Писатель минутку поглядел на меня, потом сказал:
– А об отце своем не беспокойтесь.
– Ладно, – сказал я. – Можно я посмотрю журналы?
Я взял у него со стола кипу журналов и вернулся к своему столу. Оставался час до отбоя, и я решил просмотреть журналы. Там были всякие: «Нью рипаблик», «Иейл ревью», «Инфантри-джернл», «Сикрит сториз», «Таун энд кантри», «Атлантик мансли», «Тру конфешнс», «Сиатр артс», «Нешнл джеографик» и два-три журнала с цветными комиксами.
Сначала я пересмотрел обложки, потом перелистал журналы один за другим, затем стал читать понемножку из каждого, начав с «Йейл ревью», потому что в нем самый крупный шрифт. Я прочел статейку одного профессора, который утверждал, что все на свете – трава, и это напомнило мне человека, который бросал из окна письма, и я вспомнил письмо, которое бросил для меня из окна Виктор Тоска, и записку, которую он оставил на моем вещевом мешке, когда я уезжал из Нью-Йорка, и то, что он в ней говорил о пастьбе на лужайке, и поэтому, пока я читал статейку профессора о траве, мне все виделся Виктор, и я сам, и еще несколько наших ребят, будто мы ползаем на четвереньках по большой зеленой лужайке против Белого дома и щиплем траву.
И тогда я сказал: «К черту всю эту музыку из жизни растений, эти соевые бобы, и карбогидраты, и азот с кислородом, и всю остальную премудрость, которая существует на свете независимо от того: знаем мы о ней или нет. Шутка, веселье – вот что ценится в жизни, это единственная стоящая вещь».
И я сел за машинку, чтобы напечатать письмо Виктору и рассказать ему о том, что, согласно «Йейл ревью», все на свете – не что иное, как трава, и что человек, бросавший из окна письма, был прав; и что скоро мы с ним, наверное, увидимся в Нью-Йорке. Я не чувствовал усталости и радовался, что в семь часов буду обедать с женщиной, ибо самая лучшая штука на свете – это веселье. Единственная стоящая вещь – это есть и пить, и болтать, и смеяться, и веселиться вовсю.
«Разумеется, все на свете – трава, – писал я Виктору. – И мы с тобой – сорняки. Мы – бурьян по обочинам железной дороги, грязный, посыпанный угольной пылью, но более крепкий, чем сталь рельсов. Помни число девять. Отдай свои деньги нищим, выходящим из лимузинов. Прочти молитву и брось из окна письмо ко мне».
Глава 29
Весли обедает с женщиной, которая пела «Валенсию», знакомится с Мэгги, девушкой с рыжими волосами, и отправляется спать
Я пообедал у своей новой знакомой в семь часов. После обеда пришла девушка с рыжими волосами и села с нами за стол выпить кофе и бренди. Ее звали Мэгги. Она вызвала во мне такие же чувства, как девушка, которую я встречал в Розвилле, и, когда, она вышла, я стал расспрашивать о ней хозяйку. А та отвечала:
– Господи Боже мой, поговорите с ней сами.
– А могут у такой девушки быть дети?
– Конечно, я думаю, если она не остережется. Зачем это вам? Уж не ищете ли вы, с кем бы вам завести детей?
Я объяснил, что ищу, и тогда она воскликнула:
– Господи Боже мой, если б я была на двадцать лет моложе!
Она велела негритянке передать Мэгги, чтобы та пока не уходила.
– Ее можно позвать, когда вам угодно. Хотите ее видеть сейчас же?
– Могу я с ней поговорить?
– Господи Боже мой, разумеется, – сказала хозяйка. – Пойдите проведайте ее – и дело с концом.
– Вы хотите сказать – сейчас?
– Если вы не можете подождать.
– Я подожду, – сказал я.
И так мы с ней все сидели, и попивали кофе и бренди, и болтали, и будь я проклят, если она мне не нравилась все больше и больше с каждой минутой. Она была такая свеженькая и приятная, от нее пахло мылом и духами и ею самой, и она была умна и очень добросердечна. Она была готова любить всех и каждого, лишь бы они не были мошенниками – плутов и обманщиков она терпеть не могла.
– Если вам понадобится что-нибудь, что мог бы сделать для вас крупный военный начальник, – неожиданно сказала она, – вы мне только скажите, и все будет сделано.
– Мне бы хотелось вернуться в Нью-Йорк, когда мои шесть недель кончатся, а то сержант говорит, что мне теперь отсюда не вырваться.
– Могу вас отправить обратно хоть завтра, если хотите.
– Завтра не нужно, мне осталось еще три недели. А не может ли он отправить со мной еще двух ребят?
– Я думаю, может, – сказала она. – Вы мне сообщите, кто они такие и когда вы хотите ехать, и я ему скажу. Он всех вас отошлет в Нью-Йорк ради меня.
Ну, я почувствовал себя совсем славно, потому что я знал, что писателю хочется возвратиться в Нью-Йорк и Джо Фоксхолу тоже. Но, конечно, я их сначала спрошу, чтобы увериться.
Около половины десятого я позвонил в гостиницу, где прежде снимал комнату отец, но мне сказали, что он так и не возвращался. Хозяйка попросила рассказать ей об отце, и я рассказал, а потом спросил:
– Как вы думаете, куда он ушел?
Она ответила, что я мог бы сам догадаться.
– У нас постоянно гостят такие, – сказала она. – Некоторые живут дня три-четыре, а другие остаются и на целую неделю. Все это люди, как правило, богатые, уставшие от повседневной жизни – семья им надоела до тошноты, да и сами они себе в тягость. Они тратят много денег, но для них деньги ничто. Просто им хочется забыться.
– Зачем?
– Как зачем?
– Что с ними такое? Что с их семьей?
– Ничего. Просто им нужно немножко развлечься, забыть окружающее, отдохнуть от порядочной жизни. Это не значит, конечно, что они себя плохо ведут. Если кто вдруг начнет буянить, безобразничать, я им сейчас же велю утихомириться – или скатертью дорожка. Они просто устали. Им нужно забыть о вещах, от которых они не могут отделаться дома. Может, они и очень важные люди и все их уважают, но ведь самая приятная вещь иногда ужасно надоедает. Конечно, они всегда возвращаются, и я читаю о них в газетах. В Сан-Франциско, там люди бывали у меня покрупнее, чем здесь, но и здесь есть кое-кто важный.
Хозяйка позвонила Дэзи, и та провела меня в очень красиво обставленную комнату. Туда же Дэзи принесла поднос с бутылкой шотландского виски, стаканами и вазой со льдом, а немного погодя вошла девушка с рыжими волосами, и мы с ней выпили и поговорили.
Мне нужно было явиться в казарму к одиннадцати, часам, на этот счет не могло быть двух мнений. Каков бы там ни был этот большой военный начальник, а надоедать ему зря я не хотел. Если он сможет отправить меня в Нью-Йорк, когда истекут мои шесть недель, да еще и писателя и Джо Фоксхола в придачу – этого будет вполне достаточно. Не хотел я больше никаких неприятностей.
Я чувствовал себя ужасно натянуто наедине с этой рыжеволосой девицей, она ведь не просила меня побыть с ней… да и оба мы этого по-настоящему не хотели, так что все вышло как-то не так. Мы оба не испытывали ничего, кроме неловкости. Не то чтобы она была какая-то рыба – она была слишком красива, чтобы быть рыбой, но, видно, ей нужно было то, что нужно всякому, чтобы расшевелиться. Ей было нужно, чтобы в ней зародилось хоть какое-нибудь чувство к другому человеку. Он мог бы ей понравиться, если бы она почувствовала, что сильно нравится ему сама. А этого-то с нами как раз и не случилось, так что мы решили просто посидеть и выпить стаканчик– другой, и скоро она развеселилась, и я тоже.
Почти сразу, как рыжеволосая ушла, явилась в комнату негритянка и сказала:
– Мисс Молли велела вас просить в гостиную.
Я пошел в гостиную. Хозяйка разговаривала по телефону. Когда она кончила говорить, она обратилась ко мне:
– Ну как, Мэгги – это та девушка, которую вы ищете?
– Не знаю. Не думаю.
– Почему?
– Не знаю. Может быть, потому, что я очень устал.
– Пройдите наверх и поспите.
– Вы меня сегодня выручили из довольно серьезной беды, – сказал я. – Я не хочу, чтобы мне пришлось опять к вам обращаться. Мне нужно быть в казарме к одиннадцати часам.
– Сколько времени вам понадобится, чтобы туда добраться?
– Минут сорок – сорок пять.
– Мы успеем выпить еще по стаканчику.
– Мы успеем что-нибудь и кроме этого.
– Господи Боже мой, – сказала хозяйка. – Почему я вам так нравлюсь?
– А почему я нравлюсь вам?
– Да потому, наверно, что, когда я вас увидела на улице, как вы стоите под снегом такой чудной и пялитесь на меня так, будто я единственная женщина на свете…
– Вы пели мою песню…
– …я и впрямь подумала, что я единственная женщина на свете.
– А я думал, вы услышали эту песню от моего отца. Я думал, вы мне поможете его найти, но вы мне здорово понравились еще и просто потому, что знали мою песню; ну а потом, я думаю, вы сами знаете, отчего меня к вам потянуло все больше и больше. Я вас никогда не забуду. Отчего вы вчера напились? Вы не похожи на женщину, которая шатается по кабакам.
– У меня самой было горе, – сказала хозяйка. – Большое горе. С нашей сестрой случаются иногда ужасные вещи. Мне показалось вчера, что уже началось вот это ужасное, и поэтому я ушла из дому, чтобы побыть одной. Когда я встретила вас, я возвращалась домой, чтобы разузнать, как дела. Дома я должна была сразу узнать.
