«Эх, Федя!» — только и успел с горечью подумать Рогачев, но тут в поле его зрения оказался «мессершмитт» с намалеванной на передней части фюзеляжа собачьей пастью, который проскочил мимо, выходя из атаки.
«Гончий пес»! — удивился Рогачев, узнав знакомую по Сталинграду эмблему авиагруппы. — Вот где довелось снова встретиться».
Сквозь остекление колпака он успел разглядеть и лицо летчика — то самое лицо, которое победно улыбалось там, над Волгой, когда в похожей ситуации фашист сбил ведомого Рогачева и оставил рваную отметину в крыле его истребителя.
«Ишь ты — уцелел, бандюга!» — удивился Рогачев, мгновенно вспомнив ту встречу.
Жаркий и трудный был тот бой. На пятерку наших «яков», прикрывающих штурмовиков, навалилось двенадцать Ме-109. Двух фашистов звену Рогачева удалось сбить. А под самый конец боя, когда у наших летчиков уже не было боеприпасов и в баках самолетов плескался аварийный остаток бензина, сверху свалилась еще пара, размалеванная собачьими пастями. Ведомый тогда успел прикрыть Рогачева…
Наше звено Як-3, которое взлетало обычно незадолго до возвращения группы, поздно заметило пару фашистских охотников. Истребители пытались атаковать фашистов сверху, но «мессершмитты» круто развернулись и ушли на запад.
Появление в небе «старых знакомых» было удивительно, но что-то удивляло Рогачева еще сильней. Что именно, он осознал уже на земле, после посадки, — это выражение лица фашистского аса. В этот раз оно не улыбалось, не торжествовало, не злорадствовало, оно выражало глубокое безразличие.
«Что это? Привычка к победам или усталое равнодушие к судьбе жертв и к себе самому?»
Еще тогда, после боя в небе Сталинграда, Рогачев постоянно мечтал о встрече с «собачьей пастью». Надменное лицо в торжествующей улыбке не раз снилось ему. Но встретиться не довелось до сегодняшнего дня… Значит, авиагруппу «Гончие псы» перебросили сюда, под Берлин, и возможность встретиться с фашистским асом появилась. Теперь уж он постарается отомстить за своих двух ведомых, «съеденных» этим «псиной», за других советских ребят, которым никогда не вернуться домой.
* * *
Берлин горел. Клубы черного дыма, закрывавшего полнеба, виднелись за сотню километров. И горел не только Берлин. Всюду по курсу, слева и справа, тянулись ввысь смрадные столбы. Советские бомбардировщики и штурмовики кружили над заводами, над железнодорожными станциями, над шоссейными дорогами, забитыми отступающими войсками, техникой. То там, то здесь вспыхивали огненные смерчи. Советские истребители барражировали в вышине, оберегая работающих бомбардировщиков и штурмовиков. Одиночный Ме-110 Карла фон Риттена они то ли не замечали, то ли не обращали на него внимания. Было удивительно, что он мог лететь в небе, все ярусы которого были заполнены советскими самолетами.
Карл выполнял полет автоматически, бездумно, не слишком веря в то, что ему удастся благополучно дотянуть до своего аэродрома. Нет, смерти Карл не боялся, и ои мысленно уже приготовился к ней: Германия доживает последние дни, а жить после поражения — какой смысл? Да и дадут ли ему жить победители? Слишком много грехов взято им на душу. Вот и последние его ведомые… Разве не он повинен в их смерти? Повел в бой, наверняка зная, что домой им уже не вернуться. Он имел в виду и себя. Но, удивительно, повезло ему и на этот раз. Какое-то непонятное везение спасло его ненужную жизнь. И теперь в небе Германии, ставшем ему чужим и враждебным, летел одиночный «гончий пес», бездомный, неприкаянный и опустошенный.
Он так устал и так был ко всему безразличен, что летел к последнему истерзанному аэродрому напрямую, не маневрируя, не уклоняясь от армад самолетов со звездами на крыльях.
Горит Берлин. Горит вся Германия. И не сегодня — так завтра он окажется не только без крыши над головой, но без фатерлянда, того идеала, ради которого он столько лет воевал, рискуя своей жизнью. Правда, вчера Геббельс, выступая по радио, уверял, что русские никогда Берлина не возьмут, что наступил решающий момент и «красные» скоро побегут обратно, что со смертью Рузвельта все изменится и Америка начнет войну с большевизмом. Но Карл теперь знал цену этим уверениям. Два года назад он еще верил, в сорок третьем начал сомневаться, а теперь… Куда и к чему привел фюрер их, немцев, — высшую расу, людей, призванных управлять другими народами?
И вот наступила расплата за все. Теперь — либо пистолет к виску, либо… «Дело чести умереть за фатерлянд!» Сколько их уже умерло — молодых оболваненных немцев? А нацистские бонзы не торопятся в гости к дьяволу, предпочитая драпануть в Аргентину или Бразилию.
Инстинкт самосохранения, видимо, все еще теплился в сознании Карла, и он заставил летчика отвернуть истребитель от столицы и обогнуть ее с Юга.
Бетонированную крестовину взлетных полос он увидел издали. Осмотрелся. Нет, аэродром не блокировали, не бомбили. Он казался пустым и безжизненным.
Но стоило «мессершмитту» приземлиться, как из железобетонного укрытия выскочили два авиамеханика и стали указывать путь в капонир, где под маскировочной сеткой стоял бензозаправщик.
Не успел Карл покинуть кабину, как у его самолета появился небезызвестный оберштурмбанфюрер СС Клаус Ягвиц. Тоном, не допускающим возражения, он потребовал доложить обстановку. Не результаты боевого вылета — они не интересовали эсэсовца, а обстановку — то, что видел фон Риттен с высоты полета. Карла даже не удивило появление оберштурмбанфюрера. Ягвиц был словно нечистый, который явился за его грешной душой, чтобы сопроводить в пекло.
— Что интересует штурмбанфюрера? — спросил он устало, снимая с головы шлемофон и вытирая подшлемником холодный пот. Руки его противно дрожали. Видимо, страх все же жил в нем, загнанный в глубину, расплющенный свалившейся на него тяжкой глыбой катастрофы рейха.
Ягвиц, казалось, не замечал, что полковник фон Риттен находится на грани полного морального опустошения, и заговорил с ним требовательным тоном.
— Сколько у вас в строю осталось экипажей и самолетов? — спросил он, словно летчик был его подчиненным.
— Сколько? — Карл с грустной усмешкой обернулся к капонирам, разбитым бомбовыми ударами русских. — Раза в три меньше того количества, милейший Ягвиц, что участвовали в операции «Прыжок ягуара».
— Конкретней, — потребовал оберштурмбанфюрер, показывая, что он не намерен шутить.
— Простите, Ягвиц, — Карл почувствовал, что начинает злиться, — я, кажется, не обязан давать вам отчет.
Его даже обрадовало пробуждение этого чувства, которое потеснило апатию и чувство обреченности.
— Ошибаетесь, полковник, сейчас командование вооруженными силами принял рейхсфюрер Гиммлер, и я, как его доверенное лицо, наделен чрезвычайными полномочиями. Если мне будет нужно, то я могу, фон Риттен, не только расстрелять вас, но и повесить кверху ногами.
Ягвиц махнул рукой, и у входа в капонир выросло несколько эсэсовцев в полевой форме с автоматами на шее.
От них отделился гауптштурмфюрер, который, приблизившись, отдал нацистское приветствие.
— Карту! — бросил Ягвиц.
Расстелив ее на плоскости «мессершмитта», оберштурмбанфюрер подозвал фон Риттена.
— Вы видите это шоссе, полковник? — Ягвиц ткнул длинным мундштуком в карту. Карл молча кивнул. — Это единственная дорога, по которой могут передвигаться наши войска и по которой должен подойти генерал Венк. Ваша задача — охранять эту дорогу и мост через канал от бомбовых ударов советской авиации.
— Сомневаюсь, чтобы это было под силу четверке «мессершмиттов», — мрачно заметил Карл. — Нас собьют в первые же минуты боя.
Но Ягвиц, казалось, пропустил его слова мимо ушей. А фон Риттен устало подумал: какая разница, когда умереть — сегодня или завтра.
* * *
Карл набрал высоту и, выйдя на юго-западную окраину города, стал ходить вдоль шоссе. Над западной частью столицы дыма было чуть меньше — его относило ветром на восток.
Ведомые прочно держались в правом пеленге, повторяя маневры командира. Летчики, летевшие сейчас в звене Карла, пришли в авиагруппу «Гончие псы» месяц назад. До этого они были летчиками-испытателями у Мессершмитта и владели техникой пилотирования в совершенстве. Однако Карл предпочел бы иметь в своей группе фронтовиков: для воздушного боя одной техники пилотирования мало, тут нужны и хладнокровие, и мгновенная реакция, и снайперский прицел — в общем, нужен боевой опыт… А у испытателей этот опыт был совсем невелик.
Внизу по дороге, которую летчики должны были охранять, показалась небольшая колонна танков и штабных автомобилей. Но двигалась она не на восток, а на запад. Значит, не Венк спешил на помощь, а кто-то из высокопоставленных бонз спасал свою шкуру, торопясь под прикрытием танков прорваться на запад к англосаксам, которых они боялись не столь сильно, как русских. Прав был Эрвин: бедная Германия, куда тебя завели безумцы, захватившие власть? Вот он — позорный крах «великого рейха».
