«Отведи её…» — Для непосвящённых — обычная, ничего не значащая фраза. Но на языке этой войны — приговор окончательный и обжалованию не подлежащий. И жизни после него — до ближайшей ямы…
Но Снегов был неожиданно многословен:
— В общем так, Дрёмов, пока бойцы спят, забирай женщину, выведи её подальше из расположения и пусть идёт на все четыре стороны! Да, и скажи ей, что тело старшего сына в Моздок вывезли. Там он сейчас…»
Я даже удивился:
— Отпустить? Она же наших в засаду затащила. Её судить надо…
— И кто её будет судить? — Вдруг вызверился ротный. — Ты что ли? Или я? Или может её в Москву в наручниках отправить? К Ельцину в Кремль. Она сама себя уже осудила. Навечно. Всё! Кончай базар и выполняй приказ! Чтоб через десять минут её здесь не было…
…Так, что про «стрелять» мне ротный ничего не говорил.
— Уходи!
Она медленно поворачивается ко мне.
Белое бледное лицо.
— Я хочу умереть.
— Извини. Это не ко мне. Ищи свою смерть в другом месте.
— Но тебе же приказали меня расстрелять! — растерянно шепчет она.
— Мне приказали вывести тебя из расположения батальона и отпустить. И я приказ выполнил. Давай, уматывай на все четыре стороны! — Я нарочно говорю грубо. Не хочу долго объясняться. Я смотрю на неё, и странная смесь чувств бродит в душе. Жалость, презрение, злость на самого себя. Почему мне всегда достаётся самая грязная работа? А ещё мне почему-то стыдно. Словно я виноват в том, что сыновья её мертвы. Может быть и виноват! Не влезь мы в этот город, может всё по другому было. Только что теперь гадать…
Монетка молча смотрит на меня, и я не выдерживаю её взгляда, отвожу глаза. Потом она отворачивается и, ссутулившись, бредёт к пролому в стене, и я вижу, как страшно постарела она за эти сутки. Старуха…
— Подожди! — Я вдруг вспоминаю слова ротного. Она останавливается, но не оборачивается. — Это…, в общем, сына твоего старшего отправили в Моздок. Там морг. В Моздок добирайся.
Услышав про сына, она замирает и несколько секунд стоит неподвижно как манекен. А потом вдруг как кукла — неуклюже, медленно и мертвенно бредёт к пролому.
— …Огонёк, Дрёма… — доносится до меня её незнакомый неожиданно мягкий, ласковый голос. — Пора вставать! В школу опоздаете…
«…Путь самурая это, прежде всего понимание того, что ты не знаешь, что может случиться с тобой в следующий миг. Победа и поражение часто зависят от случайных обстоятельств.
Добиваться цели нужно даже в том случае, если знаешь, что обречен на поражение. Для этого не нужна ни мудрость, ни искусство.
Но в любом случае избежать позора нетрудно — для этого достаточно умереть…»
Хагакурэ — «Сокрытое в листве»
… В тот день я вдруг понял, что с этой войны он не вернется. Не могу объяснить почему. Это было как видение, как вспышка, как чей-то голос за спиной. Может быть, мне это сказала та ворона…
…Господи! Как же голова болит! Я последние две недели почти не сплю. Забудусь на пару часов, а потом вскакиваю. Виски — словно обручами стягивает. А врач говорит, что все нормально. Мол, обычные последствия контузии. Пройдет со временем. Но мне от этого не легче. Анальгин жру упаковками — не помогает.
…Та ворона. Она еще что-то сказала. Что-то важное, но я забыл. После взрыва, часть меня словно стерли. Иногда во сне, вдруг, забываю, кто я и как меня зовут. Вскакиваю, как ошпаренный — в полном ужасе. Не соображаю, где нахожусь.
…Я готовился запускаться, когда увидел, как ворона бросилась ему на блистр.
До сих пор не пойму, что меня тогда испугало. Ну, птица и птица. Мало ли, что бывает. В авиации столкновение с птицей не такая уж редкая вещь. Для «реактивщиков» сезонная миграция птиц это вообще один из факторов аварийности.
Не приведи бог реактивному самолету поймать ее в сопло движка. Это все равно, что схватить осколок от зенитной ракеты. Сто процентов, что повредит лопатки компрессора первой ступени. А дальше мгновенное разрушение компрессора, повреждение камеры сгорания, пожар, помпаж, взрыв. И только ручки катапульты спасут тебя от досрочной встречи с Создателем.
Но это у «реактивщиков». А для нас — разве что со страусом опасно столкнуться. И то, только потому, что остекление может пробить. А так — ничего.
Но эта ворона словно специально ждала, когда Калинин займет свое кресло и запустит движок. Она САМА бросилась на остекление кабины. Я видел это. Стремительная черная тень, метнувшаяся из мутной дождливой хмари, впечаталась в стекло прямо напротив его лица. Мне даже показалось, что я услышал шлепок удара. На мгновение птица распласталась на стекле, вдруг, превратившись, в какой-то хищный черный иероглиф. И потом, словно, исполнив некий приказ, выполнив свою миссию, бесформенным комком соскользнула под кабину. Черной тряпкой упала на бетон. И тут же исчезла, сметенная ветром из под винта. И я, вдруг, понял, что с этой войны он не вернется. И еще успел подумать, что птицы в дождь не летают…
Я потом специально ходил по краю полосы, искал эту ворону. Технарей расспрашивал. Но никто ее не видел. Исчезла, словно бы ее и не было. Может, сдуло куда-то винтами.
«…Попав под дождь, ты можешь извлечь из этого полезный урок. Если дождь начинается неожиданно, ты не хочешь намокнуть и поэтому бежишь по улице к своему дому. Но, добежав до дома, ты замечаешь, что все равно промок. Если же ты с самого начала решил не ускорять шаг, ты промокнешь, но зато не будешь суетиться. Так же нужно действовать в других схожих обстоятельствах…»
Хагакурэ — «Сокрытое в листве»
…В тот день он упал первый раз.
Задание было простым — доставить командующего на «капэ» группировки «Север». Мы взлетели в десять утра. Я с ведомым нарезал «змейку» над «восьмеркой» Калинина, прикрывая его от удара с земли.
Долетели без происшествий. Штаб стоял на склоне горы под Бамутом. Пока командующий был на совещании, мы находились на борту. В любой момент нас могли поднять на «бэшэу» — бомбо-штурмовой удар, но запросов все не было. Авианаводчик сказал, что в районе передовой видимость из-за тумана практически нулевая и потому работает только артиллерия. Проясниться должно было только к обеду. И точно, после часа сырая серая хмарь осела, и проявилось вялое осеннее солнце.
Пообедали у артиллеристов, их «столовая» палатка оказалась совсем рядом с площадкой приземления. Потом подремали.
А генерала все не было. К вечеру от подножья к вершине опять пополз туман. Метео передало предупреждение о том, что температура опускается и возможно обледенение. Видимость упала до ста метров. На термометре было уже плюс четыре — самое милое дело для образования льда. Надо было стартовать, но командующий все не появлялся…
…Вообще, отношение сухопутных генералов к вертолету такое же, как к личному «уазику» — сел и поехал. Им почти невозможно объяснить, что вертолет это сложный летательный аппарат и полеты на нем требуют не только «шоферского» мастерства, но и еще целую кучу условий. Летной погоды, знания района полетов, навигации. Генералы не понимают, что даже самый лучший летчик может совершить аварию, если его будут использовать, как в сказке про Иванушку дурачка — «Лети туда — не знаю куда!».
Генералу это не объяснишь. Он живет в другом мире. Там полки и дивизии, всегда готовы выполнить его волю, наступать, громить, зачищать. И мы точно так же должны быть в немедленной готовности к полету.
С этим бесполезно бороться. Остается только мириться, терпеть и надеяться, что все обойдется…
Солнце уже коснулось, поднимающегося из ущелья тумана, и тени налились мертвенной вечерней синевой, когда к борту, наконец, подбежал авианаводчик, и, задыхаясь после бега, бросил долгожданное: «Запускайтесь!» А еще через пару минут мы увидели, как от штабной палатки к «восьмерке» Калинина направилась группа военных, среди которых без труда угадывалась невысокая плотная фигура командующего. Пока движок набирал обороты, и шла обычная предстартовая подготовка, командующий еще что-то обсуждал с провожающими его генералам. За его спиной на борт спешно грузилась охрана и «свита». В это время от крайних палаток, пригибаясь от ветра, к борту засеменили несколько человек в гражданском. По болтающимся за плечами треногам, тяжелым сумкам и характерным «раструбам» камер я понял, что это какие-то журналисты. Один из них подошел к командующему и о чем-то с ним заговорил. Тот что-то ответил, махнув рукой в сторону «вертушки». Журналист, неуклюже скользя по липкой жирной грязи, побежал к борту, остановился у форточки командира, и что-то прокричал Калинину. Тот что-то крикнул ему в ответ. И журналист, обернувшись к своим, призывно махнул рукой. Те, подхватив аппаратуру, двинулись к вертолету.
