Он думал, что эту последнюю ночь проведет без сна, припоминая всю свою долгую жизнь. Он никогда бы не поверил, что перед казнью можно уснуть. И все же он уснул крепким сном, лежа под большой сосной.
Разбудили его ранним утром. На траве лежал легкий иней, воздух был росистый, мокрый, на дереве попискивала синичка. Караульные развязали веревки, но встал он с трудом, так как за ночь у него совсем затекли ноги. Его пришлось поддерживать. Он трясся от холода и старался унять дрожь, чтобы не подумали, что его трясет от страха. Он знал, что его ведут на казнь.
Его привели в домик Зетека. Там сидел сонный Ушьяк в белой расстегнутой рубашке, почесывая волосатую грудь. На столе перед ним желтоватым умирающим огоньком светила керосиновая лампочка. На лавке у печки сидел Гайдучик, по уши забрызганный грязью, мокрый, сморкался, кашлял и ругался.
— Ну и порядочки, пропади они пропадом, — хрипел он со злостью. — Где мой карабин, патронташ, мешок… все?
— Да ладно, найдем что-нибудь, — устало отвечал ему Ушьяк.
— Что-нибудь?! Я хочу все!
Ушьяк вдруг рассердился, стукнул ладонью по столу:
— Так что же, командир должен идти искать твои вещи? Ведь всегда так было, что ребята после смерти товарища разбирали его вещи! А что еще с ними делать — музей устраивать, что ли? Да ты и сам забрал вещички Забойника, ведь так? Чего же ты упрекаешь нас?
— Тот мертвый, а я-то живой! Я живу, черт побери!
Ушьяк обратился к Папрскаржу:
— Садитесь, пан директор!
Он указал на стул, потянулся к столу, достал бутылку со сливовицей, кружки, наполнил их.
Папрскарж вдруг почувствовал слабость, и ноги под ним обмякли. Если бы он не присел на стул, то, вероятно, свалился бы.
— Здорово вы надо мной подшутили, — вырвалось у Папрскаржа.
До кружки он не дотронулся.
— Вы сердитесь на меня, знаю, — сказал Ушьяк. — Но нам было не до шуток. Не вернись сюда несколько минут назад Гайдучик, вас бы расстреляли, пан директор.
Оказалось, Гайдучик и Томаш нарвались под Тршештиком на немецкий патруль. Весь гарнизон Тршештика присоединился к поднявшейся перестрелке. Гайдучик увидел, как раненый Томаш упал и покатился по склону, и кинулся в другую сторону, чтобы отвлечь от него немцев. Он надеялся, что раненого подберет кто-нибудь из своих или вернется за ним сам. Ему нужно было скрыться от немцев, которые следовали за ним все время по пятам, а привести их к лагерю бригады он не мог. Гайдучик отвязался от преследователей только на болотах у Главатой и, вконец обессиленный, кружным путем вернулся к подножию Кнегини. Тяжело раненного Томаша между тем нашли ребята из продовольственного отряда; ему уже ничем нельзя было помочь. Поскольку Папрскарж был последним, кто знал о времени и месте встречи, на него и пало подозрение в предательстве.
— В предательстве? В предательстве? — Папрскарж не верил своим ушам.
— Что поделаешь — на войне всякое бывает, и мы вынуждены с этим считаться, — со вздохом сказал Ушьяк. — Вы, можно сказать, вторично родились на свет. А за это определенно следует выпить, разве нет? — усмехнулся он и слегка стукнул своей глиняной кружкой о кружку Папрскаржа.
* * *
После августовской бомбежки Острава все еще никак не могла прийти в себя. Осень уже досаждала холодом. В городе едва успели убрать самые большие обломки зданий после налета англо-американских эскадрилий, и то лишь только те, которые мешали уличному движению. Вместо витрин стояли деревянные щиты с маленькими окошечками, а там, где еще стекла не вылетели, окна были залеплены крест-накрест широкими бумажными полосами. Улицы тонули во мраке, и только кое-где под фонарными столбами на мостовой разливались лужицы синеватого света. Город был мрачный, жил скудной, нищенской жизнью.
И люди выглядели такими же утомленными, как и их город. Раздражительные и недоверчивые, согнанные на рабский труд в Остраву бог весть откуда — студенты, напуганные ремесленники, угрюмые крестьяне… Безутешность, голод, грязь… и какой-то затаенный протест.
Ола Ушелик и прежде бывал в Остраве. В его память врезалась картина коксового завода, находящегося напротив витковицкого вокзала, пламя и грохот, труд и движение, копер, раскорячившийся на улице в центре города. Ола сохранил в памяти представление о чем-то волнующем и грозном, что и пугает и восхищает. Но когда теперь он вместе с Дворжаком вышел из поезда, на него сразу же вместе с густой пылью навалилась тоска. Он отчетливо ощутил разницу между той и нынешней Остравой, прежней, волнующей привлекательности он уже в ней не находил. Ему захотелось вернуться в горы.
— Что с тобой, Ола? — посмеивался над ним Дворжак, самоуверенный, как всегда.
— Веришь, я бы с удовольствием сейчас повернул обратно, — честно признался Ушелик.
— Ишь чего надумал! Крепкий парень, а раскис! Подожди, поведу тебя в такие места, что к Ярыне своей возвращаться не захочешь!
«Что это он опять про Ярыну, почему все время о ней заводит речь?» — подумал Ола, и снова в нем вспыхнула едва сдерживаемая ревность. Этот Дворжак весь вечер тогда в Рожнове увивался вокруг нее. И за Ярыну нельзя поручиться. Сколько уж раз он задумывался: что она делает в Рожнове, когда он бывает и Карловицах или же отправляется в горы? Он сам тогда привел Дворжака, да еще высмеял Папрскаржа из-за его предостережений. Но с тех пор и у него появилось недоверие к Дворжаку, и он все более внимательно присматривался к нему.
Но командир полюбил Дворжака и доверил ему всю разведывательную службу в бригаде. Что тут говорить — Дворжак парень умный и много знает, да и разведчик прирожденный — это Ола должен признать. Но все же его смущает доверчивость Ушьяка. И не только его одного. Ребята как-то привели в горы чешского жандарма — он искал партизан и хотел говорить с командиром. В штабе тогда было много людей, и жандарм не захотел говорить. Но Ушьяк убедил его, пусть, мол, говорит без опаски, и жандарм сообщил, что пришел предупредить бригаду насчет тайного агента Яна Дворжака, которого немцы хотят заслать к партизанам в Бескиды. Это ему сообщил перед казнью один остравский врач, сказал жандарм. Простодушный человек, он не знал, что Дворжак сидит перед ним. Все это тогда обратилось против самого жандарма — еще, мол, неизвестно, что это за птица и почему он сюда пришел.
* * *
Дворжак хоть сам был из Праги, но Остраву знал хорошо. Они прошли через центр города и стали ждать местный поезд на Радваницы.
Дворжак ехал в Остраву с каким-то секретным заданием и взял с собой Ушелика, чтобы тот в Радваницах забил свинью. Обо всем, мол, уже договорено, надо только аккуратно прирезать свинью, и с отправкой мяса в горы тоже все устроено. И вот Ушелик собрал самый необходимый инструмент и отправился вместе с Дворжаком.
В Радваницах Дворжак оставил Ушелика возле клуба и исчез между домами за железнодорожной линией. Ола прохаживался взад и вперед полчаса, час, а Дворжака все не было. Это начало казаться ему странным. Вот так торчать на виду у всех — этого уже было достаточно, чтобы его задержали. Калитка во двор клуба была отворена. Ушелик вошел и спрятался между кустами и оградой.
Так прождал он еще несколько часов. Наконец в просвет штакетника он увидел, что Дворжак вернулся. Но шел он не один — рядом с ним шагал какой-то худой щуплый человек, ежившийся от холода. Дворжак громко рассказывал что-то, размахивал руками — никакой осторожности. Около клуба он остановился, удивленно оглянулся по сторонам, посвистел и стал звать Олу по имени.
Ушелик вышел из своего укрытия и сделал вид, что застегивает штаны. Дворжак представил его своему спутнику, тот промямлил какое-то имя — то ли Якш, то ли Яшек — Ола так и не понял, и подал Ушелику руку. У него было узкое бледное лицо, покрытое веснушками, и, насколько можно было увидеть из-под шляпы, был он рыжеватый.
— Вот неприятность! — сообщил Дворжак. — Свинья конфискована. Какой-то завистник донес.
— Хм! Так, значит, я зря сюда притащился! — буркнул Ушелик.
— Я так хотел с вами познакомиться, пан Ушелик, — отозвался спутник Дворжака. — Я уже просил как-то об этом вашу невесту, кажется, Груберова ее фамилия, да?.. У нее какие-то затруднения с отделом труда, я обещал ей раздобыть справку…
— Хорошенькое дело! — шумел Дворжак. — Мы едем в Остраву наладить связи, а их человек разгуливает по Рожнову, договаривается с нашими людьми, и мы ничего об этом не знаем!
Только он рассмеялся, как Ушелик сразу же почувствовал запах спирта. Его взбесило все это — и то, что этот тип знает его имя, и то, что снова городят какую-то чепуху про Ярыну, и то, что сам он столько времени зря прождал Дворжака.
— Зато ты по крайней мере развлекся здесь! — выпалил он.
Оба они стали его убеждать, что ничего плохого в том нет, а Дворжак вытащил из пальто бутылку. Ушелик глотнул, но сразу же задохнулся и едва не выплюнул. Это был самый дрянной самогон — куда ему до валашской сливовицы!
