кувыркнулся через косогор, и все осколки промчались верхом. Остальные фашисты не рискнули спускаться, затаились наверху.
Глеб сменил магазин, поливал огнем кромку обрыва. Никита Костромин далеко не ушел, присоединился к командиру. Наверху кричали немцы. Кто-то из них призывал пуститься в обход.
– Довольно, товарищ старший лейтенант, уходить надо! – проорал в ухо командиру оглохший от пальбы Никита. – Пусть катятся ко всем чертям. Иначе мы увязнем в этой перестрелке.
Боец был прав.
Они бросились в гущу кустарника, пробились наружу. Мелькали деревья, за спиной истерили солдаты вермахта. Это был впечатляющий марш-бросок. Тяжесть рации уже не имела значения. Ноги уносили бойцов прочь.
За спинами у них разразилась суматошная стрельба, потом утихла. Очевидно, немцы тоже полезли в чащу.
«Им нужно нас догнать! – билась мысль в голове Глеба. – Они сделают все возможное, привлекут все силы в округе! Догадываются, кто мы такие и чем чреват этот инцидент!»
Бойцы по одному вываливались из леса, бежали к ручью, змеящемуся по открытому пространству, топали по воде, потом лезли на каменистый склон. Это хоть отчасти могло запутать собак. Потом они месили песок в окрестностях ручья, вились кругами вокруг деревьев.
Завадский передал рацию Пастухову. Тот взвалил ее на горб, скорбно поджал губы и потащил в гущу кустов.
Погоня отстала, лай собак сделался глуше. Немцы уже не решались спускать их с поводка.
Проселочная дорога, поросшая чертополохом, подвернулась очень кстати. Разведчики перешли на ускоренный шаг, потом опять побежали.
На четвертом километре силы у всех иссякли, и Шубин объявил привал. Погоня сбилась со следа, отстала. Группа залегла в осиннике вблизи опушки. Отсюда пройденный путь отчасти просматривался, погоню можно было засечь заранее.
Глинский лихорадочно разворачивал рацию. Его онемевшие руки тряслись. Антенну он закинул на ветку. В эфир устремились позывные группы, сведения об артиллерийских дивизионах, привязки к местности.
– Ну, давайте же, товарищи, просыпайтесь, – пробормотал Глинский, дожидаясь ответа.
Тот последовал через считаные минуты. Штаб полка отозвался, лейтенант Самохин круглосуточно находился на связи.
«Подтвердите еще раз», – последовал запрос.
Глинский сделал это.
«Вас поняли, возвращайтесь немедленно», – передал Самохин.
– Нет! – взмолился Ленька Пастухов. – Товарищ старший лейтенант, дайте нам еще пять минут простого человеческого отдыха, больше не просим.
– Даю десять минут, – расщедрился Шубин. – Но потом побежите как зайцы, если жить хотите. Не забывайте вести наблюдение.
Люди расслабились, молитвенно смотрели в небо, которое и не думало светлеть. Молодые организмы восстанавливались быстро. Через пару минут все уже сидели, обменивались традиционными любезностями, доставали курево.
– Эх, у Витальки Боровика знатная махорка была, – как-то сконфуженно пробормотал Глинский. – Надо было забрать. Зачем она ему? Лежит он теперь где-то на опушке, еще не остыл, и махорка с ним. Эх, Виталька, подставился по-глупому, хотя тревогу-то поднял.
Бойцы пару минут молчали, вспоминали павшего товарища. Смерть могла достать их в любую минуту, с какой угодно стороны. Спор о том, что лучше – знать, что ты сейчас преставишься, или умереть в неведении, – давно стал общим местом. Мнения разделялись, но все сходились в одном. Лучше еще пожить.
Тема смерти беспокоила многих. Что там, за гранью? Полная тьма, глушь или есть что-то?
Шубин поймал себя на мысли о том, что сейчас с ним именно те бойцы, с которыми он два месяца назад вытаскивал из окружения остатки Тридцать третьей армии, все четверо: Завадский, Костромин, Пастухов, Глинский. Только они и остались из прежнего состава взвода. Люди, которыми командовал Глеб, менялись, как картинки в калейдоскопе. В памяти у него оставались только лица, молодые и не очень, грустные, веселые, серьезные. Послужить бойцы не успевали, гибли почем зря. Одни после первого задания, другие позже, третьи получали жуткие увечья, лишались конечностей. В госпиталях после этого выживали только счастливчики, но что их ждало? Не жизнь, а растительное существование.
Настя Томилина при выходе из окружения получила тяжелое проникающее ранение. Хирурги спасли ей жизнь, провели экстренную операцию. Сейчас девушка лежала в госпитале, расположенном в подмосковном Копылове, медленно шла на поправку. Письма от нее доходили через раз, и в каждом сквозила тоска. Она не могла найти себе места, хотела быть рядом с ним, каждую ночь просыпалась в жутком страхе, ей казалось, что ее любимого убили.
Пули по-прежнему не брали Глеба. Мины и снаряды взрывались в стороне, а если и близко, то осколки щадили его. В рукопашных схватках ему попадались исключительно неуклюжие и нерасторопные фашисты. В бессмертие Шубин не верил и только удивлялся своему везению.
За операцию по спасению Тридцать третьей армии он получил орден Красного Знамени, а также очередное звание – старший лейтенант. Фактически же ничего не изменилось. Глеб продолжал командовать взводом полковой пешей разведки.
Остатки армии были выведены в тыл. Он получил две недели на отдых, а затем – новое назначение, попал в Пятьдесят девятую армию Волховского фронта, ставшего Ленинградским, а затем опять Волховским. Командовал ею Коровников Иван Терентьевич, с апреля сорок второго года – генерал-лейтенант. Новое место службы – Триста семьдесят восьмая дивизия, Тысяча двести пятьдесят восьмой стрелковый полк подполковника Кашина.
Мясорубка на Волховском фронте была не слабее, чем под Вязьмой и Ржевом. Ошибочный приказ Ставки после победоносной операции под Москвой – наступать по всем фронтам – привел к удручающим провалам и бесчисленным жертвам. Ставка ставила жесткую задачу: снять блокаду с Ленинграда уже к весне сорок второго. С этой целью и был сформирован Волховский фронт.
Наступление началось в первых числах января. Удачной оказалась операция под Тихвином, где были наголову разгромлены несколько немецких дивизий.
А вот наступление на Любань с целью оттеснить захватчиков от Ленинграда не удалось. Войска Пятьдесят девятой армии не успели развернуться. Во Второй Ударной армии, действующей слева, положение сложилось не лучше. Отсутствовала армейская артиллерия, не рассредоточилась авиация. Войска еще только разгружались на станциях, многие не прибыли. Дефицит был во всем: в оружии, боеприпасах, средствах связи, горючем, продовольствии. Но приказ оставался прежним. Наступать, несмотря ни на что!
Поначалу боевые действия протекали неплохо, даже несмотря на потери. Лед Волхова устлали тела погибших солдат. Дивизии захватили небольшие плацдармы на реке, спешно закреплялись на них. Но потом наступление захлебнулось, не подошла артиллерия. Армии безуспешно атаковали позиции противника, тот отбрасывал их назад. Войска топтались на месте, гибли под непрерывным огнем.
Только в феврале Второй Ударной армии удалось нарастить силы и добиться успехов. Войска с трудом передвигались по полям и болотам, с титаническими усилиями отбивали каждую деревню. Соединения Второй Ударной шли вперед, оставив позади себя остальные армии – Четвертую, Пятьдесят вторую, Пятьдесят девятую. Ставка требовала от командования к марту
