Медведев ответил сразу: возле ШКАСов патронов нет, все внизу.
– Возьми шесть коробок, по две на каждую машинку, – сказал Тимофей. – Залогин укажет, кому какая.
Он хотел на этом кончить, но почувствовал: и в каземате и внизу ждут от него хоть одного слова, хоть намека – где враг.
– Немцы близко. Очень, – сказал Тимофей.
– Ага, – удовлетворенно отозвался Медведев, и в трубке щелкнуло.
– Тю! – сказал Чапа.
Тимофей не стал вникать в смысл этого междометия и повесил трубку. Ему пора было уходить. Хотя для удара по наступающей цепи с фланга его позиция не имела себе равных, он знал, что не воспользуется этим: для обороны дота тайна подземного хода значила куда больше, чем даже десяток убитых фашистов.
Он придирчиво осмотрел свой приямок – не оставляет ли после себя следов, не обвалился ли маскировочный мох с крышки люка. Выглянул напоследок. Автоматчики были близко. Молодые парни, вверх идут легко, прыгают с камня на камень; форма пропыленная, но все равно видно, что новенькая; новую форму всегда издали узнаешь.
Тимофей отступил внутрь, щелкнул замком, проверил, хорошо ли закрылось – и вдруг свалился: в глазах потемнело. Он даже сознание потерял, но, наверное, ненадолго; может, всего-то на несколько мгновений выключился, а когда понял, что произошло, сразу заторопился. Он сидел и щупал вокруг себя, искал фонарик, нашел наконец, однако зажигать не стал, а медленно пополз вперед на четвереньках, все время заваливаясь на правый бок. Он решил, что это рана его валит, и перевесил автомат на левое плечо, чтобы уравнять силы, но тут же снова завалился, и опять на правый бок. Это было совсем не больно. Он собрался с духом и опять пополз – не поднимая головы, с закрытыми глазами. Левую руку передвинуть, правую; теперь левое колено… Он спешил как только мог, спешил на помощь к своим товарищам, которые там, вверху, одни уже давно, ужасно давно бьются с фашистами. Он спешил – и вдруг замер, потому что труба, по которой он полз, которую мотало из стороны в сторону, наконец успокоилась, и тогда он почувствовал, что ползет вниз…
Потом – а уж как хотел сделать все самостоятельно до конца! – оказалось совершенно невозможным пролезть через люк со снарядом в руках. «Я так и думал, что из этого ни черта не выйдет», – пробормотал Тимофей и позвал Чапу. Тот обернулся, неторопливо снял наушники, слез с креслица, сначала забрал снаряд, потом зашел со спины и ловко, уверенно придержал командира под мышками.
Тимофей перевалился через край люка и сел на полу. В доте было не продохнуть от дыма и пыли. И духота. Впрочем, только что в трубе ему казалось, будто он через раскаленную печь ползет. Не стоит обращать внимания.
Стрельбы не слыхать; только танковые моторы ревут, будто ходят кругом дота голодные дикие звери.
– Как, отбили атаку?
– Ще не-а. Хвашисты ще тамечки.
Тимофей попытался свести концы с концами. Не сходилось.
– Чапа, – сказал он наконец, – как давно мы говорили с тобой по телефону?
– А я не знаю, товарищ командир. То, може, минута вже збигла. А може, и меньше.
Ладно…
– Там весь подъемник набит осколочными, – сказал Тимофей, – так я тебе на всякий случай бронебойный приволок. Мало ли что.
– Ото добре, товарищ командир, – дипломатично похвалил Чапа и поднял голову, потому что где-то рядом в шесть-семь выстрелов ударил крупнокалиберный и сразу в ответ ему сыпанули автоматы. – То не начало, – уверенно определил он. – То Гера на ихних нервах грает.
– Ну, вроде отдохнул. – Тимофей с помощью Чапы поднялся. – Я буду тебе помогать. Пушка заряжена?
Чапа замешкался – и вдруг чуть ли не крикнул:
– Так броневбойный же отам.
Он уже и не пытался скрыть досаду. Как неловко получилось! Ведь надеялся, что удастся промолчать; так не хотелось признаваться! – ну просто слов нет. А вот пришлось. Это же уметь надо – вляпаться в такое неловкое положение. Натурально: командир хоть и не виновен ни в чем – он же сам и виноват. Надо ему было спрашивать! Но опять же: откуда он мог знать, что своим вопросом ставит Чапу в глупое положение? Не задай Тимофей этого вопроса – и все бы тихо сошло; а так получается, что раненый командир тратил последние силы, чтобы сделать как лучше – и все зря. И только он один, Нечипор Драбына, в этом виноват…
Тимофей засмеялся.
– Там дурень один в мене под самисеньким носом копырсается, – приободрился Чапа. – То я его и стережу.
Это был средний танк с хорошим мотором, а скорее всего просто механик-водитель на нем был классный. Танк шел уверенней других, и подъем брал легче, и техника вождения здесь была мастерская – сразу видать. Его цепкость и ловкость приводили к поразительному эффекту: моментами танк казался гибким. Он должен был взобраться наверх; во всяком случае, Чапу его действия убедили настолько, что он предпочел не рисковать, оставил на время в покое полуразгромленную автоколонну и сторожил только этого подкрадывающегося к нему врага.
Остальные танки заметно поотстали.
Сначала они взяли слишком широко, и крайний едва не завяз в болоте; оно лежало справа от холма, по всей почти пойме между рекой и старицей. Это, впрочем, не остановило немцев; танк прошел по краю топкого места, уткнулся в старицу и замер на нешироком песчаном пляже; в метре от него раскачивались потревоженные им кувшинки – словно вдруг предостерегающе всплыли на поверхность огромное минное поле, красивенькие такие мины с белыми и желтыми взрывателями.
Из башни неспешно, уверенно выбрался на броню танкист; встал на капоте, широко расставив ноги, и, закрывшись от бокового солнца ладонью, разглядывал холм. Второй вылез сначала до пояса, затем отжался руками и сел на край башни, и они стали о чем-то спорить, это даже издали было ясно. Их поведение не было нахальным, скорее просто беззаботным. Ведь система огня русских не была известна до конца; почему бы не допустить в таком случае – а рельеф местности подсказывал именно этот вывод, – что танк уже вошел в мертвую зону не только для артиллерийского, но и для стрелкового оружия? Но танкистам не повезло. Во-первых, пляж простреливался, а во-вторых, сейчас за ШКАСом в этом секторе сидел Герка Залогин. Он снял обоих совсем короткой очередью (ее-то и прокомментировал Чапа, и ошибся в ее смысле, как видим), если учесть, конечно, расстояние, которое Герку от них отделяло: шесть-семь выстрелов, не больше. Выстрелы демаскировали Герку раньше времени; он шел на это сознательно; внезапный удар по автоматчикам стоил бы немцам лишних двух-трех человек, если не больше, но и соблазн был велик: смешно даже сравнивать автоматчиков и танкистов. Герка пошел на это не колеблясь. Первые же пули сбили обоих танкистов на песок, но одного словно ветром понесло: он катился по пляжу, как бревно, весь вытянутый в струнку, с закинутыми над головой руками, катился, подгоняемый черт те какой силой, может быть, даже ударами тех же пуль; он прокатился так несколько метров, но шестая или седьмая пуля пригвоздила его к песку, он затих лицом вверх, с закинутыми за голову руками, и больше не шелохнулся ни разу.
Третий танкист на это не отреагировал никак. Еще с минуту Герка поглядывал, не выберется ли он, чтобы подобрать убитых товарищей, но немец попался терпеливый. А потом Герке стало не до него, автоматчики подобрались совсем близко и так густо лепили из своих машинок по амбразуре, что одна пуля ввинтилась внутрь бронеколпака и рикошетом саданула Герку по башке. На счастье, не оглушила совсем, но все же это была контузия: он потерял на какое-то время способность говорить, а может быть, ему это только казалось; как бы там ни было, а Тимофею он отвечал только «в уме», хоть тот, судя по его голосу в наушниках на том конце провода, готов был разнести телефон вдребезги.
Герка снова вспомнил о танке лишь после того, как отбился от автоматчиков. Танка на месте не было. Герка поискал – и увидел его в стороне: танк уже приближался к исходной позиции своего батальона; оба трупа лежали позади башни на капоте.
Пулемет в центральном секторе обороны достался Медведеву. Произошло это случайно: в спешке Герка заскочил не в тот люк, а когда разобрался в ошибке, меняться было поздно.
Был ли Медведев рад, что может наконец принять участие в бою? Трудно сказать. Ему было не до размышлений. Его затянуло так стремительно – успевай поворачиваться! Единственное, чего он боялся, – это отстать от других, подвести своих новых товарищей. И потому он излишне суетился, и опять начал тушеваться – на этот раз перед Залогиным; он так волновался, что почти ничего не видел; но едва нырнул в железобетонную трубу и прикрыл за собой люк – едва остался наедине с собою, без командиров и просто свидетелей, – как уверенность возвратилась к нему. Правда: только уверенность, но не спокойствие.
Потому что впереди, в каких-нибудь шести метрах труба была разбита и завалена обломками камней и землей. Поверх завала светлела узкая серповидная отдушина.
