты выгодно отличаешься скоростью стрельбы. Если он обкурен и в меру раздражен, то его первый выстрел — это порядка семи секунд работы его мозгов. Учитывая, что попасть с первого раза — это гусарство для нормального человека, то на перезарядку духу понадобится для повторного выстрела секунд десять. Усек? Время подготовки второго выстрела дает движущейся цели шанс в тридцать метров, если конечно штаны спущены. У тебя такой паузы не должно быть. Твоя невеста — автоматическая винтовка, она экономит тебе секунд пять, а это метров пятнадцать, которые ты не дашь жертве пробежать. Первый выстрел в цель — это мечта! Мечтать не вредно, вредно не мечтать. Но после выстрела мимо, цель присядет, это в лучшем случае. В зависимости от жизненного опыта и психики, мгновенное оцепенение, в которое ты его вводишь своим первым неудачным выстрелом, длится около пяти — шести секунд. Это твой звездный час! Тебе этот миг дарит твоя автоматическая винтовка, оцени это.
Второе: нормальный дух в толщину в среднем до пятидесяти сантиметров. Все, что делает его живым и шустрым, находится внутри его тела на глубине 15–20 см. А на его грудь легко ложится круг радиусом в десять сантиметров — это гораздо больше разброса твоей винтовки на дистанции в 400 метров. На этом рубеже тебя может достать только такой же, как ты, стрелок или пулеметчик.
Пуля твоей винтовки весит чуть больше девяти граммов. Она одета в стальную рубашку с медным покрытием. При попадании в духа, она разворачивается на 90, затем, спустя доли мгновений — на 180 градусов и летит задницей вперед, незначительно разрывая ткани. Но на глубине 15–20 сантиметров она теряет свою силу, передовая ее телу, уже мертвого от страха, духа. При этом, его требуха переживает очень сильный разрыв своих тканей. Причем, при прохождении через сплошные органы, легкие или печень, она их разрушает полностью. Понял? Так что, твоя задача — попасть. Остальное не твое дело. Но фокус в другом.
