«Здравствуй, Игорь.
Привет тебе с Дважды Краснознаменного Балтийского Флота, куда попал служить твой друг. Извини, что не написал сразу, времени вообще не было, да и сейчас нужно бежать дежурить на камбуз, но я решил немного опоздать и написать тебе письма, а то еще обидишься. Кстати, это второе мое письмо, как ты и просил. Ну, что можно написать: фактически я служу уже четыре дня, практически — только два, то есть день добирались и день медкомиссии — это была еще не служба, а вот теперь началась служба. Но я здесь немного уже освоился. Сержант у нас бульбаш, родом из Орши, земляк, так что я если и опоздаю немного на дежурство, то ничего страшного не произойдет, советский флот не рухнет. А в роте у нас бульбашей почти половина. Почти половина хохлов, а остальные — русские, молдаванин и один армянин, но он родился в Москве и армянского вообще не знает ни слова. Ребята уже заколебали его, даже жалко. Ну, начну все по порядку. Из Городка нас пятого взяли только двоих. Сутки просидели в Витебске на нарах, почти сутки добирались до Калининграда, а потом еще час езды до Пионерска, где я и служу. Ну, что можно сказать о части: часть большая, учебная, тысяч на пять-шесть, здесь я задержусь ровно на полтора месяца, пока пройду курс молодого воина и приму присягу, а затем нас распределят по частям и кораблям военно-морского флота. Кто куда попадет — еще никто не знает…
Только что пришел мичман, перебил — сказал, что на камбузе дежурить не надо, а надо убирать территорию, и я, конечно, пообещал, что сейчас прибегу, только переодену робу (форму), но туда тоже торопиться не следует, потому, что сейчас придет лейтенант и скажет, что территорию убирать не надо, а надо еще что-то делать. Вот она какая — армия. А, в общем, интересно, скучать не приходиться. Ну ладно, кажется, что-то дежурный по роте орет, он у нас молдаванин, так что его рев никто пока разобрать не может — у нас в роте больше молдаван нет. Ну, я побежал, а то, чего доброго, еще выгонят из армии. Я вообще уже обнаглел, а только два дня служу. Пока. Пиши. Продолжение следует.
9. Сб.85 г. Сергеи Г.»
«Скоро и мне идти. Куда попаду, интересно? Может, в Прибалтику? Может, на Украину?» — подобные мысли занимали Тищенко вплоть до часу дня. Затем пришла мама. Едва переступив порог, она сразу же поинтересовалась:
— Ты ел, Игорь?
— Вообще то еще нет, я только что проснулся.
— Садись, картошку будешь есть — я разогрею?
— Угу.
Елена Андреевна Тищенко с большим беспокойством ожидала призыва сына. Ей и в голову не могло придти, что близорукий, болезненный Игорь, напоминавший скорее маленького подростка, чем призывника, будет страшно необходим для укрепления обороноспособности страны, чем, безусловно, проявляла поразительное непонимание интересов государства. Идеологии здесь явно не доработала. Последние недели, когда стало ясно, что призыв сына состоится, Елена Андреевна находилась в глубокой растерянности. Она никак не могла предположить, что в 1983–1985 годах ухудшиться международная обстановка и для защиты наших священных рубежей понадобятся (очевидно впервые в стране, а может, и в мире) в условиях официально мирного времени тысячи студентов ВУЗов, тысячи слепых, глухих, тупых и т. п. Елена Андреевна еще не знает, что по приказам из Москвы заработала мощная система военкоматов, вычищающая все и вся — до последнего мало-мальски пригодного человека, выполняя чудовищный план — план человеческих судеб и лишений. Страна увязла в афганской войне. В Союз шли гробы. В Афганистан — крепкие молодке ребята, на их место — призывники, напоминающие знаменитых «инвалидов» конца восемнадцатого века. Но Елена Андреевна едва догадывалась об этом, поэтому и проявляла столь вопиющую политическую слепоту. Мать рассеянно смотрела на Игоря и о чем-то думала.
— Ма, чего ты? Ешь. Да не расстраивайся ты, не на войну ведь ухожу.
— Как же ты там… Как?
— Как-нибудь, потихоньку. Ну, а совсем заболею — там ведь тоже врачи есть, в крайнем случае, домой отправят.
— Ты конверты купила?
— Купила. Сто штук. Я думаю, тебе хватит.
— Смотри, ма, у батареи краска облупилась.
— Вот ты уедешь, так мы ремонтом займемся. Зал и спальню покрасим, да и здесь пора ремонт делать.
— Ма, давай я в спальне пол покрашу, а?
Игорь вовсе не отличался трудолюбием, но в эти последние дни ему хотелось сделать что-нибудь полезное для дома. Мать встретила его намерения без особого энтузиазма:
— Что ты, зачем?! Отдыхай — тебе только одна неделя и осталась. Книжки лучше почитай.
— Да надоело уже. Хочется дома что-нибудь сделать.
Мать сдалась:
— Ну, как хочешь. Вечером придет отец — вынесите с ним мебель, и можешь красить. Там, под ванной баночка краски лежит, а кисточки — в подвале, на второй полке слева. А сколько сейчас время?
— Без десяти два.
— Ой, опоздала! Побегу.
Едва успев пообедать, мать убежала на работу. Елена Андреевна работала экономистом в управлении сельского хозяйства и ежедневно готовила всевозможные сводки, производя при этом массу расчетов и постепенно теряя зрение. После работы Елена Андреевна часто приходила уставшей и разбитой. Через несколько лет в благодарность за это ее и ее товарищей по работе наша самая свободная в мире пресса наградит почетными званиями «бюрократов», «душителей инициативы» и «народных нахлебников? Вообще семья Тищенко была типично «бюрократическо-нахлебнической». Мать с самых ранних лет познала тяжелый крестьянский труд и послевоенный голод, сжавший в тиски разоренную фашистами Украину. В семье матери было восемь детей, и работать с утра до ночи нужно было уже хотя бы для того, что бы выжить. Отец — Егор Петрович Тищенко, такой же крестьянин по происхождению, хлебнувший горя без родителей (в чем должен быть благодарен ГУЛАГу), своими силами, на одну стипендию, окончивший Горецкую сельхозакадемию, работал в том же управлении агрономом и вносил свой «бюрократический» вклад тем, что с утра до вечера носился по полям района, иногда натирая до крови пальцы ног, проверяя ход полевых работ, часто не имея выходных, годами получая отпуск зимой, а иногда и не получая вовсе. Годами сидя на шее у трудового народа, семья Тищенко скопила огромное недвижимое имущество: холодильник, черно-белый телевизор, диван, два дешевых кресла, сервант, пару шкафов, ковров, столов и кроватей. Столь же внушительно выглядело и денежное состояние — более тысячи рублей. Если добавить сюда личную собственность Игоря: тридцатирублевый проигрыватель «Юность», микрокалькулятор и сторублевые джинсы «Голден Стар» — читатель получит почти полное представление о благосостоянии семьи Тищенко. Самое удивительное, что все эти люди, включая младшего брата Игоря Славика, считали, что живут вполне нормально и в худшем случае слегка брюзжали, что можно было бы купить новые табуретки для кухни, и что жить лучше было бы не в двухкомнатной квартире, а в трех и не на первом этаже, чтобы забивающаяся канализация не портила жильцам нервы. Однако было в квартире и кое-что по-настоящему ценное — большая, со вкусом подобранная библиотека. Для Игоря всегда было большой загадкой то, каким образом отец ухитрялся доставать книги, не имея ни блата, ни высокого положения обществе. Игорь любил библиотеку, любил рассматривать аккуратные стеллажи книг. Некоторые книги были совсем новые и источали свежий запах типографской краски, некоторые были старше Игоря и источали совершенно особенный, чуть сладковатый, мягкий запах книжных патриархов. Казалось, что с их пожелтевших страниц смотрело само прошлое.
Вот и сейчас, после ухода матери, Игорь решил что-нибудь почитать. Несколько дней назад отец принес красный томик Данилевского, в котором было три очень интересных исторических повести. Игорь увлекался исторической литературой и с упоением погрузился в чтение «Мировича». Ему понравился Мирович, затеявший безнадежную борьбу с монархом.
Так прошло несколько дней. У отца все не было времени, и покраску отложили.
21 июня к Игорю зашел его друг, одноклассник и тезка Игорь Жалейко. Жалейко учился в ветеринарном институте, закончил первый курс и теперь тоже должен был идти в армию. Как всегда, он забежал лишь «на минутку»:
— Привет, Игорь, я на минутку.
— Привет. Проходи.
— Некогда, надо еще всех объехать.
— Заходи, не будем же мы через порог говорить?!
— Ладно, зайду, но ненадолго.
— Ты на велосипеде?
— Да, бегает еще.
— Как твои дела, рассказывай?
— Помаленьку, с матерью не оставили, говорят, сейчас такого закона нет.
— Так ведь она у тебя на инвалидности, а кроме нее никого дома не остается.
— Говорят, что третья группа, значит, по закону не оставляют. Я ведь пригласить тебя зашел. У меня завтра в пять отправки, я двадцать четвертого ухожу. Так что приходи. Сергей пишет?
