И всё-таки я встаю. Лезу наверх, в квадратный люк — там штурманская рубка. Я ещё ничего не соображаю спросонок.
Вылезаю из люка и, стараясь не скользить подошвами по линолеуму, которым устлана палуба рубки, с трудом удерживаю равновесие у стола. Я вижу профиль Алексея Дмитриевича Полянкова. Он будто не замечает меня, склонившись над картой. Потом, не поворачивая головы, говорит:
— Ну как, отдохнули, штурман? — И, широко улыбаясь, добавляет: — Поправили свое хлипкое здоровьишко?
«Хлипкое здоровьишко» — одно из любимых выражений командира.
— Ух-мм, — киваю я головой, постепенно приходя в себя. И вдруг чувствую, что мне становится легче. — Поправил, — говорю, улыбаясь, и тру ладонями глаза.
Мой командир из тех, кто не любит ни спешки, ни преждевременных выводов, ни опрометчивых шагов. Он около пятнадцати лет провел на границе, и граница приучила его быть осторожным. Он не любит спать в походе. Я помню, как во время одного многодневного патрулирования он соснул самое большое три раза и то на часок-полтора. Зато, возвратившись на берег, отсыпается сутками.
На его счету самое большое количество задержаний. Говорят, что ему просто везет, но, как я потом убедился, везение здесь ни при чём. Опыт и мастерство судоводителя сочетаются в нем с непостижимым «чутьем» пограничника и качеством, о котором я уже говорил, — умением «постоянно волноваться».
Но первые дни я был совсем не восторженного мнения о своем командире. Дело в том, что он буквально не давал мне минуты покоя…
Сразу же после вахты, когда я спешил в свою крохотную каюту, меня останавливал его спокойный голос:
— Подождите, штурман. Давайте поработаем…
Шепча про себя проклятия, я возвращался к столу, брал линейку, карты и ждал.
— Так, — неторопливо говорил Алексей Дмитриевич. — Значит, пеленг… дистанция… — он задумчиво стучит пальцами по столу, — дистанция до цели тридцать кабельтовых.
Я склоняюсь над картой, стараясь как можно скорее отделаться от назойливого командира. Произвожу подсчет…
— Скорость — шесть, — буркаю, наконец, я.
— Отлично. — Полянков улыбается. — А теперь поднимитесь-ка на мостик. Допустим, надо подойти к цели…
Поспать бы, товарищ капитан третьего ранга… — говорю я.
— Поспать? — Полянков поднимает брови. — А, поспим, поспим. Вот на базу придем — ох, поспим!..
Чертыхаясь про себя, я лезу на мостик.
— Регланчик не забудьте! — бросает командир вдогонку.
Сжав зубы и коченея от встречного ветра, я хмуро гляжу вперед, туда, где графитово-серая вода Балтики смыкается с таким же серым, безразличным небом. А когда спускаюсь вниз, меня встречает невозмутимое:
— Допустим, через… — командир смотрит на часы, — четырнадцать минут надо высаживать осмотровую группу. Вы назначены командиром. Ваши действия?
Но странно, чем чаще повторяются такие «истязания», как я их называю про себя, тем больше я вхожу во вкус «имитации задержание». И потом уже часто бывает так: даже будучи приглашен в гости в командирскую каюту, а такое в дальнейшем случалось всё чаще, даже за чашкой крепкого командирского чая, во время шахматной партии я вдруг, забывшись, горячо спорю, как, по моему мнению, следует вести себя, если нарушитель отказывается повиноваться.
Во время этих споров я узнавал множество интересных вещей. Больше всего мне запомнилось изощренное разнообразие средств, к которым прибегают нарушители. Рассказывая о них, Алексей Дмитриевич перечислял самые удивительные случаи.
Однажды, идя полным ходом вдоль госграницы, корабль нашей пограничной части заметил проплывший прямо у борта ящик из-под консервов. На корабле не обратили на него особого внимания — мало ли может быть в прибрежной полосе плавающих отбросов. Возвращаясь через несколько часов этим же курсам, корабль снова нагнал пресловутый ящик. Полагаясь только на свое чутье, вахтенный офицер приказал вынуть ящик багром из воды. Матросы, подцепившие ящик, увидели под ним торчавшую из воды дыхательную трубку…
Это произошло всего за несколько месяцев до моего прихода. А вот другой случай.
Один из кораблей части задержал иностранную шхуну, занимавшуюся хищническим ловом рыбы в наших водах. Она была доставлена в порт, улов изъят, а капитан шхуны долго извинялся и ссылался на плохую навигационную аппаратуру, из-за которой он сбился с курса, полностью признал свою вину и с радостью обещал заплатить штраф. Он даже сказал, что сочувствует коммунистам и собирается у себя на родине вступить в марксистскую партию. Однако при повторном осмотре в носовой части шхуны было обнаружено тщательно замаскированное ультрасовременное устройство для фотографирования береговых объектов…
Помню, это сообщение произвело на меня какое-то особенное впечатление. Через несколько минут я вышел на мостик и долго с ненавистью оглядывал к бинокль хмурый балтийский горизонт, выискивая там силуэт шхуны. Полчаса потребовалось мне на то, чтобы увидеть вдали какое-то суденышко, болтающееся в дрейфе. И тут я со злобной решимостью, убежденный, что это нарушитель, сыграл боевую тревогу.
Когда же мы подошли к судну, оно оказалось обычным небольшим тральщиком из соседнего рыболовецкого колхоза…
Да, постепенно я учился волноваться. А однажды, через несколько недель после прибытия в часть, я наконец, впервые узнал, что враг где-то рядом. Неуловимый, неуязвимый, он ходит вокруг да около, пытаясь уйти. Может быть, он так и уйдет. Может быть, уже ушёл…
Сказал мне об этом старый друг моего отца подполковник Михаил Борисович Черемисов. Встретил я его совершенно случайно…
С моря дул свежий зимний ветер. Шумели сосны. Он сидел на скамейке в пустом парке на взморье и курил, разглядывая буро-зеленую поверхность моря с белыми пятнами пены. Три свитера, надетые один на другой, и добротная зимняя куртка делали этот прозрачный от холода день теплым, приятным, даже уютным. Здесь, в огромном, заросшем соснами и кустарником парке, не было сейчас ни души. Только он один.
Вот и всё. Его дела в этой стране окончены. Можно уходить. С него хватит. Ему уже тридцать семь. Быстро, удивительно быстро прошло время!
Когда ему было восемнадцать, здесь были немцы — на этом взморье, в городе, даже на этих пограничных постах. Везде. Какое это было время!.. Какое время!..
Он выполнял задания по укреплению порядка. За это хорошо платили. Это была настоящая жизнь. Он так до сих пор и не может поверить, что всё рухнуло…
Он не ушел с фашистами — остался. Но, боясь расплаты, он сменил имя и переехал в соседний город. Он стал жить здесь, в Н.
Сначала он устроился на завод, в отдел снабжения. Первое время боялся, что его выдадут. Потом успокоился и жил, затаив ненависть.
После завода работал на железной дороге, в порту, в магазине. Нет, он не зря пробыл здесь семнадцать лет. Он ждал своего часа. И дождался…
В профкоме предлагали туристские путевки за границу.
— Есть желающие? — громко спросила председатель профкома. — Осталось ещё три путевки…
Случайно или не случайно, но он был в это время комнате.
— Есть, — сказал он и удивился, как легко и охотно ему дали путевку. Ему казалось — каждый догадался, что у него на уме. Но никто ничего не сказал.
Вернувшись из туристской поездки, он холодно и расчетливо взялся за дело. Один раз за всю жизнь ему представилась такая блестящая возможность отомстить и одновременно заработать большие деньги. Он стал ездить по побережью, в соседние города. Кто ему мог помешать? Те, кто знал его со времени войны, давно уже умерли или забыли о нём, да и сам он сильно изменился. Он ездил, записывал, запоминал. Прислушивался к разговорам.
За эти семнадцать лет он изучил побережье, каждый изгиб берега, каждый причал в Н. Годы не прошли даром. Теперь осталось одно — перейти границу и тогда… Он недобро улыбнулся.
Нет, конечно, миллионером он не станет. Но за сведения, которые ему удалось собрать, он получит солидный куш. Сумму, о которой он не мог мечтать даже во время войны.
Он снова посмотрел на потемневшее море. Сейчас все его мысли сосредоточились, сконцентрировались на одном — уйти, уйти. Во что бы то ни стало и как можно скорее. И путь есть один. Морем. Только морем…
Он передернул плечами. Декабрь всё-таки давал себя знать: холод пробил три свитера и куртку. Но теперь можно уходить из парка. Он не зря просидел здесь несколько часов. Теперь ему ясно, как перейти границу. Путь его будет начинаться здесь, у этого песчаного берега. Хорошая смоленая лодка. Подвесной мотор. Он у него заготовлен давно, мощный, безотказный.
Но главное — он решил, когда нужно уходить. Это будет в праздник, когда все сидят дома, когда даже черт не захочет высунуть нос на улицу, а тем более да море. Это будет в ночь под Новый год.
