Ознакомительная версия.
В зале начался недовольный гул, гвалт. Несколько человек рванулись к президиуму:
— Дайте нам слово! У нас есть вопросы! Выслушайте нас!
— Хорошо, хорошо! — глава, уже стоя, успокаивал встревоженный зал. — Только по одному… Поднимайте руки. Регламент — пара минут, меня ждут иностранцы.
Зал угомонился. Как положено в чеченском обществе, первым дали слово старцу — мулле. Мулла говорил всю правду — зачистки, бомбежки, блокады селений, мародерство, однако он слабо владел русским, поэтому сбивался, терялся.
Ему не дали договорить, отмахнулись, усадили.
Следом слово дали пожилому человеку — председателю сельсовета. Он тоже говорил плохо, с места, из конца зала, еле слышно, зло, откровенно ругая военных. Но и его под мощью микрофона остановили. А Цанаев даже не понял, что с ним случилось, видать, что-то екнуло: ведь у него русский — почти родной, к тому же лектор, если не оратор, последние годы лек-ции читал. Но не с места; он уже шел меж рядов к трибуне, как у самого президиума узкий проход преградил здоровенный солдат с автоматом наперевес.
— Пропустите, пожалуйста, — сказал Цанаев, и видя, что тот даже не шелохнулся, он, запнувшись, опустил взгляд, и тут только сверху увидел здоровенные сапоги и у него вдруг вырвалось: — Пшел вон!
Солдат чуть отпрянул, но дорогу не уступил, и тогда сидящие в передних рядах вскочили:
— Отойди в сторону, — оттолкнули военного.
Вначале Цанаев даже не слышал своего голоса, да за кафедрой он не новичок, не перед такими аудиториями выступал, да и говорил он только то, что всем известно по новостям, только с комментариями, ведь он лично кое-что повидал, пережил.
— Вы намекаете на неадекватное применение силы? — перебил его временный глава.
— Более того, на планомерность и методично-раз-работанный подход по истреблению всего и всех.
— Правильно! — вскочил тот же председатель сельсовета. — Это геноцид! Варварство, страшнее депортации 1944 года!
— Не кричите с мест! — потребовали с президиума.
— Ваше время истекло, — это уже Цанаеву, но он продолжал, и тут отключили микрофон, а весь президиум удалился, у них переговоры с иностранцами…
Цанаев толком не понимал, что с ним случилось, но когда он вышел за железобетонные стены временной администрации, он почувствовал такой прилив сил, внутреннее вдохновение и просто счастье, что ему показалось — вся эта война, все эти жертвы и страдания ради этой минуты, этого чувства и духа свободы! И когда все пожимали ему руки, и благодарили, и восторгались им, он ощущал в себе силу, как-то по-новому, почти что отрешенно стал смотреть на мир, он перестал бояться, словно переродился.
И когда через день ему с тревогой сообщили, что тот мулла — зачинщик спора, убит на пороге мечети, вроде бы боевики, а председатель сельсовета арестован за связь с теми же боевиками, и ему настоятельно советовали уезжать, он даже не подумал.
А следом разом отправили в отставку всех руководителей республики — мол, уже взрослые, старой, просоветской формации и связь с режимом сепаратистов; более-менее молодых, неопытных, малограмотных, а потому и сговорчивых назначили.
Правда, Цанаева не тронули: какое-то НИИ, к тому же должность выборная, в Москве утверждается; просто взяли и вычеркнули из реестра учреждений — строку, из бюджета — деньги, из республики — науку. Более Цанаева в Чечне ничего не держало — даже негде жить.
* * *
Возвращению Цанаева в Москву никто особо не удивился. Не в прежней должности, но его сразу же восстановили на той же кафедре и, более того, ректор пообещал, что осенью будут выборы, и он вновь станет заведующим.
Жизнь в Москве, можно так сказать, довольно быстро устаканилась: вечеринки, встречи, дача, шашлыки, баня. Вот только под парком и хмельком, когда языки развязываются, ему, и не один, то ли прямо, то ли иносказательно, намекнули, что он после Чечни чеченцем стал.
Он не знал, радоваться этому или печалиться. Успокаивало лишь то, что он, как мог, постарался исполнить наказ отца: уехал жить в Чечню, и самые тяжелые годы прожил — вытурили.
А как ученый, он знал, что нация — это общество, которому живется совместно комфортно, и каждому члену комфортно. В этом отношении он, конечно, москвич, россиянин. И жить в Москве, особенно после Грозного, не то что комфортно, очень приятно.
И пусть это банальности, но это жизнь: с утра — душ, завтрак, дети, и не думаешь, что такое свет, газ, вода, отопление. А тем более — безопасность… Да, что не жить! Вот так, именно так и надо жить! А Чечню, этот кошмар, как прошлый сон, выбросить из головы.
Однако он нервничал, изменился и, можно сказать, стал дерзким, где-то самоутвердился, но на самом деле стал резким, раздражительным, ко многому нетерпимым. И он пытался объяснить это тем, что отныне его существование в Москве — это обывательское ожидание пенсии и конца жизни. А как иначе? Ему еще прилично до шестидесяти, а он профессор, доктор физико-математических наук, кафедра опять светит — и все! И, наверное, он не великий ученый, все еще на разработках отца сидит, но он и не последний в своей дисциплине. Тем не менее, как и у отца, никакой перспективы роста в карьере и в научном плане нет, и член-корром, а тем более академиком, не изберут — в Москве он достиг своего потолка, и более лучше не рыпаться.
А в Грозном совсем иное дело: какой-никакой, он директор академического института, в любом случае — статус! И с имеющейся научно-производственной и кадровой базой он открытий не свершит, да свою школу, свою лабораторию создал бы. А главное, он ученый, и его знания были бы полезны при восстановлении Грозного — об этом сообщают по СМИ.
Это, конечно же, как он сам себе объяснял, чисто научное объяснение ситуации. На самом деле, если говорить прямо, его бесило все это вранье вокруг Чечни и чеченцев, и он, действительно, чеченцем становился, ведь даже мышка до конца за свою жизнь борется. И как иначе, если в школе одноклассница его сына обозвала террористом и даже кличку дала по имени террориста № 1 в России — чеченца.
Ну, ходил Цанаев в школу, огрызался. А ему завуч:
— Вы, вроде, профессор, и так не сдержанны.
— Я не «вроде профессор», а профессор. И как бы вы себя повели, если бы вашего ребенка назвали террористом?
— Ну, извините, по телевизору все говорят — дети повторяют.
В том-то и дело, что всех принимают за детей, почти за дураков. Одного, раненого, террориста № 1 не могут поймать и ликвидировать; он где-то в лесу, в норе: так надо всю Чечню перелопатить, всех чеченцев к террористам приравнять… Хотя, если честно, ведь Цанаев в Чечне был, и террорист № 1, конечно же, террорист, и может даже № 1 или № 2, но в Чечне, а не в России. И Цанаев в военных делах не силен. Однако, если грубо применить научный подход, то есть терминологию, то этот террорист № 1 — какой-то ас-систент, ну, в лучшем случае, старший преподаватель или лаборант, и не более.
А вот глава временной администрации Чеченской Республики и те, кто сидели с ним в президиуме, — это, в лучшем случае, доценты, ну, может, один и.о. профессора. Тогда в каких президиумах заседают член-корры и академики? А террористу № 1 надо еще пару нулей приписать, если вовсе не во вторую сотню зачислить… Да это его, так сказать, научный подход, точнее, бзык, о чем он даже на кухне с женой не может говорить — все равно не поймет. А если честно, детский лепет, мышонок под сапогом. Он чувствовал свою слабость, ущербность, — просто доживал свой век в ожидании очередной пятницы и субботы, когда ресторан или баня, — в воскресенье с болью, зато в кругу семьи приходит в себя. А тут лето, уехал на дачу к другу: ну, чем не жизнь?! Однако он ни один блок новостей не пропускает — война в Чечне все идет, террорист № 1, без ноги, пуще прежнего всему миру и России, сидя в лесу, в горах, через интернет угрожает… Вот цивилизация и прогресс в Чечне! А он в двадцати километрах от Москвы — интернет никак уловить не может, невозможно. Да и телевизора ему хватает; хоть и врут, а он, как совковый воспитанник, между строк читать и слушать обучен, как ныне говорят — базар фильтрует.
А тут, в самый разгар дачного сезона, — новость: назначен новый Глава администрации Чечни — чеченец, муфтий.
Эту новость он только и обсуждал по телефону с московскими чеченцами — едины все в одном, это гораздо лучше, не какой-то временщик прикомандированный, а свой, как вновь звонок: девушка сообщила, что новый Глава вызывает его к себе в представительство на Новый Арбат.
Цанаев думал, что будет собрание, будут московской диаспоре представлять Главу, — столько в огромной приемной людей, а его пригласили отдельно. Цанаев его видел впервые: по цвету лица — он явно из Чечни, суровая там жизнь; и его супруга говорила, что у него, возвращаясь из Грозного, землистого цвета лицо — гарь войны…
А муфтий, точнее, Глава, по-деловому сух, без излишних церемоний:
Ознакомительная версия.
