Навязчивая, как слепень, мысль о том, что война кончилась и мы спокойно можем поклониться погибшим, не давала мне покоя. «Закопай в землю винтовку и спустись в село. Спаси для себя эту девушку! Это сербское село. Проще простого сказать, что ты из Боснии и что усташи вырезали твою семью. Это — твоя сестра. Из этого села тебе откроется дорога в мир, в другие села побольше, в города. Как для беженца, для тебя война закончится. Для нее — тоже. Неужели и ее ты хочешь отдать богу войны, чтоб и ее он перемолол, как и многих? Кому от этого польза?..»
«В самом деле, хватит с меня такой жизни», — говорил я себе, но изменить ей не мог.
Словно бы угадав мои мысли, Адела повернулась ко мне и, указав на село, сказала:
— Кажется таким спокойным, словно войны не бывало.
Нежный, как бархат, голос вернул меня к действительности. Дома в селе располагались на большом расстоянии друг от друга. Между сливовых деревьев крестьянин косил траву. Остановился, поправил косу. До нас донесся знакомый звук стали по бруску: швис, швис, швис!
Мы пошли по узкой пастушьей стежке через рощу. Вдруг я зацепился ногой за какую-то круглую кость. Это был человеческий череп, почти вросший в землю. Нижней челюсти не было, и это придавало голове слишком округленный вид.
«Такая же круглая, как Земля, — подумал я. — Если смотреть с луны, Земля, вероятно, кажется не больше футбольного мяча. А между тем на этом небольшом футбольном мяче лежат могучие океаны со своими штормами, непроходимые джунгли, большие города. Здесь разыгрываются бури, рождается, растет и исчезает мир.
И населяет нашу планету бесчисленное множество людей, головы которых своей округлостью подобны земному шару. У людей свои океаны и штормы, свои бури света и тьмы! И у каждого из нас своя орбита. Описал же вот я большой круг от Сутьески до этого места. Через два дня мне необходимо свернуть к югу, и круг замкнется. Одна орбита среди бесконечных орбит этого мира! Через пару дней исполнится месяц, как я блуждаю. И подобно луне, описывающей полный круг вокруг Земли за определенное число недель, я проделаю свой путь за тридцать дней. И конец. Конец ли? Не обманывайся! Конец лежит где-то дальше.
Будь я анатомом, определил бы возраст хозяина этого костяного шара…
Почему голова человека круглая? Почему все звезды, да и само сердце округлы? Почему глаза, самый совершенный орган, округлы? Ты уже мелешь вздор, Грабовац!.. Но почему небо и океан имеют форму сферы? Почему Земля — шар? Почему Луна — другой шар, только в пятьдесят раз меньше? Почему земная орбита круглая, и почему мы говорим о знаниях, что они округленные?
Посмотри на камень, который обточила вода: он почти круглый. Посмотри на расходящиеся по воде круги. Яйцо, из которого рождаются миллионы жизней, — округлое! Взгляни на женские формы! Посмотри на панораму вокруг себя…
Но в то же время многие предметы не имеют этой формы. Наверное, это очень несовершенные предметы. Подобно тому как не завершена линия жизни человека, слишком рано погибшего. Подобно начатому, но незаконченному делу. Получается, что каждая совершенная форма походит на мать-Землю. Недаром женщина-мать кормит дитя грудью, напоминающей чашу…»
Меня поглотили мысли об извечных формах жизни, от атомов и их орбит до орбиты человеческого существования, и я не переставал задавать себе вопрос: что же за силы мешают этому постоянному развитию и обрывают его раньше, чем замкнется круг?
VIII
И все же, несмотря ни на что, я оставался прежде всего солдатом. И не мог принести в жертву своей страсти интересы товарищей и восстания. Я даже слишком был солдатом и не мог пренебречь поисками своей части. Я знал, что, добыв немного еды, за несколько дней дойду до своих, прямо на запад.
В тот день мы направились к Дрине. Здесь в одном из срезов я тоже работал в начале борьбы. Словно на крыльях, прилетело воспоминание. За последнее время меня часто посещали картины минувшего.
Будто воочию, я увидел, как прячусь за стволом дерева. Ветер срывает осенние листья, и они кружатся со всех сторон. Я прильнул к дереву, руки вцепились в его грубую кору. Винтовка режет плечо. Еще немного — и меня обнаружат. На шоссе однообразно ревут военные грузовики. Улучив момент, дорогу перешли крестьяне. Их было человек десять. Они громко разговаривали между собой. Ветер мешал мне расслышать их слова. Вот они исчезли за поворотом дороги.
Снова послышался шум приближавшегося автомобиля. Это был пестро выкрашенный, в целях маскировки, лимузин марки «Паккард», приспособленный для военных нужд. Должно быть, у него дьявольски сильный мотор, потому что он легко преодолевал подъем. Пыль клубилась ему вслед, ветер уносил ее к селу. Немецкий офицер высунул голову из кабины и посмотрел в мою сторону. Окутанная пылью машина пронеслась мимо. Я успел разглядеть багровое лицо шофера. Он был в каске. Эти каски делают их похожими на пожилых женщин.
Я сунул руку под куртку и извлек листок бумаги. Еще раз пробежал письмо, в котором секретарь комитета велел мне ждать его на этом месте. Почерк его я знал, да и человек, доставивший письмо, был надежным. Но такое место — не для свиданий. И это смущало меня. Секретарь просил дождаться. Может, он уже в пути? И если я уйду, он будет искать меня. В горах заиграла пастушья свирель. Ветер повернул и посвежел. Густые облака закрыли солнце.
Из трубы одинокого домика через дорогу поднимался дым. Ветер донес его запах. Сгущались сумерки. В селе в одном из домов засветилось окошко. Я дрожал от холода.
«Черт с ним, с этим секретарем! Слишком уж долго я его жду! Если он в тех рощах, что наверху, то мог бы уже прийти. Если нет, тогда до ночи не сдвинется с места…» Ветер усиливался. В такую погоду можно делать все, что хочешь.
Я стоял, прислонившись к дереву, и постукивал ногами, стараясь не думать больше о секретаре. Одиночество поглощало меня. «Но ведь все солдаты одиноки! У меня нет детей и никогда, наверное, не будет. Наверняка. Я ведь не собираюсь жениться…» «Но это еще вопрос!» — будто ответила мне одна из туч, самая хмурая на небосклоне, и вытянулась вопросительным знаком. Гром ударил куда-то в рощу. Темнело. Падали редкие капли дождя. Ветер пронизывал насквозь. Я поднял воротник итальянской куртки…
И вот так, шагая рядом с Аделой, я вновь переживал все случившееся тогда.
…Вскоре я услыхал шаги. Из тьмы вынырнул секретарь.
— Здорово, старик. — Он похлопал меня по плечу. — Как дела?
— Холодно. Ноги застыли.
— Долго ждал меня?
— Да.
— Пошли. Нас тут трое.
— Задумали что-то?
— Идем туда.
— На пост?
— Да. Надо его ликвидировать.
— Когда?
— Около одиннадцати. Если все пойдет как надо, за полчаса управимся.
— Сколько их там?
— Четверо. Нас столько же. Что скажешь?
— Будет нетрудно.
— У них всегда горит свет.
— А где часовой?
— На верхнем склоне. И редко когда переходит сюда.
— А тебе обязательно участвовать? — спросил я секретаря.
— Что?
— Можно бы и без тебя все сделать.
— Сделаете все и со мною так же, как и без меня. Я думаю, нет ничего плохого, если я приму участие.
— Конечно, нет, — ответил я.
Жухлые листья шуршали под ногами. Лес был дубовый, с густыми, хорошо подстриженными деревьями. Дождь усилился. Мокрая рубаха прилипала к спине.
Мы вышли к назначенному месту. Под ветвистым деревом нас ждали еще двое. Дождь сюда не проникал.
— Дождь кончается, — произнес один из них.
Я внимательно изучал их лица, припоминая, видел ли их раньше.
— Это — омладинцы[17] с той стороны реки, — пояснил секретарь.
— А ты — Грабовац? — спросил тот, что пониже.
— Да.
— Мы очень хотели тебя увидеть.
— Ничего особенного не увидите.
— Мы много о тебе слышали.
— Что же вы слышали? — поинтересовался я.
— Что ты — главный наверху.
— Это неправда, — ответил я. — Я работаю там, куда поставила меня партия. Любой другой работал бы так же, будь он назначен на мое место.
— Нет, — возразил юноша. — Не любой. Все уважают тебя.
— Есть немало и таких, кто ненавидит.
— Врагов еще много.
Вражески настроенных, — поправил его другой.
— Слушай, останемся здесь или перейдем на ту сторону дороги? — перебил секретарь.
— Лучше пойдем туда, — сказал второй юноша, знавший местность.
Перед нами лежала автомобильная дорога. Я наступил на чуть прибитую дождем пыль, перепрыгнул кювет и полез по откосу.
Тот юноша, что был повыше, вел нас, не оборачиваясь. На холме, поросшем кустами можжевельника, мы остановились. Наш проводник ушел вперед, на разведку.
— Идет кто-то, — сообщил он, вернувшись.
— Где? — шепотом спросил секретарь.
— Какой-то старик.
— Пусть пройдет.
Мы пересекли дорогу, что вела в село. Свернули на поросший лесом склон. Метрах в четырехстах была мельница. До нас доносился шум воды. Переправились на другой берег и укрылись в кустарнике. Достали хлеб и сыр. Один из парней извлек из сумки три старые луковицы. Другой вытащил яблоки. Ветер стал стихать. Кругом стояла непроглядная тьма. Густые черные тучи закрыли небо.
