— Уважаемый человек. Это сколько денег надо, чтобы всю эту ораву содержать?
— Много.
— Теперь понятно, почему комбату все его «шалости» с рук сходят. Ладно, мужики, приятно, что вы оценили по достоинству все наши заслуги. Нам самим эти войны не нравятся. Не наши это войны. Больших чиновников эти войны. Мы не испытываем никаких симпатий ни к вам, ни к армянам. Наслышаны, как и что творили и те и другие. У нас совершенно другая задача — уцелеть и вернуться домой, а вы здесь разбирайтесь между собой хоть до самого покоса. Но за тёплые слова — спасибо. Хоть кто-то по достоинству оценил наши труды, — я закончил длинную тираду и хотел уже откинуться на спинку стула, но вспомнил, что спина болит, и не стал.
— Подожди, Алик, извини, Олег. Это ещё не всё.
— Слушаем тебя, слушаем, Ахмед.
— Говори, Вели.
— Завтра приедет Сурет, — начал Вели.
Говорил он с сильным акцентом, переставлял слова, поэтому смысл сказанного доходил до нас не сразу, но чувствовалось, что в этой паре он старший.
— Он будет говорить с вами, комбатом, муллой, со всеми людьми. Скоро на фронт.
— На фронт, говоришь, — я усмехнулся и посмотрел на Виктора, тот тоже улыбался.
— Мы убедились, что вы не просто офицеры, но и настоящие мужчины. И если вы пообещаете, что в оставшееся время научите весь батальон всему, чему знаете, и дадите слово пока не сбегать, то мы будем друзьями, и будем охранять ваши жизни как свои. Я всё сказал. Что вы ответите?
— Вели, Ахмед, предложение заманчивое. Но раз уж вы с нами откровенны, так и я тоже буду в открытую. Я уже говорил, что наша цель вернуться к себе на Родину. У вас несколько иная. Всему что мы знаем, всё равно не научим солдат. Нет времени. Пообещать, что не сбежим сейчас? Ну так побежим потом. Вот и давайте определимся здесь и сейчас, когда наступит это время «потом»? Когда мы будем уходить, а вы не будете нам стрелять в спину. Как вы думаете, когда оно наступит? Завтра, послезавтра или после победы? Последний вариант, говорю сразу, нас не устраивает.
— Когда будет видно, что вы сделали всё что можно, и всё остальное от вас не зависит.
— Это как? Поясни. Я хоть и прожил несколько лет на Кавказе, но всех ваших восточных шуток не понимаю.
— Мужики, — начал Виктор, — давайте установим крайний срок. Допустим месяц. Устроит? А если раньше что-то случится, или будет возможность, то вы нас отпускаете. Годится?
— Три месяца, — после некоторого раздумья сказал Вели, Ахмед кивнул головой в знак согласия.
— Так мы ж слово Гусейнову давали, чего ещё надо?
— Я не Сурет и Ахмед тоже. Вы ему слово давали под автоматом, оно не считается. А здесь мы сидим за столом, кушаем. Это другое дело.
— Но и ты пойми нас тоже правильно. В батальоне восемьдесят процентов либо пацаны 15–16 лет, либо деды за пятьдесят годов. Обучение возможно лишь с поправкой на возраст. Рейнджеры из них не получатся. В лучшем случае — заградотряд.
— Мы всё это понимаем. И все это понимают. Вы сделали, что все почувствовали себя солдатами, бойцами, они уже умеют многое, осталось их ещё немного подучить.
Наступила пауза. Молчание затягивалось. Я курил, стряхивая пепел в блюдце.
— Знаешь, Олег, я согласен. По крайней мере, будет срок и возможная ситуация. А до срока в спину стрелять не будете?
— Нет, — ответ был жёсткий, резкий, без раздумий.
— Я согласен! Даю слово офицера, что не буду предпринимать попыток бежать в течение трёх месяцев, если раньше не наступит особая ситуация, при которой мы обоюдно договоримся. Пойдёт? — Виктор покраснел от возбуждения.
— Я тоже даю слово чести, что постараюсь максимально обучить вверенный личный состав и не предпринимать попыток к бегству по оговорённым условиям. Годится?
Они встали. Мы тоже, охая от боли в спине, поднялись. Ахмед достал бутылку коньяка, раскупорил её, налил по полстакана коньяка каждому. Чокнулись молча, выпили. Сели и закончили завтрак.
— Ну что, пойдём к комбату, послушаем, чего он хочет, — Витька прикурил и выпустил струю дыма в потолок.
— Нет, это ещё не всё.
— Нам что, нужно подписать всё сказанное кровью? Слова нашего мало что ли?
— Не в этом дело. Вот, получите.
Из шкафа они достали два комплекта нового камуфляжа, обувь. Когда я принимал форму, то под курткой нащупал что-то твёрдое и тяжёлое. Посмотрим — я убрал куртку, а там в кобуре лежал пистолет Стечкина. Я посмотрел на охранников, теперь уже, по их словам, наших закадычных друзей.
— Это ваше. Большому человеку — хорошее оружие.
— Спасибо, спасибо, мужик.
Я вынул пистолет, отщёлкнул обойму, полная, передёрнул затвор, оттуда вылетел целый патрон. Проверил прицельную планку, она была как у автомата, деления для стрельбы от 25 до 200 метров. Пощёлкал переводчиком огня, он же, по совместительству, и предохранитель. Посмотрел год выпуска — «1954». Оружие изготовлено давно, но не пользовано, ещё местами видна заводская смазка. Не удалили её Вели и Ахмед до конца. Но я даже не обратил внимания на такие мелочи. Взял кобуру. Деревянная, отполированная, отлакированная. Очень красивый рисунок на дереве. Пристегнул кобуру к пистолету, приладился к новому прикладу. Непривычно, после разберёмся… Отстегнул приклад, взвёл курок, попробовал спуск. Мягкий, гораздо мягче, чем у ПМ. Смотрю на охрану, улыбаюсь. Пока всё хорошо.
Витька смотрел на всё это как заворожённый.
— А мне? — завопил он.
— На, — Ахмед и Вели улыбались.
Витька схватил пистолет, как и я, проверил патроны и, любовно поглаживая ствол, спросил у охраны.
— А не боитесь?
— Нет. Вы слово дали.
— Правильно делаете. Никуда мы не денемся. Пока не денемся.
— Но вот насчёт нашего давнего другана Модаева мы вам слова не давали. С ним как быть? Он, как только шпалер увидит, так в штаны наложит или стрелять начнёт с перепугу. С ним-то как быть?
— Ничего, мы объясним, что это приказ Гусейнова. Модаева никто уже не ценит. Он шакал. Сурет всё это привёз и сказал вам отдать, когда будет нужно. Мы думаем, что сейчас нужно. Правильно?
— Понятно.
Мы развернули форму. М-да — это вещь. Камуфляж был немецкого производства, внутренняя поверхность ткани ласкала кожу. Ботинки тоже были немецкие. С виду тяжеленные, но на самом деле гораздо легче наших. Всё подошло по размеру. Сидело хорошо. Мы приладили оружие, патрон в патронник загонять не стали. Кепи на голову, козырёк на два пальца от бровей. Посмотрелись в осколок зеркала. Красавцы!
— Ну что, идём к комбату, — я улыбался во все оставшиеся у меня зубы.
Витька с Вели пошли вперёд, Ахмед меня придержал за рукав.
— Что ещё? — я насторожился.
— Через Армению не ходите, через Грузию ближе. Там ещё много ваших осталось, — сказал Ахмед, улыбнулся и вышел.
Я стоял ошарашенный. Первой мыслью было — нас постоянно подслушивают, гады. Ну ничего, выберемся!
— 41 —
На улице встречные бойцы нас приветствовали. Некоторые даже отдавали честь, кто-то шутливо-дурашливо, но многие делали это вполне серьёзно.
Пришли в штаб. При входе в кабинет комбата нас разоружили. Не положено входить к командиру с оружием.
В кабинете сидел командир батальона в своём обычном полупьяном состоянии, его начальник штаба — наш заклятый враг, и мулла собственной персоной. Наше появление последних двоих сильно ошарашило. Комбат лишь взглянул на нас. В его взгляде было секундное удивление, потом он пьяно усмехнулся.
Первым отреагировал Модаев. Вскочил на ноги.
— Это бунт! Немедленно в карцер!
— Остынь, сволочь, — ответил Виктор.
— Кто позволил им надевать форму старшего командного состава? Они пытались меня убить!
— Будет возможность — непременно ей воспользуемся, — я начинал закипать.
— Вели, почему они переодеты? — с тихой яростью в голосе спросил мулла.
— Сурет приказал. Скоро он будет здесь, сами и спросите.
— Садитесь, хватит говорить, — комбат махнул рукой.
Мы присели на свободные стулья, подальше от начальника штаба и новоявленного замполита.
— Скоро поедем на фронт, — начал комбат.
Лицо его ничего не выражало, казалось даже, что он никого не замечал, просто что-то бубнил себе под нос, разговаривая сам с собой, часто мешая русские и азербайджанские слова. Поэтому не всё было понятно, мы улавливали лишь смысл сказанного без нюансов.
— Сколько у нас людей? — спросил он у Серёги.
— Триста двадцать восемь, со всеми, включая и вас и этих двух неверных, — он кивнул в нашу сторону.
— Помолчи, у самого член-то укоротили? — Витька вновь встрял.
— А сколько в бегах? — комбат спрашивал, а сам смотрел куда-то в пространство, сквозь нас.
— Тридцать один человек.
— А оружие, боеприпасы и что ещё там?
