Еще дни пехоты
День четырнадцатый
Утро
На четырнадцатый день Бог… не знаю. По моему, в Библии дальше первой семидневки не ушли. Мы же на четырнадцатый день понимаем, что все херово. Херово не потому, что «вот вообще», херово по вполне пристойному поводу — блиндажи.
Мы ни черта не успеваем. Между нарядами, едой, попытками как-то постираться люди берутся за лопаты и копают, копают, копают… мокрая глина липнет на все, иногда кажется — весь мир залеплен этой жирной гадостью. Лопату воткнуть. Вытащить, оторвать от террикона комок, перенести лопату за пределы условно размеченной ямы. Попытаться счистить килограммы грязи ногой, другой лопатой, ножом, криком, матами, деревяшкой и снова ногой. Поднять лопату, снова воткнуть в землю, и — по новой.
Готовы четыре блиндажа из восьми. Нет, не так — по-хорошему нормально готовы только два, у них по два наката мокрых кривых бревен, простелена пленка, потолок подбит, посредине свешивается лампочка. Провода кое-как проведены в огромный капонир, где сразу за «двести-шестьдесят-первой бэхой» стоят наши генераторы. В два блиндажа набивается человек двенадцать. Уставших, замерзших, злых. Еще один блиндаж — класса «бунгало», размером примерно с половинку купе, в нем две койки друг над другом, буржуйка и два ящика «пятерки», служащие микростолом. В нем живут Гала и Механ, и каждое утро я слышу, как они ругаются. Это «бунгало» ближе всех к кунгу, мы с Васей сбегаем в него при обстреле, и Механ привычно выставляет банку вареной сгущенки на те самые ящики, и мы едим по очереди, запивая вязкую сладость теплой водой и слушая прилеты. Считая эти прилеты, обложившись рациями, различая стрекот генератора и понимая, что все — херово.
«Колупатор» больше не приезжает. Славян говорит: «занят на других задачах», и нам абсолютно все равно, так это или нет, главное — у нас есть лопаты, начавшийся и не перестающий дождь и почти ежевечерние обстрелы. На рокадной асфальтовой дороге за дачным массивом Докучаевска, напротив которого мы стоим, работает самодвижущаяся тележка с прикрученным на нее минометом. Точнее — две. «Нона», мммать ее. «Ноны», мммать их.
Позиции готовы, на оба наших пулемета есть по основной и запасной позиции, и на оба АГСа, и даже на «Фагот» отрыты небольшие окопчики типа «могилки». Только СПГ стоит на площадке — противник его не видит, стреляем с «закрытой», а спрятаться от мин можно и между огромными скользкими валунами «породы». Позиции готовы, но спать ты на них не будешь, и нужно заканчивать блиндажи, и… И дождь. Он мешает, и я бы сказал «как назойливый комар», но это не так, дождь мешает стрелять, дождь пугает невозможностью нормально просматривать местность, дождь за сутки превращает нас из боеготового… ну, почти боеготового подразделения — в толпу промокших, огрызающихся, нервных и кашляющих мужиков.
Диму Талисмана опять увозим в «медроту» в Ваху. Начинает кашлять Санчо, хриплый сухой скрежет рвет грудную клетку. Саня молчит, не просится в тыл, ходит в наряды, ест горстями какие-то таблетки и снова кашляет.
Днем напротив нас становится КАМАЗ. В кузове сепарского грузовика, стволами назад стоит «зушка». На зушке — явно сбитый прицел, она бьет выше нас, но бьет часто, пули шьют струйки дождя над головами. Это нестрашно, мы бо́льшей частью укрыты за верхним уровнем террикона, но это нервирует, и это делает опасным спуски и подъем по единственной дороге, связывающей нас с остальной страной. Дорога спускается прямо на восток и только внизу, у самого карьера, сворачивает налево, на север, еще триста метров, снова налево — и выезд из посадки на поле. Километр с лишним по раздавленной грунтовке — и околица Новотроицкого. Каждый раз, каждый долбаный раз, когда мы пытаемся проехать по дороге, вылезает эта проклятая «зушка». Они посчитали, что за те сорок секунд, которые мы тратим на спуск на наших машинах, они не успевают выстрелить ПТУРом, и поэтому они просто сыпят на нас килограммы железа. А мы копаем. Как и вся линия фронта длиной в четыреста с лишним километров.
А вечером выкатывается «Нона». Или две.
— Смотри сюда. Чуеш? Мартииин. Мартин, мля! — кричит из кунга командир.
Я курю возле входа, перемешивая «таланами» грязно-рыжий окружающий мир. Мир отвечает мне чавканьем, холодом, бабахами и стрелкотней на «Кандагаре», соседней с нами позиции шестой роты «семьдесятдвойки».
— Мартиииин!
— Шо?
— Иди сюда, говорю, задолбал курить.
Я швыряю окурок на землю под кунг, грязные капли стекают по зеленым бортам чужеродной машины, косо стоящей возле палатки. Или это палатка стоит возле машины? Брррр. Сутки постоянного дождя — и уже ни черта не хочется. И «зушка» молчит… хорошо. Ладно, полезем в продрогшее нутро нашего домика-на-колесах.
— Нападай.
— Садись сюда и слушай опытного милиционера. Шо вздыхаешь?
— Дождь надоел.
— Всем надоел. Мне вот, например, «зушка» надоела. Тре её товой… порешать.
— Как? Ты бач, они прямо перед дачами, получается… ща… красные ворота помнишь?
— Не гони, давай по карте.
Вася тянется на полку и начинает шарить. На пол последовательно падают перчатка, УЗРГМ, еще одна перчатка и почему-то сверло. О, надо сверло Механу отдать, то я в тротиловых шашаках отверстие под УЗРГМ делал, сапер недоделанный…
— Шо шукаешь?
— Карту.
— Карту свою лучше не доставай, от твоей карты наш секретчик отакими слезами плачет.
— Нашей карты, Мартин, нашей. Не, я планшет хочу.
— Он на зарядке, я с утра ставил. Ща, — я шагаю к дальней стенке, где на засыпанной барахлом деревянной койке мостится семидюймовый потрепанный руками военнослужащих «Asus» от АрмииСОС. — На. Воображение тренировать надо. Планшет сядет, как ты…
— Мля, ты мне Викторыча не включай тут.
— А че Викторыча сразу?
— Та он меня задолбал уже этим «надо в карте разбираться, планшет сломается, шо будешь делать…»
— Ааа. Ну я не Викторыч…
— Да, ты меня и без планшета задолбать можешь.
— А ты — меня.
— Якби я тебе долбав — з тебе людина була б, — говорит мне Вася бессмертные слова старшины и включает планшет. — Так, Докуч, Докуч, де… А че ты ихний КСП не отметил?
— «Их». Не «ихний», не беси меня. Забыл я. Та похер, зато я «красные ворота» отметил. Позиция… «девять». Чи «восемь».
— Я отмечу, будет «восемь». Так… Считаем сначала. Расстояние… расстояние… два… два-семьсот. АГС не достает ровно на километр.
— Лейтенант Очевидность.
— Подерзи, подерзи… «Фагот» по дождю просрем. Просрем?
— Просрем. Как нефиг делать.
— СПГ?
— Точность не та. Протупим сто метров — втулим прямо в дачу, к комбату не ходи. Завтра во всех новостях будет. Ээээ…
— «Украинская военщина расстреливает мирные кварталы Докучаевска».
— «Украина опять нарушила Минские договоренности».
— «ЗСУ призвали на Донбасс роту эльфов».
— Было.
— Точно. Было.
И мы ржем, вспоминая январь. В январе было хорошо. В январе мы сидели «на ВОПе ровно», еще на старом, и смотрели на трассу. Там блиндажи были теплые… эххх.
— СПГ — неточно.
— Минометка?
— С Шайтаном договориваться треба.
— Ээээ… Так… Стопэ. Есть идея.
— Это настораживает.
— Нихера. Горизонтальные связи… понимаешь? Они движут войной. Горизонтааальные свяааази…
На моих изумленный глазах у валяющегося на спальнике командира подымается настроение, а это дорогого стоит в этот мерзкий день.
«Увага, своячок, своячок!» — вдруг мявкает моторола. Мы замолкаем. Три-два-один… нуууу?.. Ииии?..
Бум! — и через пару секунд тух-тух-тух комьев земли по крыше. Все, стихло.
— Пошли покурим, — бурчу я и осторожно выглядываю наружу. Кажется, дождь заканчивается.
— А пошли! — Ротный соскакивает с койки, целясь ногами в остывшие берцы. Правая нога попадает, левая — соскальзывает с ботинка, и Вася становится черным носком прямо в липкую жижу, покрывающую пол кунга. — Мля!
