Слетал Силин «еще разок» не лучше первого и снова просится в небо. Понравилось…
Долго вспоминали они, встретившись, жизнь в Ейском училище. Пока Силин не уснул на полуслове.
В землянке техников появился техник-лейтенант Миша Заболотнов. Раньше на его машине летал с Херсонесского аэродрома младший лейтенант Яков Иванов. После первого тарана Заболотнов и техник звена Иванько еще выправляли лопасти винта. А когда при втором таране Иванов погиб, Заболотнов попал на другой аэродром. Сейчас он снова на Херсонесе. И Иванько тут. И Петро Бурлаков.
Заболотнов вздохнул.
— Где теперь Кириченко? — спросил кто-то.
— Вы не слышали? Сидите тут в своих норах и не знаете. Погиб Кириченко, совсем недавно. На своем аэродроме погиб. Садился при обстреле, угодил в воронку, скапотировал, подбежали к нему, отвязали ремни, а он выпал из кабины и говорит: «Что это у меня, ребята, Руки и ноги, как ватные, не шевелятся?». А сам улыбается. А потом мучился, ох, как же он мучился. Позвонок поломал. Просил пристрелить. Да разве поднимется у кого рука…
Тихо стало в землянке. Трещала махорка в цигарках. Чадил фитиль.
— Жаль, — протянул Рекуха. — Такие люди гибнут. В это время дали воздушную тревогу. Мне позвонили с КП: «Немедленно вылететь всем на отражение налета».
— По самолетам!
Я побежал наверх, перескакивая через две ступеньки. За мной выкатился из блиндажа батько Ныч. Мы бросились к капониру.
«Юнкерсы» были уже над маяком. Один шел прямо на блиндаж. Мы не спускали с него глаз. Первая, бомба отделилась от самолета над КП полка.
Сбросил!
— Наша, — крикнул Ныч. — Падай в воронку. Он кинулся на меня сзади, навалился под нарастающий вой бомбы всей своей тяжестью.
Свист самой бомбы и вой сирены на ее стабилизаторе были настолько близкими и противными, что каждый из нас невольно втянул голову в плечи и подумал: «Все». В этот миг сирена оборвалась, заколыхалась под нами земля. Сильным взрывом оглушило обоих, дохнуло горячим газом, подбросило вверх и присыпало каменистой землей.
Выбрались, вскочили на колени. Говорим и друг друга не слышим. И вокруг все тихо. Видно, что летят самолеты, рвутся бомбы, а в ушах — страшный звон, кажется весь этот гул далеко-далеко. Ощупали мы друг друга, засмеялись.
Опомнившись, глянули в сторону блиндажа и оцепенели: перекрытие при входе в землянку было разворочено.
Убило Ивана Силина. Только один вылет успел сделать он сегодня с Херсонесского маяка!
Первым подбежал к нему Бабаев. Упал на колени, осторожно поднял Силину голову.
— Ваня…
И заплакал. Сколько видел Бабаев смертей, сколько раз самому заглядывала она в глаза — ни разу не проронил он ни единой слезинки. А тут не сдержался.
Летчики стояли полукольцом, сняв шлемы.
— Прощай, Силин, — сказал я. И совсем тихо добавил. — По самолетам…
Севастопольская арифметика
У нас не хватало ни машин, ни людей, но мы старались действовать по принципу завещанному нам Нахимовым: «В случае встречи с неприятелем, превышающим нас в силах, я атакую его, будучи совершенно уверен, что каждый из нас сделает свое дело».
Сквозь сплошной грохот рвущихся бомб и рев моторов дико выли сирены на пикирующих бомбардировщиках. Перед уходом в блиндаж Бабаев насчитал на подходе к Херсонесскому маяку до тридцати Ю-87 и столько же «мессершмиттов». Земля в блиндаже ходила ходуном, с потолка сквозь щели между бетонными плитами сыпался мелкий песок. Летчики сидели на нарах, нещадно дымили. В углу на столе адъютанта подрагивало пламя коптилки.
Стараюсь уловить что делается там, наверху. Бомбежка вроде несколько стихает: стали слышны жидкие залпы изувеченной бомбами плавучей батареи «Не тронь меня». Батько Ныч, дымя трубкой, плечом подпирал дверной косяк, как-то сразу, вдруг, наступила тишина. Значит, «Юнкерсы» улетели.
— Приготовиться к вылету. Всем.
А «всех» — то осталось — шестеро: три боевые пары Авдеев-Катров, Бабаев-Акулов, Макеев-Протасов. И еще — на правах заместителя командира эскадрильи «безлошадный» капитан Сапрыкин. Адъютант позвонил инженеру: «яки» при налете не пострадали. Значит, на задание пойдут все.
— Идем на сопровождение штурмовиков!.. В район Балаклавы.
Ребята засуетились — пока молчат дальнобойные орудия, нужно успеть к самолетам.
— Посмотрю обстановку, — сказал Ныч. Мы пошли к выходу.
От густой пыли и дыма померкло клонившееся к морю солнце. Когда ветер отогнал пыль за Казачью бухту, Ныч увидел возле летного поля изуродованный трактор и отброшенный в сторону каток. «Пропал Падалкин», — подумал с сожалением комиссар. А краснофлотцы аэродромной команды уже засыпали щебенкой воронки. Поперечная полоса на крутой обрыв берега, кажется, особо не пострадала.
Из блиндажа один за другим стремительно выскакивали летчики.
Быстрее всех достиг своего самолета Бабаев. Остальных застал в пути очередной «сеанс» дальнобойной батареи. Снаряды разрывались не все, некоторые со свистом проходили над головой. Таким обычно не кланялись: они ложились с большим перелетом на другой стороне мыса, в камнях. Немцы думали, что там — наши подземные ангары.
— Ну, Иван Константинович, с твоего благословения, — сказал я. Командуй тут.
— Счастливо, — пожелал Ныч. Подбежал Марченко.
— Куда?
— Где тебя черт носит? Срочно. На старт! Вместе все трое побежали к маленькому капониру гаражу, влезли в эмку. Марченко рванул с места и, виляя между воронками, помчался на старт. Наперерез пыхтел трактор. Подъехали ближе. На сиденье был все тот же Вася Падалкин с орденом Красной Звезды на груди. — Притормози, — сказал Ныч и, высунувшись из рамы ветрового стекла, крикнул трактористу. — Что случилось?
Падалкин остановил трактор, сбросил обороты двигателя.
— Бомба в трактор попала, товарищ комиссар, — пояснил Падалкин. — Пришлось за другим сбегать.
— А ты ж где был?
— В катке прятался. Я завсегда так при бомбежках. На этот раз швырнуло, синяков малость досталось, а так ничего…
На старте руководитель полетов и команда были уже в сборе. Ныч выбрался из эмки, поинтересовался, как руководитель полетов будет выпускать самолеты. И пока они говорили, Марченко поставил свою эмку в один ряд с санитарной машиной и полуторкой с хоботом-стартером, крикнул стоявшему у стартера водителю в армейской форме.
— Эй, старина! Привет!..
Метрах в пятидесяти вздыбилась земля, сверкнуло огнем. Марченко крикнул: «Ложись!» — упал оглушенный на землю. Следующий снаряд разорвется где-то точно через сорок секунд. Марченко поднялся на руках, сплюнул скрипевший на зубах песок.
— С тобой, старина, скорей в домовыну попадешь, чем домой, — сказал он водителю стартера. — Вставай, успеем по цигарке скрутить — сейчас прикурить даст.
Водитель стартера не шелохнулся. Марченко тронул его за плечо.
— Слышь? Развалился, будто на своей печи.
Но тот не отозвался. И тогда Марченко увидел за его ухом тоненькую струйку крови…
Я был уже в кабине. На плоскости стоял техник — Петр Петрович Бурлаков. Ныч подбежал, прокричал, что взлетать придется перед стоянками под обрыв.
Я первым ушел на взлет — рванул на всех газах из Капонира и с ходу, не задерживаясь на старте, начал разбег. Оглянулся — к старту уже спешно рулил Катров.
С напряжением ожидая, когда машина оторвется от земли, я не заметил невесть откуда появившихся «мессершмиттов». Самолет наконец убрал над самым обрывом шасси, и тут я увидел протянувшиеся к нему дымовые трассы и два пикирующих «мессершмитта». Машина резко перевернулась через крыло и провалилась за обрыв морского берега. Все произошло так неожиданно и быстро, что многие, как мне рассказали потом, не успели даже среагировать или не поняли, что случилось. Решили, что меня сбили. Я же пошел на этот маневр, чтобы обмануть преследователей.
Рывок — и самолет резко идет в высоту.
Пока «мессершмитты» развернулись, Катров тоже взлетел и был уже рядом со мной. Теперь прикрытие аэродрома обеспечено. Одна за другой поднялись в воздух пары Бабаева и Макеева. «Мессершмитты» держались в стороне. Мы не сомневались, что они вызвали по радио бомбардировщиков. Так и есть-«Юнкерсы» не заставили себя ждать, но до их прихода Губрий успел выпустить эскадрилью штурмовиков. За ними поднялись остатки И-16.
Сопровождать штурмовики до цели нам помешали «мессеры». Над балаклавской долиной их оказалось более тридцати штук. Чтобы отвлечь внимание противника от штурмовиков, пришлось вступить в неравный бой. Сразу же закрутилась карусель. «Илы» прижались к земле и под прикрытием «ишачков» ушли на передний край.
Мы попробовали втянуть «мессеров» в бой на вертикалях, но их было во много раз больше и они не приняли такого боя. Борис Бабаев удачно пристроился к одному «мессершмитту», открыл огонь. Гитлеровец загорелся, начал падать. Но и Бабаев, как мы узнали потом, тут же почувствовал запах гари в своей кабине и увидел выбивавшееся из-под приборной доски пламя.
