— Сейчас увидим, — отозвался Тимоха.
Тут Шнырев поднял над головой автомат и крикнул:
— Вперед! За Родину! За Сталина! Раздавим фашистскую гадину! — и побежал впереди неровной цепи штабистов и политработников. Увидев стоявших в стороне разведчиков, Шнырев снова крикнул:
— А вы чего не стреляете? Хотите на чужом хребте в рай въехать? Огонь по врагу!
Первым отдал приказ не стрелять Мухтар Каримов, опустили стволы и остальные, зато бежавшие открыли по немцам шквальный огонь. Их было полтора десятка. Но у всех имелись новенькие ППШ и полные диски патронов. К тому же расстояние до шедших навстречу безоружных людей было невелико.
— Старлей, останови их! — крикнул Безродный, он дал очередь в воздух, но бежавшие не поняли, тогда Ланцев приказал двум автоматчикам бить очередями впереди них, но и это не подействовало, и только когда Безродный и несколько бойцов его взвода, встав на пути у бежавших, дали две очереди у них над головами, только тогда штабные остановились. Однако дело было сделано: от траншей роты до лесной опушки протянулась полоса убитых и раненых.
Довольный собой полковник Шнырев вразвалку подошел к разведчикам.
— Видели, говнюки, как надо воевать? А за свою пальбу вы еще ответите. Кто старший? — тут он заметил выходившего из блиндажа капитана Хряка. Должно быть, он все время находился у себя и все видел. — Это и есть старший? А ну, доложи по форме! Разгильдяй! Все вы тут разгильдяи и трусы! Как фамилия? — это уже к Хряку. Комбат стоял, пошатываясь, и смотрел на подполковника исподлобья. Похоже, он решал: шлепнуть гада и идти под трибунал или просто плюнуть ему в рожу, но решил не делать ни того, ни другого, повернулся и пошел в свой блиндаж, и как ни кричал ему вслед Шнырев, требуя остановиться, он даже не обернулся.
— Ладно, — сказал Шнырев, — с этим бандитом мы разберемся, а вам приказываю разойтись по своим щелям и носа не высовывать до моего особого распоряжения. Ваша трусость вам дорого обойдется!
Он пошел, переваливаясь на ходу, а Ланцев смотрел ему вслед и с трудом сдерживался, чтобы не влепить пару горячих в его зад.
* * *
Через два дня после позорной бойни Ланцев побывал в штабе дивизии. Встретив подполковника Локтева, знакомого ему еще со Смоленских сражений, спросил, представлены ли к наградам герои сражения двадцать восьмого октября на опушке Волвичского леса. Уловив в вопросе насмешку, Локтев нахмурился, но ответил:
— Да, наверное, каждый получит по заслугам. Как же иначе? Стране нужны герои.
Более откровенным оказался начальник разведки дивизии майор Кис лов:
— А что ты хочешь? Штабисты захотели орденов и звездочек на погоны. Боев-то нет, так на безрыбье и рак рыба, а на бесптичье и ж…а соловей…
В ликвидации корпуса Лейбница полк не участвовал, но он и рота разведки долго находились на передке происходящего — стерегли загнанных в лес немцев, поэтому по чьему-то представлению командир полка, три комбата и все политработники должны были получить награды.
По выражению лица Прохора начальник разведки понял, что ротный недоволен.
— Неужели и ты хотел бы получить за эту сечу награду?
— Я с ними на одном поле и с… не сяду, — спокойно ответил Ланцев.
— Это почему же? Не любишь цвет нашего воинства?
— Не то, чтобы вовсе не любил, но насмотрелся на них до блевотины.
— Что так?
— А то не знаете? Последнему солдату известно: эти доблестные вояки — политотдельцы, особисты и прочие — на передок являются, только когда бой окончен. Особисты сразу кидаются выявлять дрогнувших, струсивших, по их понятиям, такие должны быть, замполиты и агитаторы будят заснувших солдат, чтобы прочитать им передовицу «Правды» об очередном подвиге советского тыла.
— Да, брат, с тобой не соскучишься, — сказал Кислов, закуривая, больше он ничем не мог успокоить своего подчиненного, которому очень симпатизировал…
Целых три дня после двадцать восьмого в полку и роте разведки бродили слухи один другого тревожнее. Все знали, что окруженные в Волвичском лесу немцы безоружны и небоеспособны, к тому же полностью деморализованы, что их вот-вот должны были отправить в лагеря военнопленных и что стрелять по ним никто не собирался. Так откуда же взялись эти стрелки в новеньких шинелях и касках, полученных на складе? Раньше ни одного из них никто не видел. Немцев не жалели, враги все-таки… — но и позориться так никто не хотел: русский человек в душе справедлив и к поверженному врагу снисхождение имеет. Еще говорят, что за такое безобразие командиров хотят представить к наградам… Может, врут? Награду привыкли зарабатывать потом и кровью, а не этаким вот бесчестным образом! Полковые агитаторы сбились с ног, мотаясь из роты в роту, убеждая людей в том, в чем сами еще не разобрались и с чем были не согласны….
У командиров были свои разборки. Судачили, откуда штабистам стало известно о назначенном Лейбницем выходе из леса?
Уж не работает ли кто в этом корпусе на русских! И почему бойню возглавил не какой-нибудь пьяный комбат, а подполковник Шнырев, бывший политработник? Наконец, кто виноват в этой бойне? Взвод Ткачева, дежуривший в этот день, прозевал выход корпуса из леса, или ротный Ланцев допустил оплошность, не проверив лично начавшееся движение в лесу?
Как бы то ни было, а разборки на высшем уровне еще предстояли, рота же Ланцева все три дня, начиная с рассвета, прочищала лес в поисках затаившихся в землянках уцелевших воинов Лейбница.
* * *
В полку Ланцева ждал сюрприз: его любимец, младший лейтенант Тимофей Безродный, серьезно отличился. Посланный командованием полка в бывший совхоз на предмет закупки свежих овощей, он самовольно увеличил маршрут следования и оказался в ближайшем городишке, где имелась средняя школа, клуб и магазин. Для повады он взял с собой старого друга пулеметчика Псалтырина. В школе они обнаружили кабинет естествознания. А в нем застекленные шкафы с банками разного размера, в которых были заспиртованные змеи, ящерицы, летучие мыши, пиявки и даже две крысы — серая и белая. Среди этих гадов стояла банка с черепахой.
Посоветовавшись, решили эту банку раскупорить: черепаха все-таки не змея и даже не человеческий эмбрион — в кабинете имелся и такой экспонат, — а вполне приличное животное. Банку вскрыли. Черепаху выбросили, спирт попробовали, он оказался чистейшим ректификатом… На закуску определили сушеные грибы — связки их висели тут же.
Не дождавшись посланцев за овощами, начпрод Товаркин заподозрил неладное и выпросил у начальства грузовик с солдатами. «Снабженцев» нашли лежавшими на полу в кабинете зоологии среди связок грибов и раскупоренных банок с пиявками, лягушками и двумя крысами. Оба друга не проснулись даже после приезда в родной полк и смогли держаться на ногах только на следующий день.
При опросе тех, кто их нашел, выяснилось, что кроме двух мертвецки пьяных друзей, они погрузили в кузов все банки со спиртом, кроме одной — с неродившимся младенцем. Часть банок пропала, не доехав до полка, а другая была реализована уже в полку жаждущими. Змей, крыс и прочих гадов выкидывали, спирт, на всякий случай, фильтровали через чистую портянку и пили, ничем не закусывая, отчего половина батальона Хряка и рота снабженцев полка не могла подняться на ноги еще сутки. Расплата не замедлила себя ждать: командиру батальона Хряку влепили строгий выговор, командиру разведроты Ланцеву — чьи были оба подчиненных — дали «строгача» с занесением в личное дело. Затем все постепенно успокоилось, только полковой врач Крутиков долго не мог прийти в себя и сокрушенно говорил тем, кто хотел его слушать:
— Спирт убивает микробы в организме — это так, но он не может нейтрализовать яды, которые находятся в железах гадюк! Выпившие такого спирта непременно должны были пострадать! А вредные вещества, находившиеся в теле серой крысы и ее желудочно-кишечном тракте? Самое малое — они должны были вызвать у несчастных сильнейшее расстройство желудка!
Поскольку сомнения доктора не были доведены до сведения вдребезги пьяных солдат, то и никакого расстройства желудка у них не случилось. Наоборот: теперь все хотели приобщиться к находкам младшего лейтенанта Безродного и даже готовы были спозаранку вылизать банку с заспиртованным человеческим эмбрионом.
* * *
Третьего ноября Ланцева вызвал к себе начальник разведки дивизии майор Кислов. В Лоев, где находился штаб, Ланцев приехал на своем ротном газике с водителем Севой Клопом — бесстрашным вралем и бабником. До призыва в армию Сева возил начальника армейского продсклада и хорошо выглядел. Знакомые дамы не давали ему больше двадцати пяти, хотя Севе было уже тридцать восемь.
По дороге он рассказывал Ланцеву об украденных десяти банках и оставленной последней с эмбрионом.
