Немцы стали поспешно отходить. Десантники устремились за ними, подхватывая брошенные немцами автоматы и винтовки и стреляя из них.
В одном месте нас накрыла немецкая артиллерия. Пришлось залечь. Впереди сутулился кустик полыни. Я сломал веточку, растер ее между пальцев и, надо сознаться, впервые за всю жизнь почувствовал, как хорошо пахнет полынь.
Быстро темнело.
Увлекшись боем, мы не заметили, как к берегу подошли наши суда. Прибыл полковник, командир дивизии со своим штабом и свежими войсками.
Выслушав Ковешникова, полковник бросил прибывших на врага.
До этого гитлеровцы видели перед собой истекающие кровью остатки десанта. Они готовились переждать артиллерийский налет и штурмовку самолетов, чтобы окончательно раздавить нас. Сейчас немцы почувствовали перед собой массу устремленных вперед солдат. Они никак могли понять причины такого превращения и, обескураженные, не принимая боя, отошли за свои утренние позиции.
Девятнадцать танковых атак, поддержанных двумя полками пехоты, были героически отбиты десантом в первый день высадки.
С группой офицеров я вернулся в штаб. Все восхищались стремительностью полковника. С его появлением десантники вздохнули, вспомнили, что можно напиться, съесть по сухарю.
Обо всем виденном и пережитом я написал очерк под заголовком: «День первый». Доставить его в редакцию взялся раненный в ногу и эвакуировавшийся в тыл капитан Николай Ельцов. Пакет был вручен ему. Многие офицеры дали ему открытки с просьбой переслать их на почту. Содержание открыток было домашним и нежным, как будто посылались они не с фронта, а с мирных дач.
В поселке.
5
Тревожная ночь прошла быстро. Нам все же удалось забыться часа на два на полу, закрывшись с головой шинелями и тесно прижавшись друг к другу. Раскрывали глаза от взрывов, сотрясавших дом, и тут же вновь засыпали.
Утром я шел на наблюдательный пункт морского батальона и видел, как над Таманью в розовом небе занималось веселое солнце нового дня.
Пункт помещался в усадьбе, огражденной каменным белым забором. Здесь работала сестра милосердия. Я сразу узнал плотную белокурую девушку, ту, которая, выскочив из мотобота, первой полезла через колючую проволоку. Тогда я потерял девушку из виду и не смог записать ее фамилию. И вот снова встретил ее. Она перевязывала раны морякам. Ее зовут Галина Петрова[4].
Беляков полностью восстановил за ночь положение, заставил немцев спуститься в противотанковый ров, густо ощетинившийся ежами. На переднем крае с вечера вчерашнего дня в снарядной воронке остался раненый Цибизов. Два моряка пытались вынести его, но были ранены немецкими снайперами. Тогда командир роты, добродушный смуглолицый украинец Петр Дейкало, выдвинул вперед своих снайперов, и они уничтожили немцев, мешавших своим огнем подобраться к раненому лейтенанту. Через час Цибизов был вынесен, и я увидел его, когда Галина Петрова пеленала его бинтами.
Смертельно раненный лейтенант узнал меня, попросил:
— Напишите в «Красный флот», чтобы товарищ Сталин мог прочесть про моих ребят.
Цибизов задыхался, с трудом выдавливая слова из своего обессилевшего тела:
— Опишите краснофлотца Отари Киргаева. Он в первую минуту боя перебил из автомата прислугу прожектора… Ослепил фрицев…
Только корреспондент со своим неистощимым профессиональным любопытством, любознательностью, с привычкой записывать может рассказать о том, какую самоотверженность проявляют люди в бою.
Бойцы это понимают и любят видеть корреспондента рядом с собой. Сами о себе люди не пишут. В письмах они говорят о домашних делах.
Я разговаривал с Галиной Петровой. Она сама из Николаева. Я рассказал ей о том, как мы, группа армейских корреспондентов, последними оставляли ее родной город.
— Отсюда совсем недалеко до Николаева и Одессы, — сказала девушка.
Вскоре появились немецкие самолеты и начали кружить над нами. Семь раз они пробомбили наши боевые порядки. Но вреда сделали мало.
Несколько часов в чистом, безоблачном небе длились воздушные бои, за которыми с увлечением наблюдали десантники. Два «мессершмитта» и один «юнкерс» комками дымного огня упали на советский берег Крыма.
Как и в первый день, в десять часов утра пехота и танки врага пошли в атаку.
За полчаса до этого бойцам принесли сброшенные самолетом листовки с воззванием Военного совета армии. На полях листовок политработники приписывали победные сводки Информбюро. Воззвание подымало дух бойцов, вдохновляло на подвиг.
Двенадцати немецким танкам удалось прорваться сквозь наши боевые порядки. Осыпая землю, они с грохотом прошли через окопы.
Я видел, как впереди громыхал «фердинанд». Раненый советский боец, пропустив орудие, приподнялся на локте, швырнул гранату, силясь попасть в отверстие для выбрасывания стреляных гильз, находящееся сзади.
Первая граната разорвалась на броне, не причинив вреда. Вторая попала в дыру, и самоходная пушка взорвалась.
Немецкую пехоту наши бойцы отсекли и заставили залечь.
Первая стремительная атака немцев сорвалась. Мы их принудили все начинать сначала.
Как и в первый день, нам крепко помогали авиация и артиллерия Таманского полуострова. Тяжелые снаряды рвались среди танков, самолеты «Ильюшин-2» буквально косили атакующих немцев.
После того как первая попытка отжать нас от моря ударами с флангов провалилась, немцы сделали отчаянное усилие прорваться встык, чтобы расколоть нашу оборону надвое. Этого мы ждали. Бойцы встретили немцев убийственным огнем и к концу дня, сами неоднократно переходя в наступление, отбили четырнадцать вражеских атак.
День этот славен многими подвигами.
Красноармеец Цховребов, человек с прекрасной и сильной душой, ворвался в немецкий окоп, застрелил четырех немцев и, раненный, продолжал бороться. Пятого немца он зарубил лопатой.
Узнав об этом подвиге, я отправился разыскивать Цховребова. Нашел его на операционном столе в санбате, помещавшемся в разбитой школе. Операция была закончена, но разорвавшийся вблизи снаряд снова ранил героя. Хирург, даже не удивившись, вновь принялся штопать живое тело человека, стиснувшего зубы от боли.
Врач рассказал мне о смерти одного моряка-грузина.
— Понимаете, умирает при полном сознании и говорит: «Я умираю счастливой смертью: вижу перед глазами свою родную Кахетию…». Сказал еще несколько слов, которых я не разобрал, и умер.
К вечеру перед нашими боевыми порядками залег немецкий полк с оружием в руках, но этот полк был уже основательно потрепан.
Настала ночь. К берегу стали подходить вражеские катеры, рассчитывавшие, что у нас их примут за свои.
Два катера успели причалить. Высадившиеся немцы, попав под наш огонь, сбились в кучу, стали кричать, чтобы их взяли обратно, и были немедленно расстреляны нашим пулеметным огнем. Остальные суда, обозленно обстреляв поселок из крупнокалиберных пулеметов, ушли в море и там до рассвета вели бой с советскими катерами, не пуская их к нам на помощь.
Всю ночь при свете коптилки писал я корреспонденцию о дне втором.
На полу в сене спал разведчик Виктор Котельников. Он храпел на весь подвал, и дыхание было таким сильным, что пришлось подальше убрать коптилку, чтобы она не погасла.
Эту корреспонденцию, посланную мной, нашли среди документов на груди погибшего майора Кушнира. Волны принесли его тело на Таманский берег. Корреспонденция, доставленная трупом, была во-время напечатана в газете.
Танки приближаются.
6
На третий день я узнал, что в поселке есть жители — мать и дочь Мирошник; они одни только и остались в живых из большой рыбачьей семьи. Пошел разыскивать их, но нашел не сразу.
В домах, в которые заходил, царил беспорядок: на столах валялась битая посуда, постели были разбросаны и на полах валялся пух. Видно, гитлеровцы подняли жителей внезапна, выгнали их, не дав собраться, и потом уже грабили дома, вспарывали перины и подушки, отыскивая в них золото.
В одном доме, переступив порог, увидел убитую женщину. Хотел было выйти, да глаза задержались на длинном полотняном рушнике, валявшемся на полу. Цветным шелком на рушнике был вышит неоконченный портрет товарища Сталина. Тут же валялись мотки ниток.
В черные ночи немецкого рабства женщина вышивала портрет дорогого каждому русскому сердцу человека. В опасном труде находила она забвение и покой.
Сняв фуражку, я поглядел в лицо убитой. Она знала, что грозило ей, когда по памяти вышивала портрет вождя, и не побоялась смерти. Она тоже была нашим солдатом.
Мать и дочь Мирошник встретили меня приветливо, угостили солеными помидорами, хорошей керченской сельдью и дождевой водой. С жадностью набросился на воду, показавшуюся вкуснее всех напитков, которые приходилось когда-либо пить.
