В землянке — два лежака, две табуретки (или ящика, чурбака) и столик, около которого были телефон и обязательно пирамида на две винтовки.
На одном из таких постов СНИС и был командиром старшина 2-й статьи Антон Струк.
Однажды ночью низовой ветер развел довольно приличную волну. Было ветрено, холодно, но Струк терпеливо сидел в окопчике, вел наблюдение.
Он видел и пассажирский пароход, который шел вниз по течению. И тут из-за туч вывалился фашистский самолет, сбросил три мины; две взорвались позади парохода, а третья легла у него по курсу.
Постановку мин заметили и на пароходе, вильнули в сторону, чтобы обойти опасное место.
Антон Струк, запеленговав мину, разбудил напарника, передал вахту ему, а сам на лодке, хотя волны и были порядочными, вышел на плес и поставил минный бакен точно там, где упала мина.
Только вернулся на пост, глянул на реку — сразу увидел, что его минный бакен сорван волной, что он спокойно плывет вниз по течению навстречу каравану из буксирного парохода и двух нефтеналивных барж, сидевших в воде почти по палубу.
И, чтобы предотвратить беду, Струк снова сел в лодку и погрузил в нее новый минный бакен. Только отошел от берега, понял, что не успеет поставить бакен, что караван окажется над миной раньше, чем он. Тогда, стал махать каравану, стал показывать, что пароходу нужно держаться за лодкой.
Его поняли, буксирный пароход сбавил ход и пошел за лодкой, как за лоцманом.
Да, волна была попутной, она в какой-то степени помогала Антону идти против течения. Однако согласитесь, это вовсе нелегкое дело — грести на лодке перед носом буксира.
И только проводив караван до чистой воды, Струк вернулся и поставил минный бакен.
Не менее важной для личного состава постов СНИС была и агитационная работа среди местного населения, разъяснение ему тактики врага и наших задач. Должен сказать, что и с этой частью своей работы личный состав постов СНИС справлялся успешно. Мне, например, никогда не забыть такой случай.
Самая обыкновенная колхозница (и притом в годах) Анна Тихоновна Половникова полоскала белье, когда фашистский самолет что-то сбросил в реку.
Анна Тихоновна, помня, что нужно обязательно указать матросам точку падения мины, неотрывно глядела на то место, куда упало это «что-то». И про белье забыла, все глядела на воду.
Необычность поведения пожилой женщины привлекла внимание матроса с катера-тральщика Николая Ладыгина. Он подошел к ней, и между ними состоялся такой разговор:
— Что, поясница болит, мамаша? — спросил Ладыгин.
— Да нет, немец что-то в реку бросил, — ответила Анна Тихоновна.
— А куда? — насторожился матрос.
— Туда и гляжу.
Николай Ладыгин, больше не медля ни минуты, разделся, вошел в реку и стал нырять, подчиняясь сигналам пожилой колхозницы.
Так долго нырял, что почти обессилел, а на дне реки ничего подозрительного не мог обнаружить.
И тогда, взяв поправку на сильное течение, он нырнул еще раз.
А когда вынырнул, стал изо всех сил удерживаться на месте и командовать Анне Тихоновне, куда ставить пустую корзину из-под белья, куда передвинуть само белье: он створил мину.
Когда створы, закрепляющие место мины, были готовы, Ладыгин побежал на ближайший пост, откуда и сообщил в штаб о случившемся. Катер-тральщик пришел скоро, а еще немного погодя эта фашистская мина была взорвана.
Теперь, надеюсь, понятно, что давало нам хорошо поставленное наблюдение за минами? Поэтому контр-адмирал Шибаев и не поленился поехать на какой-то рядовой пост СНИС.
Уехал контр-адмирал Шибаев, и еще через несколько дней я получил приказ о назначении меня флагманским минером во 2-ю бригаду траления, которой командовал капитан 2-го ранга Кринов.
Для меня это была явная возможность реабилитировать себя, кто-то другой, скорее всего, ухватился бы за нее, а я окончательно взбеленился (наверное, Кринов пожалел меня?) и в Камышин, где тогда находился штаб 2-й бригады траления, выехал только подчиняясь дисциплине.
Напомню, что Кринова я уважал с первых дней совместной службы на Волге, даже мечтал во многом походить на него.
Приехав в Камышин, явился к Кринову и сразу же высказал ему все, что так долго копилось на душе. Не забыл упомянуть и о том, что назначение флагманским минером воспринимаю как подачку, как палочку-выручалочку, которую он протянул мне.
Всеволод Александрович, как и следовало ожидать, внешне спокойно выслушал меня, вроде бы нисколько не рассердился, не обиделся. Только как-то многозначительно сказал:
— Надеюсь, вы не забудете представиться вашему непосредственному начальнику — капитану 3-го ранга Комарову?
Командир бригады капитан 2-го ранга Кринов, начальник политотдела капитан 2-го ранга С. Д. Бережной и начальник штаба бригады капитан 3-го ранга А. А. Комаров, которых мы все, штабные специалисты, в своем кругу любовно называли «наша тройка», как нельзя лучше подходили друг к другу. Властные, волевые, но спокойные и справедливые, они прекрасно умели заставлять нас работать охотно и с полной отдачей всех сил.
Мы все искренне сожалели, когда Сергея Денисовича Бережного забрали от нас в политотдел флотилии.
Какое-то время я, хотя службу нес вроде бы исправно, все же был недоволен своим назначением, считал себя обиженным уже потому, что в мою судьбу вмешался человек, которым, как я считал, руководила жалость ко мне. Тогда я, конечно, не мог знать, что Всеволод Александрович действительно разговаривал обо мне с наркомом, высказал ему всю правду о случае со злополучным для меня тралом (об этом я узнал лишь через двадцать пять лет после окончания войны, когда Всеволод Александрович вдруг разоткровенничался). Я тогда только недоумевал, почему из моей зарплаты не сделали ни одного вычета за трал, хотя в приказе наркома об этом говорилось.
Но скоро я опять стал самим собой. И огромную роль в этом сыграла та деловая атмосфера, которая царила в штабе бригады. Больше всего нравилось то, что здесь все до определенного момента носило характер коллективного решения, что здесь командование бригады всегда было готово выслушать любое предположение от любого человека, обсудить его всесторонне и лишь после этого облечь в форму боевого приказа. Так, вскоре после того, как я стал флагманским минером этой бригады, Кринов вызвал меня к себе ночью. В душе чертыхаясь (день выдался исключительно напряженным, и я только задремал), явился к нему в салон, где в это время уже сидели Бережной, Комаров и еще несколько человек. Оказалось, что обстановочный старшина (фамилии его не помню) предложил сейчас, в половодье, водить караваны не по основному фарватеру, а по вспомогательным, разметив их над заливными песками, и по воложкам, которые в межень станут несудоходными.
Обстановочный старшина, внося это предложение, преследовал одну цель: направив караваны по вспомогательным фарватерам, он хотел только увеличить их эксплуатационную скорость, так сказать, сократить время нахождения грузов в пути.
Предложение было дельное, казалось бы, зачем его обсуждать? Но «наша тройка» знала, чего хотела, и, когда, подумав, высказались все, оказалось, что предложение обстановочного старшины несет не только эту выгоду.
Прежде всего, конечно, выигрывали в скорости. Но, кроме того, выставив знаки речной обстановки в воложках и над заливными песками, мы дезориентировали немцев, предлагали им минировать не основной фарватер, а то, что очень скоро для плавания будет совершенно непригодно.
Многие высказались на том совещании, развивая первоначальные предложения. А на рассвете, когда был готов уже приказ командира бригады, мы, штабные специалисты, разъехались по дивизионам, чтобы детально разъяснить комдивам все, что предписывалось приказом сделать, и, если потребуется, используя свое служебное положение и имя комбрига, помочь претворить в жизнь нашу общую задумку.
И вот на нашем участке Волги в течение двух или трех суток исчезли почти все известные ранее фарватеры, зато множество бакенов появилось там, где они никогда не стояли. Даже в воложках, куда и сейчас — в половодье — пароходам невозможно было заглянуть. Конечно, это создавало определенные трудности для судоводителей, но для того у нас и были при дивизионах лоцманские пункты, чтобы говорить капитанам, куда следует им идти.
Короче говоря, мы основательно потрудились и создали для фашистов фальшивую речную обстановку.
А прошло еще несколько дней, и мы заметили, что нам дышать стало легче, что большинство вражеских мин, поставленных в последнее время, для судоходства никакой угрозы не представляет.
Настолько легче нам стало, что часть катеров-тральщиков иногда мы стали посылать на траление не сегодняшнего судового хода, а прошлогодних минных полей.
Но окончательно «оживил» меня Кринов чуть позднее. В ту ночь вражеские самолеты опять нещадно бомбили Камышин. В самый разгар этой свистопляски, когда нормального человеческого голоса не было слышно, он подозвал меня и прокричал:
