— Attenzione![149] Дрянные немцы!
Тот из матросов, что был пониже, пошел прямо к нему, положив руку на штык в ножнах.
— Приятель, — заговорил он. — Ты римлянин. Мы немцы. Покладистые ребята, никого не трогаем, пока нас не разозлят. Думаю, наш друг за стойкой так же относится к жизни. Хочет только того, на что имеет право. Обе дамы за стойкой славные, пока получают то, на что имеют право. — Вынул из ножен штык, поковырял им в зубах, потом наклонился к полицейскому, при этом его шея вытянулась, обнажив красную, обожженную кожу, какую видишь у тех, кто выскочил из заполненной паром комнаты в последние секунды. — Но запомни, пожалуйста, полицейский, никто из нас не дрянной. Ты знаешь римские улицы и дороги, я — море. Я таился в подлодке на глубине, поджидая большие конвои, точно так же, как ты таился за камнем, поджидая забулдыг. — Убрал в ножны штык и стукнул ладонью по стойке. — Пива. Разбавленного на четверть сливовицей. Потом «шампанского бедняка»[150].
Бармен понимающе улыбнулся. Вытер живот шейным платком.
— Побыстрей хотите опьянеть, значит?
Он почесал зад и зубами вытащил пробку из бутылки шампанского.
Мы трое еще и словом не обмолвились. Не могли, пока не выпили по первому стакану — это ритуал, которому нужно педантично следовать. Они не интересовали меня, а я — их, пока мы не выпили по стакану пива со сливовицей. Над нашим пивом бармен хлопотал долго. Хлопоты заняли у него четверть часа.
— Палочки нужны? — спросил он.
Наше молчание сказало ему, что да.
Бармен поставил перед каждым из нас литровую кружку, сунул в них не совсем чистые палочки грязным концом вверх. Достал из большого глиняного горшка ягоды можжевельника и положил понемногу в кружки. Потом придвинул миску с оливками и анчоусами. Шпажек, как это заведено в приличных заведениях, к ним не полагалось. Мы лезли в миску пальцами.
Чокнувшись кружками, мы стали жадно пить большими глотками. Высокий матрос, тощий, как жердь, угостил нас сигаретами «Кэмел». Почесал промежность и оценивающе уставился на двух шлюх.
— Мы держим путь в госпиталь, — объяснил он. — У Карла что-то лопнуло внутри, когда на него упала торпеда, меня донимает застарелый сифилис, и нам обоим нужно смазать ожоги. — Распахнул вырез фланельки и показал красную, обожженную плоть. — Результат бомбежки возле Кипра. Мы пролежали на дне двое суток, потом капитан потерял терпение. Не стал слушать первого помощника и поднялся на перископную глубину. Молодой был, неопытный. Всего двадцать один год. Первому помощнику было сорок семь, старый морской волк. До подводного флота плавал на трампе[151]. Когда мы вытащили его из командной рубки, плоть тлела у него на костях. Кипящее масло. А капитана так и не нашли. Исчез. Все время добивался Рыцарского креста. Кроме него погибло тридцать семь человек. Но мы привели в порт старое корыто. Благодарить за это нужно второго механика.
— Зачем рассказывать ему все это, — сказал тот, что пониже, которого звали Карл. — Давай промочим горло.
Каждый из нас по разу заплатил за троих. Потом бармен выставил выпивку за счет заведения. Пригласили полицейского, и он тоже выпил с нами. Остатки мы вылили девицам в декольте.
Вошла еще одна девица.
— Ого, — сказал Карл, ткнув высокого в бок длинным пальцем. — Эту я не прочь трахнуть. Интересно, сколько она запросит? Я бы дал пятьсот за ночь.
Карл поговорил с девицей о цене, и они сошлись на пятистах марках и десяти пачках сигарет «Лаки Страйк». Девица жила на втором этаже над баром. Отто и я пошли с ними. Бармен дал нам с собой несколько бутылок.
— Через полчаса я закрою и поднимусь, — крикнул он нам вслед.
Мы поднялись по крутой лестнице. Девица шла первой, и нам были видны до верху ее ноги. На ней были красные трусики с черными кружевами. Чулки у нее были длинные, возбуждающие, с черным верхом.
Карл жадно хихикнул и схватил ее за бедро.
— Хорошее у тебя оснащение!
Мы пошли за девицей по совершенно темному коридору, натыкаясь на что-то, глупо посмеиваясь и зажигая по очереди спички. То и дело останавливались выпить по глотку пива.
За одной из дверей страстно стонала женщина. Из другой комнаты слышался похотливый мужской смех. Протестующе скрипела кровать. Что-то упало. Очевидно, бутылка, так как покатилась по полу.
Отто наклонился и посмотрел в замочную скважину.
— Sbrigatevi![152] — раздраженно прошептала девица. — Какого черта застряли там?
— Успокойся, — ответил Отто. — Мы держим путь в док. Спешить незачем.
— Если вы не идете, найду себе другого пентюха. Ночь коротка. Я занята. — Встряхнув головой, она отбросила назад иссиня-черные волосы. — В чем дело? Хотите трахаться или нет?
— Идем-идем, — проворчал Отто. — Мы просто остановились глотнуть пива. Карл, ты когда-нибудь задумывался, почему это шлюхи вечно спешат? Они самые трудолюбивые люди на свете. Помнишь ту высокую, тощую в Салониках, которая брала сразу по два клиента? Она была так занята, что не смотрела на старшину Груббе. Он смылся с ее заработком за четыре ночи, она погналась за ним, рассекла лоб о швартовную тумбу и упала в воду.
— Не называй меня шлюхой, — воскликнула девица, немного понимавшая по-немецки. — Для тебя, матрос, я лоретка, гетера, кокотка, жрица любви, кто угодно, но не шлюха.
— Ладно-ладно, — примирительно сказал Отто. — Давай войдем в док и выверим компасы. Кстати, как звали тебя в детстве?
— Лолита.
— Лолита, — с удовольствием произнес Отто. — Лолита. Карл, забирался ты когда-нибудь в постель с девицей, носящей такое имя?
— Не помню. Ну, пошли, Лолита, покажи нам свою койку.
Отто уронил бутылку пива, она покатилась по полу и вниз по лестнице. Он хотел схватить ее, выронил остальные бутылки, которые держал под мышкой, потерял равновесие и заскользил по ступеням, поднимая жуткий шум.
Мы с Карлом поспешили на помощь, громко топая по тихой лестнице. Двери стали распахиваться. Мужчины и женщины бранили нас так, как могут только итальянцы. Какой-то недомерок, стоявший возле огромной девицы, пообещал набить нам морду, но, увидев Отто, поспешил спрятаться в комнате и забаррикадировал дверь комодом и биде.
У подножья лестницы появился бармен, лицо его блестело от пота, в руке он держал дубинку.
— Per Вассо! Accidenti![153] Ребята, если кто-то вам досаждает, я разберусь с ним.
— Нет, просто я уронил бутылку, — объяснил Отто.
— Разбилась она? — обеспокоенно спросил толстый бармен.
— К счастью, нет. Но какие тут отвратительные лестницы! Они напоминают мне о Нагасаки. Там я тоже съехал на заднице по ступеням. В ту ночь и подхватил сифилис. Она была японка, всего с тремя пальцами на правой ступне.
— Сифилис! — закричала Лолита. — Тогда у вас со мной не будет никаких дел!
Она помчалась по коридору, потом хлопнула дверь.
Карл начал ругаться.
— Ну, идиот! Какого черта объявил про свой сифилис? Неужели не понимаешь, Отто, что такие вещи совершенно секретны? Слышал ты, чтобы я болтал про трипак, который подхватил, когда мы заправлялись топливом в Пирее? Кстати, по твоей вине, Отто. Ты настоял, чтобы мы пошли в то чертово кафе. Пошли бы на телефонную станцию, как я предлагал, и ничего бы не случилось.
— Кто сказал, что те телефонистки не были заразными? — вызывающе произнес Отто. — Если тебе судьба подхватить его, то подхватишь, даже если проникнешь в королевский дворец и заберешься в постель с принцессой.
Мы уселись на ступеньки и открыли две бутылки; потом снова стали медленно подниматься, останавливаясь на каждой площадке глотнуть пива.
— Пиво уже не то, что раньше, — ворчливо заговорил Отто. — Пахнет пивом, называется пивом, стоит, как пиво, а на вкус вода водой. Когда пиво становится скверным, пора прекращать войну. Никто не может воевать без приличного пива.
— Вы кадровые служаки? — спросил я.
— Конечно, кто же еще? — отрывисто ответил Карл и плюнул на стену. — Мы с Отто вместе ходили в школу. Вместе росли и вместе в двадцать четвертом году завербовались в военный флот. Это была единственная постоянная работа, какую нам могли предложить. Мы сразу же подписали контракт на двенадцать лет. Что толку делить жизнь на части? Вот с тех пор остаемся там.
— И все еще рядовые матросы? — удивился я.
— Мы давно могли быть штабс-фельдфебелями, — усмехнулся Отто. — Нас разжаловали пять раз. Слишком много девок и пива. И слишком много идиотичных офицеров. Но жизнь была веселой, пока не началась эта гнусная война. Теперь из трехсот семидесяти пяти, учившихся в школе подводников в Киле, уцелели только мы двое.
— Что будете делать, когда мы проиграем войну и с военным флотом будет покончено?
— Не говори, сынок, о том, чего не знаешь, — сказал Карл, укоризненно покачав головой. — Военный флот так просто не отменишь. Вот вас, всех остальных, пошлют к черту. Подводные лодки на какое-то время у нас заберут, но поставят тралить мины.
