— Я интересовался вашим личным делом, — сказал он. — Вы храбрый офицер. Не думаю, что вы могли пойти на все эти убийства ради того, чтобы поразить изображение товарища Сталина. Но факт есть факт. А это уже 58-я статья Уголовного кодекса, расстрельная чаще всего. Так что вы всерьез отнеситесь к происшествию. Не надо артачиться. Глупостью дела не решаются. Всякое дело можно повернуть так и эдак в зависимости от того, как на него посмотреть. Честно скажу: такого не могло и во сне присниться.
— А задержанные неизвестные не меняют показаний? — спросил Сергей.
— Уже не изменят. Застрелили их при попытке к бегству. Так что теперь вы единственный, кто сможет что-либо сказать по существу дела.
— Старшина, похоже, способен накрутить чего угодно?
— Ему обещали офицерские погоны, старается.
— Товарищ капитан, скажите как офицер офицеру, вы мне верите?
Особист разжал кулаки, сложенные на коленях, опять собрал пальцы воедино, посмотрел на пурпурный закат, редкие розовые облака.
— В своей работе я уже привык к тому, что мне постоянно врут. Но я верю глазам — они выдают душу человека, а душа врать не может. Верю лицу. Когда человек врет, лицо напрягается, мускулы подрагивают, кожа меняет цвет. Когда вы «мило» беседовали со старшиной, да и со мною, я постоянно следил за вашими глазами, лицом. Они у вас не врали. Наверное, люди когда-нибудь придумают такой прибор, который по глазам и лицу будет определять, врет человек или нет. Если бы вам не верил, передал бы дело следователям.
— Разобрались бы все-таки.
— Смотря кому поручат. Явного ничего нет, одна глупость. Разбираться могут долго.
— Вот и закроют дело.
— Кто? Кто осмелится сразу закрыть дело, когда пахнет 58-й статьей? Этому человеку тут же ее припишут, да еще с отягчающими вину обстоятельствами. Мой вам совет. Нам со старшиной придется на два-три дня отлучиться, есть срочное дело. А вы за это время уезжайте куда-нибудь подальше, в командировку, например. Войска фронта в ближайшие дни приступят к передислокации. Я постараюсь вас не найти, помаленьку и дело заглохнет, коли выеденного яйца не стоит.
— Осталось дело за малым, — невесело пошутил Сергей, — как это осуществить. Война. Не поедешь, куда захочешь.
Солнце скрылось за горизонтом. Крепчал мороз. Две вороны затеяли драку возле мусорного ящика за штабной землянкой.
— Вот бы так всем решать свои проблемы, — сказал капитан, наблюдая за птицами. — Никаких тебе кодексов.
Он встал, с хрустом расправил широкие плечи, поправил на шинели сбившуюся набок портупею.
— Все-таки правильно сделали, что ввели погоны и офицерские звания. На военных стали похожи. — Капитан посмотрел на Сергея, улыбнулся. — Вот ведь ты, одно загляденье. Что пожелать… Утро вечера мудренее.
Довженко приложил руку к головному убору, как дисциплинированный солдат, повернулся через левое плечо и, не сказав ни слова, ушел в свою землянку.
В голове Бодрова роем клубились мысли: как выйти из глупого положения?
Сергей стоял возле окна вагона, смотрел сквозь мутные, давно не мытые стекла на проплывавшие степные просторы с черными плешинами, торчащую из-под снега побитую, исковерканную боевую технику. Ее начали подтаскивать к железной дороге с прилегающих полей. Лом предназначался для переплавки на возрождающихся заводах Сталинграда. В большей части техника иностранная: немецкие танки T-III, T-II, бронетранспортеры, бортовые и легковые автомашины разных марок и конструкций, тягачи, почему-то перевернутые вверх колесами артиллерийские системы, многие с разорванными в виде «ромашки» концами стволов — все терпеливо ожидало своей участи. И такое — на многие километры. Не отрывая глаз от соседних окон, в полном молчании стояли офицеры, взирая на немое свидетельство недавно закончившихся тяжелых сражений. Объем только обозримых потерь техники с той и другой стороны давил на сознание, не укладывался в рамки здравого смысла. А все это до недавнего времени двигалось по родным степям, громыхало, стреляло!
С попутчиками Сергей не был знаком. Хотелось помолчать. Напряжение последних дней не спадало, а события минувшей ночи и утра не уходили из памяти.
Началось все с рассказа Сергея заместителю начальника разведывательного отдела штаба войск НКВД по охране тыла Донского фронта майору Потных о неудачной операции по задержанию своего агента, встречах и беседах с представителями особого отдела. Теперь он с улыбкой вспоминал, как по мере его рассказа брови майора то и дело удивленно поднимались. Руки, во время разговора обычно занятые поглаживанием выбритой головы, теперь непрерывно двигались по столу, покрытому старыми газетами, сворачивали их в трубочку, вновь выпрямляли.
— Почему так получилось? — спрашивал Потных и сам отвечал на поставленный вопрос: — Надо было сразу сказать мне о дурацких наколках у Сыча. Видел я этого старшину. Ты обратил внимание, у него высота лба не более трех сантиметров. А у человека именно в этом месте черепа размещается часть мозга, ответственная за способность мыслить логически. Чего уж тут ожидать от такого дознавателя!
После некоторого раздумья майор пошуршал бумагами в своем портфеле, вынул одну из них, посмотрел внимательно на собеседника.
— Порядочные люди острее чувствуют чужую беду. Капитан Довженко прав. Тебе необходимо исчезнуть. Собирайся. Завтра со станции Воропоново уезжает в Купянск штаб шестьдесят второй армии. Войска объединения будут возводить там оборонительные сооружения по левому берегу рек Оскол и Северский Донец. Мы сформировали оперативную группу для организации в полосе Юго-Западного фронта разведывательной службы и службы войскового заграждения. Будешь старшим группы. Не хотел я тебя отпускать. Работы тут непочатый край. К сожалению, не всегда получается так, как планируешь. Займись созданием агентурного аппарата, свяжись с особыми отделами соседних войсковых частей и соединений, местными органами НКВД и милицией, они помогут, особенно на первых порах. Места эти тебе знакомы. Оттуда мы начинали великий драп к берегам Волги. Но теперь другие времена. Дважды одно и то же, как известно, не повторяется. Теперь у нас одна дорога — на запад.
Утром, ни свет ни заря, у землянки заурчал двигатель американского «студебекера».
По-быстрому умывшись, ухватив приготовленный с вечера чемодан, Сергей выбежал из землянки. Сухой морозный воздух перехватил дыхание. На востоке алел рассвет.
— Ефрейтор Бодров, — представился высокий шофер в ватнике, ватных брюках и валенках.
— Па?!
— Господи, сынок!
— Па!
— Вот уж чего не думал, так не думал. — Николай Дмитриевич широко раскинул руки в стороны.
Отец и сын обнялись, расцеловались. Сергей схватил отца в охапку, приподнял и закружился с ним. Вокруг стали собираться отъезжавшие офицеры, подошли солдаты, оказавшиеся поблизости. Нечасто такое случается на фронте!
— Вот мать-то будет рада! — Отец прослезился. — Я обещал ей увидеть тебя, да разве в этой кутерьме отыщешь.
Десятки километров до Воропоново они сидели вместе, говорили и не могли наговориться, смотрели друг на друга, с трудом поверив, что могли встретиться.
Отец рассказывал, рота автоматчиков Шведова сейчас в резерве штаба войск НКВД по охране тыла, а он шофером на его автомашине.
— Нам бы в МТС пяток таких «студебекеров», мы всем колхозам вывезли бы урожайное зерно на элеватор. А то ведь до сих пор везут на быках.
Николай Дмитриевич прислушался к ровному шуму работающего двигателя.
— Слышишь, как урчит? Музыка!
Продолжая прерванную мысль, сказал:
— Анатолий относится ко мне хорошо, по-сыновьему. Служить можно.
Попрощались у вагона. Отец опять прослезился. Вытер глаза тыльной стороной ладони, прокашлялся. Дрогнул и у Сергея голос, когда сказал:
— Прощай, папа. Когда еще свидимся? — Потом уже повеселевшим голосом: — А ведь увидимся! Шведов со своей ротой вскоре прибудет туда, куда направляюсь я.
— Дай-то бог!
Стоя в раздумьях у окна вагона, Сергей до мельчайших подробностей вспоминал разговор с отцом. Николай Дмитриевич рассказывал о Зине. О том, как они добирались по разбитой, сплошь покрытой колдобинами дороге из Красноармейска до Средней Ахтубы. Нет, она не сказала, кто отец будущего ребенка. Была рада, что именно отец Сергея сопровождал ее. Как-то загадочно при этом улыбалась. «Надеется еще увидеться», — сказал отец.
Сергей представил, с какими трудностями добиралась Зина на попутках до Камышина и далее до Михайловки. Нотки сочувствия и сострадания вспыхнули в сердце. Вспомнились ему и слова отца. Заметив, что сын явно расстроен отношениями с Зиной, он сказал:
— Не горюй об ней. Возможно, я не о том мыслю, но все они такие. Жены, так те еще блюдутся. А другие… — он махнул пренебрежительно рукой.
