Ознакомительная версия.
«Канарис почему-то решил, что может не скрывать от меня своего причастия к заговору и к сотрудничеству с иностранной разведкой? — ухмыльнулся про себя Шелленберг. — Редкий случай: адмирал беседует с человеком, который явился арестовывать его, как со своим сообщником! То-то Мюллер повеселился бы, случись ему стать свидетелем этой сцены!»
— Попался ли гестаповцам какой-либо важный документ, хоть каким-то образом компрометирующий меня?
— Речь может идти лишь о записной книжке полковника. Он умудрился сохранить для следствия список генералов и чиновников, коих заговорщики предполагали убрать в первую очередь. Как вы понимаете, все эти лица были связаны прежде всего с абвером и гестапо. Правда, среди записей ваше имя не упоминалось: ни как человека, которого следует убрать, — что в данной ситуации было бы весьма кстати; ни как человека, чьим распоряжениям следует повиноваться. Тем не менее гильотина запущена.
— Я всегда опасался, что в конечном итоге этих идиотов из Генерального штаба погубит их же собственная писанина.
«Опасаться следовало иного: что их писанина погубит вас, адмирал», — мысленно парировал Шелленберг. А вслух произнес:
— Боюсь, что и сам Хансен представлял собой не менее ценный источник информации, нежели его записные книжки.
— Полагаю, что этот и не пытался о чем-либо умалчивать.
— Как справедливо и то, что никому не пришло в голову заставить его прикусить язык.
— Да и кому из нас это было бы под силу?
Шелленберг понимающе помолчал.
— Кстати, если уж быть откровенным… Вы, адмирал, не зря встревожились поведением полковника Хансена. Наверное, вы уже знаете, что именно он назвал вас во время допроса «духовным инициатором антиправительственного движения»?
— Для меня очень важно, что вы подтвердили эти сведения, — уклончиво ответил адмирал. — Хансен мог бы оказаться и более сдержанным в своих неправомерных выводах. Но что сделано, то сделано. Уверен, что ни фюрер, ни остальные руководители рейха не поверят его словам. Так что очень скоро все подозрения будут с меня сняты.
Бригадефюрер взглянул на него, как на блаженного, но вместо того, чтобы возразить, отвернулся — и только благодаря этому сумел промолчать.
Почти с минуту Шелленберг не тревожил адмирала, словно опасался вспугнуть или развеять его оптимизм. Вместо того чтобы вести их затянувшийся разговор к завершению, он с подчеркнутым вниманием осматривал украшенный причудливой лепниной потолок и легкие парадные мечи, скрещенные посреди настенного ковра, — своеобразный отзвук рыцарского Средневековья.
— Так какое же предписание вы получили в связи с моим арестом? — первым заговорил адмирал, понимая, что все нормы приличия, какие только можно было соблюсти, Шелленбергом уже соблюдены.
— Приказано доставить вас в Фюрстенберг, — повертел тот между пальцами ножкой рюмки. — Пока что — только в Фюрстенберг.
— Понятно: в Школу пограничной охраны, где уже содержится несколько десятков генералов и высших офицеров вермахта, — поднялся из-за стола адмирал.
— Именно туда, под опеку начальника Школы погранохраны. Таков приказ. Но должен заметить, что это еще не самый худший вариант. Некоторых сразу же увозили на Принцальбрехтштрассе, в гестапо. И тогда у них уже не оставалось абсолютно никаких шансов.
Канарис нервно побарабанил пальцами по столу и, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла.
— Как вы считаете, может ли хоть в какой-то степени изменить ситуацию моя встреча с Гиммлером?
— В любом случае от него зависит многое. В том числе и условия вашего содержания под арестом, который пока что следует считать домашним.
— Я того же мнения: обязательно нужно поговорить с Гиммлером. Все остальные: Мюллер, Кальтенбруннер и Геринг, не говоря уже о Бормане, — давно жаждут моей крови.
— Эти люди уже ничего не решают. Как-то повлиять на ход событий может только рейхсфюрер СС. Да и то, если вы заметили, я высказываю это предположение со всей возможной осторожностью.
— Вот-вот, Гиммлер — пожалуй, единственный, кто еще способен выслушать меня и, возможно, помочь.
— Фюрера исключаете? — вырвалось у Шелленберга. Он прекрасно помнил, насколько вхож был к Гитлеру этот некогда всемогущий адмирал.
Канарис запрокинул голову и грустно рассмеялся.
— Гитлер… Гитлер меня не примет. А если говорить откровенно, то особого желания встречаться с фюрером у меня тоже нет. Даже когда речь идет о моей гибели.
— А ведь именно он не дал ход вашему делу во время первого ареста, когда вы оказались узником замка…
— Тогда он элементарно струсил. Побоялся, что жестоким отношением ко мне настроит против себя весь абвер и командный состав Военно-морского флота. Теперь же он пребывает в таком состоянии, что не решится поддаться даже собственной трусости. Хотя бы из чувства самосохранения.
— Ситуация изменилась, в этом вы правы, — задумчиво проговорил Шелленберг. — Изменилось положение дел на фронтах, изменилось соотношение сил в Европе. Поэтому фюрер начинает вести себя как загнанный зверь.
…И адмирал вдруг почувствовал, что за этими словами его «жандарма» тоже скрывается страх перед своеволием фюрера. В эти минуты бригадефюрер вел себя как человек, который согласился арестовывать бывшего шефа абвера, чтобы таким образом выторговать отсрочку собственного ареста.
— Послушайте, Шелленберг, из всех людей, к которым я могу теперь обратиться, только вы все еще имеете доступ к Гиммлеру.
— Все еще… — согласно кивнул Шелленберг.
Решив, что дань приличию отдана, адмирал довольно решительно поднялся. Вслед за ним поднялся и бригадефюрер.
— Могли бы вы в течение ближайших дней уговорить рейхсфюрера, чтобы он принял меня?
Шелленберг на мгновение представил себе, кем он будет выглядеть в глазах Мюллера и Кальтенбруннера, если решится просить Гиммлера принять «личного врага фюрера». Что после этого способно помешать им — теперь уже вполне официально — причислить его к сообщникам Канариса, Ольбрихта, Бека и всех прочих, уже повешенных или еще только ждущих своей участи? Но все же отказать адмиралу — просто так взять и отказать — бригадефюрер не решился. Слишком большим оставался авторитет этого человека.
— Но вас приказано доставить в Фюрстенберг, а Гиммлер в это время…
— Если Гиммлер согласится встретиться со мной, я смогу прибыть туда, куда он укажет, в том числе и в Берлин. Кто сможет отменить его приказ?
— Вы опять забыли о фюрере, — нервно напомнил ему Шелленберг. Адмирал должен был бы понять, что ссылка на его пребывание в Фюрстенберге — откровенная отговорка, и не настаивать на своей просьбе.
— Приказа Гиммлера будет достаточно, чтобы я немедленно оставил казарму Школы пограничной охраны и отправился к нему. Фюрер может и не знать об этом. Но даже если бы он узнал, то приглашение Гиммлера можно было бы преподнести как вызов на допрос.
— Даю слово, что сделаю все возможное, чтобы Гиммлер принял вас, — подтвердил свое намерение Шелленберг, но уже едва сдерживая раздражение.
— С этой минуты я буду полагаться на ваше слово.
Решив, что задушевные разговоры пора прекращать, бригадефюрер СС по-армейски подтянулся.
— Господин адмирал, я понимаю, что вам необходимо сделать некоторые приготовления к отъезду. Думаю, часа вполне достаточно.
— Вполне, — едва слышно проговорил Канарис.
— Все это время я буду ждать вас на первом этаже, в гостиной. То есть в течение часа вы предоставлены самому себе… — Шелленберг сделал многозначительную паузу и пристально взглянул на Канариса. — Повторяю: в течение этого часа вы вольны делать все, что считаете необходимым. В рапорте о вашем аресте я сообщу, что вы ушли на второй этаж, в спальню, чтобы переодеться, ну а дальше…[46]
Канарис сразу же понял, что ему предоставлено право выбора между арестом, бегством и самоубийством. Это все, чем Шелленберг мог засвидетельствовать свое уважение к нему. И еще адмирал отдавал себе отчет в том, что в его ситуации большей щедрости вообразить попросту невозможно.
Он несколько раз нервно прошелся по кабинету, останавливаясь то у одной, то у другой стены, словно бы неожиданно натыкался на них.
«Неужели не понимает, что другого случая для побега ему не представится?» — скептически следил Шелленберг за метаниями адмирала.
Сейчас он не сомневался, что, оказавшись на месте Канариса, тотчас же бежал бы через черный ход, через окно, любым иным способом… И поскольку война все равно приближается к концу, так почему бы не попытаться перейти линию фронта? К тому же он не верил, чтобы такой опытный разведчик, как Канарис, не позаботился о тайном лежбище — на тот, самый крайний, случай…
Ознакомительная версия.
