Мы пошли на выход. В приемной забрали оружие и отправились с новыми офицерами к складу, чтобы переодеть их. Витька догнал меня и шепнул на ухо:
— Олег, ты сам с ними разберись, а у меня тут дело есть.
— Аида?
— Да, — кивнул он и испарился.
— А куда Виктор пошел?
— Дела у него.
— Дела сердечные?
— Они самые. Парень, похоже, всерьез влюбился, так что, Миша, не дергайся, порвет как вчерашнюю газету.
— Понятно, ты мне уже говорил. У самого-то как дома?
— Хрен его знает, не трави душу, постоянно об этом думаю, по идее, жена должна была уже родить, а что, как и почему — не знаю.
— М-да! Тяжело.
— Тяжело, Миша, очень тяжело. Главное выбраться из этого дурдома, а там мы заживем!
Так мы дошли до склада, переодели мужиков. Десантура очень быстро нашла общий язык. Видеть видели раньше друг друга, но не были знакомы. Тут же прямо на складе организовался импровизированный фуршет. Коньяк, вяленое и копченое мясо, консервы, сигареты — не «Памир», а вполне приличные болгарские. Я захватил на Витьку, курит как паровоз. Дурное дело не хитрое. Я вот одного боялся, чтобы в мое отсутствие никто на Витьку не дернулся. А то он сгоряча может и ствол вытащить, нескольких джигитов завалить. Из Стечкина — это плевое дело.
Мы уже собирались идти к себе, как вдруг со стороны медпункта донеслись звуки драки. Я рванул вперед. Мужики ничего не поняли, но тоже припустили. Забинтованный Мишка бежал последним.
Возле входа в санчасть Ахмед, Вели, Витька и двое из новой охраны дрались с толпой — человек в пятнадцать — ополченцев. Витька по курсантской привычке намотал на кулак ремень, и махал им как цепом, бляха со свистом рассекала воздух и опускалась то на чью-то голову, то на спину. Самое забавное, что ремень был не его, его портупея с пистолетом в кобуре была на поясе.
Охранники стояли в стойках каратистов и махали руками и ногами. А вот у нападавших были штык-ножи в руках. Ими, конечно, и дерьмо в горячем состоянии не разрежешь, но вот брюхо проткнуть можно. У многих ополченцев были зеленые повязки на головах. Фанатики. Интересно, и почему это я не удивился такому раскладу?
Я сходу с тыла врезался в толпу нападавших, одному закатал носком ботинка «пыром» по заднице, второму по затылку кулаком, в основание черепа, — с копыт долой, отдохни, сынок! Захватил левой рукой кулак правой и правым же локтем заехал в переносицу ближайшему уроду.
Нападавшие стали разворачиваться в нашу сторону. Тут подоспела подмога. Десантник начал махать ногами, пехота пошла боксом, Витька с охраной тоже не зевали. Через пару минут драка закончилась нашей полной победой. Все тяжело дышали, спины были мокрыми.
— Ну что, Ромео, из-за тебя вся эта фигня завязалась?
— Нет.
— А из-за чего?
— Пришли фанатики, — начал Ахмед, — сказали, что им мулла приказал привести к нему всех офицеров-инструкторов, и что теперь они будут нести охрану.
— Привет-привет! У муллы мозги вообще набекрень съехали!
— Наверное. Они попытались Виктора силой увести, ну мы и вмешались. Виктор попытался стрелять, но мы не дали. Горячий он очень.
— Это точно… Оборону против батальона мы не выдержали бы. Но ведь здесь Гусейнов, так какого черта мулла дергается?
— Не знаю. Мы сейчас к нему сходим и расскажем все.
— Давайте, сходите, только не долго. Может, мулла хочет, чтобы весь батальон принял мученическую смерть на полях за независимость своей Родины и великой мусульманской идеи?
— Не знаю, но то, что он стал шизофреником — похоже.
— И часто у вас такая катавасия, мужики? — поинтересовались новички.
— Бывает, но до открытого столкновения доходит впервые. Не хочет мулла, чтобы мы учили батальон, пусть сам и учит. Ладно. Пошли. Ужин приготовили?
— Все накрыто, остывает.
46
Мы уселись за стол, приглашали охрану, но те отказались. Ничего, нам больше достанется. Мы рассказали подробно, как нас судьба закинула сюда, как Модаев предал всех и подвел под расстрел, также рассказали, как и чему готовили батальон, и каких успехов достигли.
Мужики тоже рассказали о своих злоключениях, сообщили, что в каждой азербайджанской части есть офицеры-инструктора из захваченных в плен. Прокуратура и все командиры об этом знают, но никаких попыток вызволить их не делают.
Иногда кому-то удается вырваться. Сбежавшие из плена рассказывали страшные истории (страшные они лишь с точки зрения тех, кто не побывал в нашей шкуре, а для нас почти ничего нового и интересного не было). Например, некоторые командиры, чтобы не сбежали инструктора, приковывали их за шею к охраннику, а на ноги вешали гирю. Это называлось «обезьяна с грузом».
С армянской стороны пленных офицеров не было, зато было много инструкторов-наемников. Причем, по словам очевидцев, были там и добровольцы из числа офицеров и прапорщиков. Деньги по слухам платили хорошие, но и воевали они не за страх, а за совесть. Вот только не делали они никаких различий между азербайджанцами и всеми остальными. Дедушка Сталин всегда любил что-нибудь намешать. Вот и здесь, на стыке Грузии, Армении, Азербайджана он специально населил, намешал всех наций понемногу. Поэтому и бились все против всех. Прямо как мы.
У нас была одна мысль — вырваться, а кто победит — не важно.
Мы с Витькой пошли покурить. В голове шумело от выпитого.
— Ну, как у тебя?
— Знаешь, Олег, я вот думаю, что ради Аиды я, наверное, останусь здесь, не поеду домой.
— Ты, что совсем охренел? Любишь — забирай ее и увози к себе. Идиот! Надо же было до такой ерунды додуматься! У вас что-нибудь было хоть?
— Ничего не было. Просто я люблю ее. Люблю и все. Ради нее пойду на все.
— М-да, тяжелый случай. Ты хоть ей сказал о своей любви-то?
— Сказал.
— Ну и что?
— Ничего. Она покраснела и заплакала.
— И все? Это все?
— Все.
— Я всегда говорил, что женщины — это существа не с нашей планеты. Инопланетяне. А дальше?
— Ничего. Я обнял ее, гладил волосы, успокаивал, а она рыдала и ничего не говорила. Вся куртка в слезах.
— Это твой пот. Когда дрался, вспотел, ну, и когда пили — душно было.
— И ее слезы тоже. Я пойду к ней.
— Ага, давай, пьяный иди. Хочешь, чтобы она тебя выгнала — иди. Утром протрезвеешь и пойдешь. Только не обижай ее. Она мужа недавно потеряла. А тут ты со своей любовью. Ей душой оттаять надо. Время для этого надо.
— Олег, я все это понимаю. Вот поэтому и хочу здесь остаться, чтобы она оттаяла, и поняла, что я действительно люблю ее.
— Не майся дурью. Есть время, думаю, что на пару недель мы еще здесь зависнем, вот и уговаривай ее.
— Я тебе сейчас в морду дам.
— Пардон, неправильно выразился. Не уговаривай, а доказывай, что любишь ее, пусть она тебя полюбит.
— Попробую.
— Ты не пробуй. Одна в Африке попробовала — шестерых родила. Ты сделай так, чтобы она тебя полюбила.
— Это как?
— А вот это уже, брат, только от тебя зависит. Курсантом был, не влюблялся что ли?
— Влюблялся.
— И здесь делай что угодно, главное, болтай побольше, рассказывай о себе, о своей семье, женщины ушами любят. По себе знаю, что когда мужик влюблен, таким дураком становится, что просто диву даешься. Глупостей только не наделай.
— А может все-таки остаться?
— Можешь. Ты еще ислам прими, и с укороченным хером будешь бегать. Дурак! Прости, Господи! — я перекрестился.
— Ладно, убедил. Мужикам сказал, чтобы они на Аиду даже не смотрели?
— Сказал, ты же и прибить можешь от ревности.
— Могу.
— Пойдем к столу, а то могут неправильно истолковать наше отсутствие.
Мы присоединились к нашей новой компании. Офицерская пьянка продолжилась. Потом пришел Ахмед и рассказал, как Гусейнов вызвал муллу и кричал на него. По словам Ахмеда, Гусейнов запретил мулле и близко подходить к нам и молоканам.
— А теперь мыться, — Ахмед подогнал командирскую машину.
И несмотря на то, что уже близилась полночь, вновь прибывших вывезли в Герань на помывку. Отработанная схема. А Витька, влюбленный идиот, поперся к своей мечте — Аиде.
Ее разместили в соседнем подъезде нашего же здания, поста охраны там не было. Окно в ее кабинете горело. Я курил, смотрел, как Витька прихорашивается, причесывается. Хлопает себя по щекам, чтобы разогнать хмель, и чистит зубы, для отбития запаха.
Мне стало интересно, через сколько секунд его спустят с лестницы, и я пошел смотреть на это зрелище. Виктор вошел в подъезд, я присел на скамеечку. Вот он поднялся по лестнице, постучался в дверь. Потом слышно было какое-то бормотание, потом дверь открылась, короткий разговор и хлесткая пощечина. Я посмотрел на часы, три минуты с мелочью. Неплохо, я думал, что все закончится быстрее. Вышел Витька, смущенно потирая щеку.
