— А теперь скажи, негодяй, кто тебя научил это сделать?
Окровавленные губы сначала зашевелились без звука, а потом глухо, как бы нехотя, Ганс, утратив всю свою наглость, ответил:
— Никто, я сам.
— Врешь! Говори! Иначе я буду тебя избивать, как последнего пса!
Эта перспектива не улыбалась Гансу. Довольно с него! Он и так недооценил этого хрупкого, с тонкой, как у девушки, талией, кавказца.
— Я и сам не знаю, как его зовут. Человек с большой головой, на лице шрам, а почем я знаю, кто он такой.
— На щеке шрам? Знаю! Больше ничего не надо. А теперь слушай, Ганс: чтобы духу твоего здесь не было! Понимаешь? С этой минуты ни ногой в цирк, иначе совсем плохо будет… Понял?
— Понял!
— Ну, то-то же! И чтобы никто не знал о твоей проделке. Особенно Ренни Гварди не должен знать ничего. Ступай и не показывайся. Слышишь?
— Слышу, а только… Если, если господин Барбасан схватится?
— Не твоя забота. Мы ему скажем: утонул, пошел купаться в море и утонул. Да и самое лучшее было бы утонуть такому мерзавцу, как ты! Ступай под кран, умойся и вон ко всем чертям!..
17. ПРЕСТУПЛЕНИЕ — НЕ ВСЕГДА ПРЕСТУПЛЕНИЕ
Вся труппа знала о том, какие отношения были между Язоном и Фанарет и какие отношения между ними теперь. Знали все, как Мекси, лишивший дистрийского наследного принца короны, преследует его. Маврос посвятил кой-кого, и в том числе Заур-бека, в историю бесценного ожерелья из скарабеев, включительно до похищения этих двадцати трех скарабеев личным секретарем Адольфа Мекси.
И, выслушивая эту эпопею, выходили из себя самые сдержанные, гневно сжимались самые миролюбивые кулаки. Более пылкие головы, ковбой Фуэго и кавказец Заур-бек, угрожающе требовали:
— Надо покончить с этой бандой! Надо навеки обезвредить ее, освободить нашего принца от этих моральных пыток!
Мудрено ли, что Заур-бек, поймав Ганса на месте преступления, дал волю своему темпераменту. Не совсем, впрочем! Жизнь в Европе, на этом «культурном Западе», повлияла на страстную натуру лихого джигита в смысле некоторого обуздания. Случись это несколькими годами раньше, где-нибудь на Кавказе или даже в России, шталмейстер не отделался бы разбитой в кровь физиономией. Он лег бы на месте под ударом кинжала.
Часом позже Заур-бек спешно, как бы по тревоге, собрал у себя в номере гостиницы всех тех, кто был искренним другом принца Язона. Отсутствовал один Фазулла-Мирза, лежавший в постели второй день. Он простудился после купания в море в холодный вечер. Но принца Каджара не забыли. Постановлено было отправиться к нему с уже готовым решением.
Остальные же: Маврос, Фуэго, Бенедетти, включительно, разумеется, до Заур-бека, были все налицо.
Заур-бек гортанной манерой своей сделал сжатый, но выразительный доклад. Сцена расправы с Гансом имела успех несомненный, но все сошлись в одном:
— Мало этому негодяю, мало! Надо было его на всю жизнь искалечить!
Заур-бек с выразительной мимикой экспансивных людей Востока и Юга, возразил:
— Господа, вы, ради Бога, не подумайте, что я его защищаю. Но только посудите, пожалуйста, зачем его надо было калечить? Ганс? Что такое Ганс? Ничтожество! Какой-то конюх несчастный! С него довольно! Я ему своротил переносицу! А вот добраться бы нам до главных виновников, вот до кого бы добраться! — ив голосе Заур-бека послышались рычащие нотки, а лицо приняло зловеще-жестокое выражение. Сейчас он походил на янычара более, чем когда бы то ни было.
— Заур-бек тысячу раз прав, — молвил князь Маврос. — Эта игра, игра на нервах, слишком затянулась. Пора сказать: довольно! и поставить точку!..
— Но как ее поставить? — спросил Бенедетти, ероша пальцами свои чудесные рыжие волосы.
— Мы убьем его, этого проклятого банкира, — со свойственной ему наивной пылкостью предложил Фуэго.
— Убьем! — скептически повторил Бенедетти. — Милый Фуэго, ты забываешь, что мы не в прериях Южной Америки, где до сих пор не вывелся суд Линча, а находимся на одном из самых модных европейских курортов. Мы все очень любим Ренни Гварди, слов нет. Мы готовы ради него пойти на многое. Я думаю, все согласны с этим?
— Все, все, все!
— Но пойти на открытое убийство — это рисковать и своими головами и погубить дело Барбасана, которого мы все уважаем. Я только это и имею в виду. Что же касается моральной стороны, здесь не может быть и речи о каких бы то ни было угрызениях совести. Этот Мекси — один из величайших мировых пауков. Многих он разорил, еще большее количество физически погубил, и трудно сказать, чего больше на нем: людских ли слез, людской ли крови? Вернее, того и другого достаточно! По нем давно тоскует веревка. Не пуля, не кинжал, а именно веревка. Я думаю, возражений не последует никаких, друзья мои?
— Никаких! Прав, тысячу раз прав Бенедетти! Он высказал именно то, что мы уже давно думаем.
— Польщен, весьма польщен таким трогательным единодушием! Значит, принципиально Мекси осужден? Смерть ему?
— Смерть, смерть, смерть! — отозвалось эхом.
— Великолепно! Ничего другого я и не ожидал. Но прежде, чем говорить об осуществлении, так сказать, о технической стороне, я предложу один вопрос: Медея? Должна ли она разделить участь Мекси? Я думаю, нет! Как-никак, она женщина, хоть и преподлая, но женщина! У меня, например, не поднялась бы рука. Что, вы согласны? До чего я рад! Мы спелись, как один! Мы даже одинаково думаем. Итак, черт с ней, с этой негодной тварью!
Сделав паузу, Бенедетти закурил тоненькую сигаретку. Все молча смотрели на него; так смотрели, как если бы он, по крайней мере, был дельфийским оракулом. Да и в самом деле, сию минуту, сейчас от него ждали откровений.
— Вы что-то надумали? — с волнением, дрожащим голосом спросил князь Маврос, самый близкий человек к Язону и ближе всех заинтересованный в ликвидации Мекси.
— Я надумал. Мой план таков: преступная голова банкира не стоит ни одной из наших честных голов и поэтому отправить его из барьерной ложи в царство теней, в преисподнюю надобно так, чтобы… Впрочем, вы сами увидите. Мне пришла мысль, друзья, несколько символизировать наш трюк: мой и Фуэго. Понимаете? Смекаете? По вашим глазам я вижу, что вы начинаете смекать.
И действительно, у всех лихорадочно работала мысль; что-то страшное, жуткое, пока еще недоговоренное было предметом этой необычайной работы. Бенедетти улыбался, как улыбается художник, собираясь несколькими ударами кисти закончить картину, хотя и вызывающую восторг зрителей, но пока еще хаотическую.
— В ожидании, пока Фуэго поймает меня своей беспощадной петлей, ваш покорный слуга становится где попало у барьера, в любом месте. На этот же раз я стану у барьерной ложи, рядом с Мекси. Наш Фуэго владеет своим лассо, как бог, но и боги погрешимы, и они ошибаются. На этот раз ошибется и Фуэго, и петля его, вместо того, чтобы захлестнуть мою шею, захлестнет шею банкира. А дальше, дальше комментарии излишни, как принято писать в газетах. С Фуэго же взятки гладки. Роковая ошибка, не более. Даже в полицию не пригласят для объяснения. Весь центр тяжести в том, согласен ли Фуэго?
— Что за вопрос? — обиделся ковбой. — Конечно! Хороший я был бы товарищ? Я с молоком матери впитал чувство самой лютой, самой беспощадной мести. Неумолим закон прерий — око за око, зуб за зуб, кровь за кровь.
У Фуэго пересохло в горле. Он встал, налил из графина воды и выпил залпом весь стакан.
Четыре человека затаились под гнетом вынесенного приговора. В комнате бесшумно очутился траурный призрак, и холодом веяло от его черных крыльев.
Имя этому призраку — смерть…
18. ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ САМОЛЮБИЕ КОВБОЯ ЗАДЕТО…
По тому, как он председательствовал на этом маленьком военном совете, как он смело и прямо подошел к изъятию Адольфа Мекси из обращения, можно было подумать, что Бенедетти был мягче душой, нежнее всех остальных заговорщиков.
И это не замедлило сказаться.
Через несколько минут Бенедетти сам испугался так мастерски набросанной им картины.
Спокойно, почти весело, обдумал он убийство, в котором сам будет принимать участие. Но совсем в другом духе высказался немного позже:
— То, что мы задумали, господа, — ужасно! Слов нет, Мекси негодяй и бандит, но все же, все же он человек.
— Нет, не человек! Нет! — пылко возразил Маврос. — Это изверг, негодяй! Если бы вы знали всю его биографию… Да зачем всю? Десятой доли вполне хватит, чтобы подвергнуть его самым жестоким пыткам.
— Да, но все-таки, все-таки…
— Что все-таки? — набросился Фуэго. — Э, милый друг, ты уже начинаешь впадать в сентиментальность… Вообще вы, клоуны, все вы — народ сентиментальный. Очень уж чувствительные у вас души! Но только, дружище, этот номер не пройдет! Пути отступления отрезаны. Месть — местью, мы все готовы грудью встать за нашего Ренни Гварди, но не скрою еще, что ты, Бенедетти, разжег меня как профессионала. Этот тяжелый Мекси с короткой шеей будет для меня серьезной тренировкой, испытанием, экзаменом, как хочешь назови. В самом деле, господа! Накинуть на него петлю — это легко, но обвить его шею веревочным галстуком уже значительно труднее! И не менее трудно, пожалуй, еще труднее — одним стремительным движением вырвать эту тяжелую тушу из ложи, вырвать так, чтобы она перескочила через барьер. Только после этого Мекси будет в полной моей власти. Нет, я ни за что не откажусь. Но ты, ты, неужели ты готов смалодушничать? Я не могу настаивать, у всякого своя воля, но в таком случае заяви честно: не могу. Скажись на сегодняшний вечер больным и тебя заменит кто-нибудь другой.
