— Это совет? — быстро спросил Скорин.
— Нет. И давайте перейдем к действительности. Вы ясно представляете ситуацию, в которой находитесь? Предположим, вы отказываетесь от сотрудничества со мной…
— Точно, отказываюсь.
— Что делаю я? Сегодня вечером я по вашей рации, используя ваш шифр, начинаю радиоигру.
— Москва знает мою руку, майор.
— Учитываю. У нас имеется магнитофонная запись двух ваших шифровок, хороший радист в состоянии подделать почерк. Я допускаю, в городе имеется человек, через которого Москва может проверить вас. — Шлоссер рассуждал вслух, делал паузы, задумывался, задавал вопросы, не ждал ответа. — Это не страшно, коллега. Живете здесь, изредка появляетесь в городе. Любая проверка подтвердит мои сообщения. Вышлют связного? Я приму шифровку, буду знать место и время встречи. Мы возьмем связного, попытаемся перевербовать его. Да, да, знаю, с русскими это редко удается. Что ж, тогда — расстреляем. Я успею передать от вашего имени уйму дезинформации. В конце концов Москва убедится в вашем предательстве, мы постараемся подбросить соответствующие факты…
— Вы захватили меня, расстреливайте! — чуть не крикнул Скорин, встал и, прихрамывая, отошел от стола.
— Вы мне нужны живым, капитан. Для своего народа вы человек потерянный. Кто узнает о вашей стойкости? Соглашайтесь работать, я не заставлю вас делать подлости. Мало того, чтобы в вас не сомневались, я снабжу вас ценной информацией. Вы принесете своим некоторую конкретную пользу. Связной не провалится. Он останется жив.
Необходимо любым путем втянуть русского в сотрудничество, пусть даже не искреннее. Главное, чтобы он вступил в игру, дальнейшее зависит от искусства партнеров. В своих силах Шлоссер не сомневался.
— Вы мне нужны, чтобы, анализируя задания вашего Центра, я мог знать, чем конкретно интересуется русская разведка.
— И только? — спросил Скорин.
— Конечно, изредка я через вас буду передавать такие сведения, которые выгодны нам, — полагая, что русский оценит откровенность, ответил Шлоссер и продолжал: — Предупреждаю, если вы не согласитесь на условия либо, приняв их, нарушите — попытаетесь бежать либо выкинете какой-нибудь иной номер, — покончите жизнь самоубийством… — Барон, давая русскому время вникнуть в смысл, выдержал паузу. — Я обеспечу ваш Центр такой информацией, что ни один человек на площади Дзержинского не станет сомневаться в вашем предательстве. Тогда уж действительно и ваши дети не будут гордиться вами.
— Продолжайте.
— Не забывайте, мне известны ваш шифр, почерк, время выхода в эфир. — Шлоссер понимал, что не сломил противника, русский — идейный враг, он никогда не пойдет на сотрудничество искренне. Тем лучше, в Москве знают характер и стойкость своего разведчика, будут верить до конца! Именно такой человек и нужен, пусть только начнет игру. Барон решил дать русскому надежду на возможную победу в конце операции.
— Кто знает, ход войны может измениться, — философски произнес он.
— Уже изменился. Мы разбили фашистов под Москвой, будем бить, пока не дойдем до Берлина.
Шлоссер чуть было не сказал, что русский фанатик, сдержался и повернул разговор в нужное русло.
— Пока об изменении говорить рано. Но если ваша армия войдет в Европу и ход войны действительно изменится, интересы нации потребуют от меня совсем иного…
Шлоссер подошел к Скорину, взял его за плечо.
— Тогда, капитан, я предложу вам свои услуги. Вы завербуете меня, станете героем. Не улыбайтесь, вы по большому счету поможете своей нации. Знаете, сколько стоит такой агент, как я?
— Много, барон. — Скорин опустил голову. — Дайте подумать.
— Вы готовы, капитан? — весело спросил Шлоссер, входя в гостиную.
— Да. — Скорин осмотрел рацию, положил перед собой часы. Осталось две минуты.
Шлоссер взял листок, перечитал текст составленной Скориным радиограммы: «Познакомился вдовой Фишбах, часто бываю гостях, намерен поселиться постоянно, дом представляет большой оперативный интерес. Бывают информированные люди. Сергей».
— Вот получите разрешение своего начальства, станете здесь жить официально. — Шлоссер испытующе посмотрел на Скорина. — Широкий круг знакомств даст вам возможность располагать интересной информацией.
Скорин кивнул, подвинул ближе листок с колонками цифр и положил руку на ключ. Ровно в двадцать три часа рация заработала. Скорин отстучал радиограмму, через тридцать секунд повторил ее и отошел от стола.
— Мавр сделал свое дело, — сказал он глухо и неожиданно повысил голос: — Чтобы из квартиры работать последний раз, майор. Ваши пеленгаторы засекут квадрат, начнут докладывать, вы не будете принимать меры, и сразу уйма людей поймет в чем дело. Сообразят, что рация работает под крылышком абвера.
— Хорошо, хорошо. В будущем, капитан, будем работать из машины. Шлоссер убрал рацию в чемодан. — Не знаете, где Лота?
— Нет. — Скорин стучал пальцами по столу, повторяя только что переданное сообщение. Не ошибся ли, правильно отстучал: не Сергей, а ваш Сергей. Подпись «ваш Сергей» означала, что он находится в руках у немцев.
Лота сидела в библиотеке и разглядывала подшивку французских журналов начала двадцатых годов. Увидев Шлоссера, она отложила журналы.
— Что с вами, барон?
Шлоссер опустился в кресло, положил чемодан с рацией на колени и вздохнул.
— Се ля ви, фрейлейн. Чтобы жить, надо уметь побеждать. Подвинул девушке телефон. — Вызовите сюда радиста, затем соедините меня с Берлином, с квартирой адмирала.
— Вы меня звали, господин майор?
Шлоссер долго смотрел на радиста, не понимая, зачем он явился, затем отдал чемодан.
— Запри дверь. Прослушай и расшифруй, вот оригинал. — Он протянул радисту листок.
— Барон, Берлин на проводе.
Несколько минут трубка молчала, затем раздался сонный голос Канариса. Барон улыбнулся и ровным голосом сказал:
— Здравствуйте, господин адмирал. Прошу извинить меня за поздний звонок. Племянник дал первый концерт. Можете не сомневаться. Спокойной ночи, господин адмирал. Спасибо. — Шлоссер положил трубку.
— Я бы не доверяла русскому, барон, — сказала Лота. — Мне не нравится его взгляд. Не мог он как-нибудь предупредить Москву, что арестован?
Шлоссер почти нежно посмотрел на девушку.
— Молодец, Лота. Вы делаете успехи. — Он повернулся к радисту, который, надев наушники, что-то писал. — Ну, что?
— Пожалуйста. — Радист протянул свои записи.
Шлоссер сравнил их с текстом шифровки и вздохнул:
— Ах, капитан, капитан. Вырезай из пленки слово «ваш» и отправляй в эфир.
— Что такое, барон? — поинтересовалась Лота.
— Капитан думал, что работает в эфир, а мы вмонтировали в передатчик магнитофон, шифровка в эфир не пошла, а записана на пленку. Сейчас мы ее прослушали, выяснили, что русский добавил одно слово. Ефрейтор ножницами условный сигнал уберет, пленку склеит и тогда, Шлоссер улыбнулся, — только тогда, дорогая Лота, шифровка пойдет в Москву.
Девушка посмотрела на барона и тотчас отвернулась. Он сидел, развалившись в кресле. Лота чуть ли не физически ощущала его усталость. Лоте стало стыдно, что в эти последние, тяжелые для него дни она мешала барону. Не понимая, осуждала его. Она чувствовала, что Шлоссер сейчас думает о ней. Лота взяла с полки какую-то книгу, не понимая текста, перевернула несколько страниц. Она испугалась своей беспомощности. Если он скажет: «Идем», — она пойдет.
Шлоссер легко поднялся, выхватил у Лоты книгу, поставил ее на место. Взяв девушку под руку, вывел из библиотеки.
У комнаты Лоты Шлоссер остановился, повернул ее к себе, заглянул в лицо и неожиданно подмигнул:
— Спокойной ночи, Лота.
— Спокойной ночи, Георг. — Она обняла его и поцеловала.
Скорин шел по Таллинну. Все было так же, как и трое суток назад. Разведчик не изменился, только чуть побледнел. Да еще новая, отлично подогнанная форма из генеральского сукна. Скорин не оглядывался, не проверял, есть ли за ним наблюдение, он знал — наблюдение и охрана ведутся неотступно. Об этом надо забыть, чувствовать себя, словно этого нет. Но сколько он ни внушал себе эту мысль, невидимое присутствие абвера давило. Правда, он теперь гарантирован от каких-либо нежелательных случайностей: капитан вермахта располагал охраной, какой пользовались лишь высшие чины германской армии.
В Москве майор Симаков, наверное, ломает голову: почему он, Скорин, не согласовал с Центром переход к варианту «Зет»? Майор не знает, что они просчитались со временем: как высоко ни оценивали Шлоссера, все-таки недооценили. Недаром Канарис так любит барона. Если бы не опала у фюрера, Шлоссер теперь занимал бы в абвере более высокий пост.
По забывчивости он не поприветствовал полковника, который разглядывал витрину универмага.
