— Его ругают, а он радуется, — тихо засмеялась Таня. Она уже подметила эту черту в Алексее: он открыто, без досады и сопротивления принимал критику.
— Дельная ругань — великая вещь, — шепнул ей Алексей, записывая что-то в делегатском блокноте. — Я и вас заранее могу поблагодарить за ядовитую речь.
— А если речи не будет?
— Сомневаюсь! Характерец у вас такой, что вы не удержитесь.
— Скажите, а где главный инженер? Почему он не на конференции? Я его встретила, когда шла сюда, на мой вопрос он ответил как-то загадочно.
— Беридзе беспартийный, — сказал Алексей, невольно смутившись.
Таня удивилась:
— Почему он беспартийный?
— Не сумею ответить на такой вопрос. Можете, однако, мне поверить: Беридзе настоящий беспартийный большевик.
— Вам придется выступать не только за себя.
— Я знаю. — Алексей взглянул на нее с признательностью — ему было приятно, что Таня думает о Георгии Давыдовиче.
Выступление секретаря парторганизации пятого участка Котенева отвлекло Таню от мыслей о Беридзе. Все представители трассы так или иначе касались работы управления. Речь Котенева была особенно резкой. Бездеятельность и неверие старого руководства в неотложность строительства парализовали коллектив пятого участка. Вернее, коллектив, лишенный ясной цели, размагнитился, перестал быть коллективом. Сигналы коммунистов о том, что необходимо заменить негодного начальника участка и двух его помощников, не были приняты во внимание. Зачем было Сидоренко убирать каких-то отдельных плохих работников, когда он помышлял о ликвидации самого участка и всей стройки?
— Можно ли простить, что сотни строителей, которые могли принести пользу на фронте как солдаты, оказались на положении бесполезных людей? — с горечью спрашивал Котенев.
Залкинд поглядывал на сидевшего рядом с ним Батманова. Тот внимательно и спокойно слушал, не пропуская ни слова из речи. Тане Васильченко выступление Котенева не понравилось.
— К кому он с этим обращается? — недоумевала она.
И тут же послала записку в президиум с просьбой дать ей слово.
— Слово имеет товарищ Сморчков, приготовиться Васильченко, — улыбаясь, объявил Залкинд.
Шофер ненадолго задержался на трибуне, Таня не успела даже набросать схему своей речи.
— Я так понимаю нашу главную зимнюю задачу, — говорил Сморчков: — Мы должны к весне развезти по трассе трубы. Конечно, для этого нужны и машины исправные, и умелые шоферы. Машины и шоферы у нас есть, налаживаются, вроде, и дороги — правда, не идеальные, в пределах возможностей. Только и с этим может ничего не получиться.
— Почему?— спросил Батманов из президиума.
— Возить большие грузы на дальнее расстояние зимой, в лютые морозы, когда дороги все время заметает, — трудно, очень трудно. А с трубами будет просто мука. Вы видели их? Каждая труба — это дура длиной в одиннадцать метров и весом в тысячу килограммов. Представьте себе несколько таких штучек на машине — их надо благополучно провезти по скверной дороге, километров, скажем, сто. Задача.
— Вы сомневаетесь в том, что она выполнима? — спросил Батманов.
— Нет, не сомневаюсь, — быстро ответил шофер. — Только надо показать всем шоферам, что задача выполнима.
— Как это сделать?
— Есть предложение пробиться на автомашине из конца в конец трассы, невзирая на погоду и состояние дороги. Если мне будет разрешено, я берусь провести груженую машину из Новинска до Джагдинского пролива. Даю слово коммуниста перед партийной конференцией, что сделаю это. И мой товарищ, тракторист Силин, просил передать конференции, что и он берется сделать такой же рейс на тракторе.
Аплодисменты были ответом Сморчкову. Первым ударил в ладоши начальник строительства.
Появление Тани на трибуне вызвало оживленный гул — многие знали ее и с интересом ждали выступления. Речь Васильченко оказалась неожиданной, и не только для Батманова.
— Здесь товарищ Котенев с благородным негодованием говорил об управлении, — так начала Таня. — Но мне не ясно: какое руководство он имел в виду? Новое или старое? Если сидоренковское, то я согласна подписаться под его заявлением. Мы все на горьком опыте узнали, что это за вещь — плохое руководство. Мы помучились с этим управлением, будь оно неладно! В защиту его никто не скажет доброго слова. О нем ли говорил Котенев?
Таня сделала паузу, и среди шума донеслись выкрики:
— Не хитри, Васильченко, ты отлично знаешь, кого он имел в виду!
— Конечно, он говорил про старое управление!
— Старое? Хорошо! Но зачем же говорить про старое управление, если его нет и в помине? По-моему, нет никакого смысла беспокоить мертвых. Товарищ Котенев немножко запоздал со своими претензиями! Очевидно, о новом руководстве ему пока нечего сказать. Разрешите мне восполнить этот пробел.
В зале раздались смех и восклицания:
— Восполняй, Татьяна Петровна!
— У нее приемы заправского оратора, — нагнулся Батманов к Залкинду.
— Может быть, это покажется странным, товарищи, — продолжала Таня, — но моя речь защитительная. Я хочу сказать доброе слово о новом управлении.
И Таня рассказала, как она шла в Новинск, чтобы подраться за свое предложение и вообще за трассу. Как перед ней открылся план действий батмановского штаба, его стратегия и тактика в широкой подготовке строительства.
— Мы привыкли пренебрежительно махать рукой на управленцев. — При этих словах Таня сделала небрежное движение рукой. — Но как бы при этом совсем не промахнуться! У нас теперь есть штаб, который умеет хорошо приказывать и строго спрашивать.
Среди шума аплодисментов Залкинд наклонился к Батманову и сказал, откровенно торжествуя:
— Вот оно как бывает в нашей жизни, дорогой мой! Не так, как ожидаешь, а гораздо лучше, умнее!
Смеясь и на ходу перебрасываясь шутками с делегатами, Таня шла к своему месту. Батманов ласково провожал ее взглядом. Неожиданно Василий Максимович попросил Залкинда дать ему слово для короткого внеочередного заявления.
— Я искренно благодарен Татьяне Петровне за ее горячую защитительную речь, — поднялся над столом Батманов. — Но хочу, в свою очередь, подать голос в защиту товарища Котенева и других, выступавших с резкой критикой. Мы — наследники старого управления и не можем откреститься от его долгов, от его грехов. Смелее будьте в вашей критике.
Василий Максимович сел на место и прищуренными глазами посмотрел на Залкинда. Тот улыбался. Парторг был доволен — все шло хорошо. Прояснились отношения между людьми, крепла их дружба. Его порадовал Алексей Ковшов честным задушевным рассказом о достижениях и неудачах в работе над проектом. Гречкин смело и дельно пробирал руководителей ближних участков за бессистемную расстановку рабочей силы. Рогов поделился опытом организации участка на левом берегу и высказал хорошую мысль о том, что надо шире привлекать к строительству нанайцев и все население Адуна.
Конференцию пришли приветствовать представители только что прибывшей из Рубежанска новой партии рабочих. От их имени говорил старый землекоп Зятьков. За ним выступал секретарь парторганизации третьего участка Темкин. Он затронул важный вопрос о месте руководителя в низовом коллективе, о его стиле работы, о его отношениях с партийной организацией.
Человек маленького роста, Темкин почти не виден был из-за трибуны. Поглаживая светлые редкие волосы по обе стороны ровного пробора, он жаловался на Ефимова, начальника своего участка. Говорил Темкин странно — тихим, едва слышным и каким-то шерстящим голосом:
— Все подмял под себя начальник. День и ночь кричит, беснуется. Никому не доверяет, хочет все охватить самолично. Никто ему не указ. Распоряжение о переходе на левый берег он выполнил по-своему: послал рабочих, а сам со своей конторой и всеми бытовыми предприятиями остался на старом месте. На партийную конференцию не поехал: некогда ему, разве оторвешься от дел? Что с человеком стало? Я с ним до войны работал — совсем другим был, жили мы душа в душу. А сейчас ругаемся беспощадно.
— Представляем себе, как это у вас выходит: он, наверное, кричит, а тебя не слышно! — крикнули из зала.
Залкинд не удержался от улыбки, хотя к словам Темкина отнесся по-серьезному. Он знал Ефимова по работе в Новинске, и темкинский отзыв неприятно поразил его.
«Срочно побывать на участке Ефимова», — записал парторг для себя. Такими заметками был испещрен делегатский блокнот Залкинда. Каждое выступление рождало все новые и новые мысли. «Какая сложная махина, эта стройка», — с беспокойством и одновременно с удовлетворением отмечал про себя Залкинд и приходил к выводу, что надо просить крайком и Москву освободить его от обязанностей секретаря горкома. Дальше совмещать работу было невозможно.
