Какой позор!
В трубке, которую он держал в руке, гудел взволнованный, прерывистый голос жандарма. Но Штроп не мог вымолвить ни слова! Наконец до его сознания дошло, что унтер о чем-то настойчиво его спрашивает.
— Да, да, слушаю! — сказал главный следователь.
— Какие будут приказания, герр оберштурмбаннфюрер?
— Приказания? — переспросил Штроп, с трудом овладевая собой. Он бросил взгляд на листок бумаги, лежавший на столе, и жестко приказал: — Возьмите людей, машину и как можно скорей на Авиамоторную улицу. (Это был адрес Крюкова.) Повторяю: как можно скорей. Дом семнадцать. Заберите всех, кто там окажется! Всех!
— Слушаюсь!
Отдавая это распоряжение, Штроп почти не сомневался в его бесцельности. Конечно, если этот парикмахер подослан к нему подпольщиками или каким-нибудь большевистским разведчиком, то вряд ли он дожидается дома сотрудников гестапо. Так и оказалось. Минут через сорок унтер снова позвонил Штропу и доложил, что дом номер семнадцать оказался запертым. Когда дверь взломали, то выяснилось, что квартира пуста!
Анализируя причины своей неудачи, Штроп пришел к выводу, что он допустил крупную ошибку, попытавшись единым махом покончить с подпольем, захватив его главаря. Напрасно он вознамерился подобраться к самому сердцу тайной организации большевиков и остановить его биение! Старого волка провели, и как провели! Штропу становилось не по себе при мысли о предстоящих объяснениях с начальством.
Но самый большой сюрприз ожидал его днем, когда к нему в кабинет вошел Венцель и сообщил, что среди убитых обнаружен некто Попов.
— Попов? — задумчиво переспросил Штроп.
— Да, тот самый шофер из Москвы… Помните, раненный в ногу? Староста прислал его документы. Вот они!
— Так ведь он же умер от тифа… тот, раненный в ногу, которого мы принимали за генерала Попова. Чертовщина какая-то.
Венцель, следя за выражением лица Штропа, положил на стол синие картонные карточки — вид на жительство на имя Пичугина.
Едва взглянув на фотографию, Штроп сразу же все вспомнил. Некоторое время, потрясенный, он сидел неподвижно, покусывая губы.
— Где найдены эти документы? — хрипло спросил.
— В кармане убитого. Напротив дома, в котором собрались бандиты…
— Но как он там оказался? Значит, он выбрался из госпиталя живым?
— Он жил под чужой фамилией, — бесстрастно объяснил Венцель.
— Значит… — начал Штроп, вопросительно глядя на своего собеседника. Значит, ему не только помогли бежать, но еще и снабдили фальшивыми документами. Генерал — не генерал, но, видно, не простои человек.
— Это был именно тот, кого мы искали, — закончил Штроп забарабанил пальцами по столу, посматривая на начальника полиции. Тот, глядя перед собой, курил сигарету.
Несколько минут они молчали.
— Плохо, штурмбаннфюрер, очень плохо, — проговорил наконец Штроп.
— Почему же плохо?
Шеф гестапо метнул на своего заместителя раздраженный взгляд.
— Почему? Ты хочешь, чтобы я объяснил тебе почему! Надо быть круглым идиотом, чтобы не сообразить что у нас в руках был опытный большевистский разведчик. Недаром он был в компании с тем самым секретарем обкома, о котором донес Борис Крюков.
А может, это и есть тот самый секретарь? Парикмахер как доносил: секретарь живет в этом доме или должен туда явиться?
Венцель молчал. За месяцы совместной работы со Штропом он пришел к выводу, что его начальник слишком старомодный и недостаточно гибкий работник.
Венцель просто удивлялся, как еще он держится на своем посту. Слишком уж прямолинеен.
— Почему вы говорите "был"? — сказал Венцель. — Он есть. Он жив. Просто взять теперь его еще не удалось.
Лотар Штроп испытующе смотрел на штурмбаннфюрера.
— А кто же убит?
— Я не вижу причин для волнения, — продолжал Венцель. — На вашем месте я нашел бы, что сообщить в Берлин. Необязательно рассказывать правду. Тем более что мы еще не знаем правды. Напишите, что гестапо нанесло подполью существенный удар — выследило важного, руководителя красных и захватило его… Но он при попытке к бегству был убит… Неплохо звучит, а?
Что вы, не знаете, как составляются эти донесения?
Тонкие губы Штропа дрогнули в усмешке.
— Раньше мне никогда не приходилось вводить в заблуждение вышестоящее начальство.
— То раньше, — пожал плечами Венцель. — А теперь мы в России. Специфическая страна. Специфические условия. Надо приспосабливаться… Мы не можем сообщать в Берлин абсолютную правду. Боюсь, что нас не поймут. Им ведь там все кажется проще.
— Да, пожалуй, — вздохнул Штроп. — Кажется, в твоем предложении что-то есть. Подготовь-ка проект донесения. У тебя это хорошо получается… Но почему ты считаешь, что этот Попов-Пичугин или как его там — жив? Ведь тело найдено, его опознали соседи, хозяйка.
Вот протокол допроса.
— А мы установили, — усмехаясь, сказал Венцель, — что на ногах убитого нет следов ранения. А тот ведь был хром… Еле передвигался на костылях, когда вызывали мы его на допросы.
Тело сапожника Пичугина выдали для похорон только через три дня после налета партизан. Все заботы по похоронам взял на себя Грызлов. Он объяснил это тем, что хоть и редко встречался с покойным, но тот при жизни помогал многодетному Степану: чинил обувь его детям, занимался с ними. Соседи сочли естественным, что именно Грызлов выпросил у старосты подводу, заказал гроб вырыл могилу с помощью своего старшего сына.
И хоть смерть за последний год стала привычной гостьей в Краснополье (да и только ли в поселке!), но все-таки смерть сапожника больно ударила по сердцам многих. Кроме того, она привлекла внимание своей необычностью и даже загадочностью. Никто ничего не знал о второй, тайной жизни этого широкоплечего, неизменно приветливого человека, поэтому гибель его казалась нелепой. Одни предполагали, что Пичугин был связан с партизанами, другие объясняли его смерть простои случайностью.
Тощий маштак потащил гроб на кладбище, а сзади шли Грызлов со своим многочисленным семейством и Пелагея Ивановна. К ним пристроились несколько человек.
Когда гроб был опущен в могилу и над ней вырос рыжий глиняный холм, Степан водрузил в изголовье деревянный крест, на котором суриком было выведено.
"Иван Степанович Пичугин".
— Может, родственники объявятся, — пояснил он собравшимся, приминая лопатой вокруг креста землю.
Потом вскинул на плечи перепачканный глиной заступ, оглянулся на могилу и молча зашагал к поселку, да ним двинулись остальные.
Над полями уже синели сумерки.
За действиями Грызлова целый день неотступно наблюдал Барабаш. Староста и железнодорожник сговорились помалкивать в поселке о тайне Попова-Пичугина, но по разным мотивам. Иван Архипыч был рад поскорее замести все следы этой подозрительной истории, из-за которой его все эти дни таскали в гестапо. А Грызлов действовал согласно указаниям подпольщиков.
Лещевского арестовали прямо в госпитале. В низком, темном полуподвале, куда впихнули Адама Григорьевича, было тесно. Арестованные сидели на ящиках, мешках с песком, лежали прямо на полу.
Лещевский был так ошарашен всем случившимся, что только теперь в камере по-настоящему понял, какое страшное несчастье навалилось на него. До сих пор он не верил в возможность ареста, надеялся, что с ним этого не произойдет, и вот за его спиной с лязгом захлопнулась тяжелая железная дверь.
Как бы ему хотелось, чтобы такая же участь не постигла его друзей Готвальда и Алексея!.. Но на первых же допросах Лещевский убедился, что Готвальду удалось скрыться — хирургу не устраивали очной ставки с Валентином. Правда, как-то Штроп показал врачу. несколько мелко исписанных страниц, уверяя, что это показания Готвальда. В этих показаниях утверждалось, что он, Лещевский, был связным между Готвальдом и большевистскими подпольщиками.
Однако, несмотря на всю свою неопытность в подобных делах, Адам Григорьевич понял: следователь расставляет ему грубо сработанную ловушку. Если бы Валентин был арестован, он давно бы встретил его в этом кабинете. Следователь не знает правды, а ловит его.
Сначала Штроп пытался разговаривать с Лещевским мягко, "по душам". Он убеждал врача, что тот упрямится напрасно. Россия все равно в безнадежном положении, фашистская Германия очень скоро разгромит большевиков.
— Ну поймите, — увещевал Штроп, — зачем вам, интеллигентному человеку, приносить себя в жертву безнадежному делу. Расскажите все чистосердечно, и мы гарантируем вам жизнь. Мы понимаем, вы заблуждались, ошибались…
Но когда Лещевский снова и снова повторял, что шофер ходил в кабинет врача только как пациент, Лотар Штроп резко переменил тактику допроса.
