— Здра… жела… ва… ство-о-о…
Знал ли Петербург, что делается в Казанском округе? Конечно. Из судных дел, жалоб, докладов, печати…. Знал и Государь. Сухомлинов писал впоследствии: «Несмотря на всю доброту, у Государя в конце концов лопнуло терпение, и Его Величество приказал мне изложить письменно, что он недоволен тем режимом, который установил в своем округе ген. Сандецкий… Я написал… Его Величество в одном месте смягчил редакцию…» Потом, когда военный министр собрался ехать в Поволжье, Государь приказал: «Скажите командующему от моего имени, что я его ревностную службу ценю, но ненужную грубость по отношению к подчиненным не одобряю».
Поволжье бродило, и наличие там во главе войск такого сурового начальника считалось, очевидно, необходимым.
По какому-то поводу собрались однажды в Пензе старшие начальники округа на совещание; председательствовал временно командующий войсками, начальник штаба округа ген. Светлов (Сандецкий лечился на курорте). После совещания начальник одной из бригад ген. Шилейко завел речь о том, что во главе округа стоит человек — заведомо ненормальный и что на них на всех лежит моральная ответственность, а на Светлове и служебная, за то, что они молчат, не доводя об этом до сведения Петербурга. Генералы, и в том числе Светлов, смешались, но не протестовали. Спустя некоторое время Шилейко послал военному министру подробный доклад о деятельности ген. Сандецкого, повторив то определение, которое он сделал на пензенском совещании и сославшись на согласие с ним всех участников его… Доклад этот был препровожден министром на заключение… ген. Сандецкого. Трепещущий Светлов понес переписку во дворец командующего вместе со своим прошением об отставке. Что было во дворце — неизвестно. Но в конечном результате Шилейко был уволен от службы; Светлов, против ожидания, остался…
Года через два мне пришлось встретиться в Житомире, в знакомом доме с Шилейко. За ужином вспомнилось старое…
— Расскажите, ваше превосходительство, как вы Сандецкого в помешательстве уличали…
Шилейко сердито посмотрел на меня и не стал рассказывать.
Оказалось, дело его приняло было тогда дурной оборот; в конце концов его отпустили с миром, с мундиром и пенсией, взяв только обещание не подвергать происшедшее огласке.
* * *
Начальник нашей бригады ген. П. был человек добрый, не боевой и очень боялся начальства. Писал огромные приказы — смотровые и хозяйственные, в меру пересыпая их карами, и предоставлял мне вопросы боевой подготовки войск. Побудить его оспорить невыполнимое распоряжение штаба округа или вступиться за пострадавшего стоило больших усилий. Был такой случай. Генерал Сандецкий, прочитав приказ по Хвалынскому полку и спутав фамилии, посадил под арест одного штабс-капитана — не того, кого следовало. Начальник бригады вызвал к себе потерпевшего и стал его уговаривать:
— Потерпите, голубчик. Вы еще молоды, роту получать не скоро. А если подымать вопрос — ведь третий уже раз подряд такая оказия — так не вышло бы худа. Вы сами знаете, если рассердится командующий….
Штабс-капитан потерпел.
Сандецкий благоволил к ген. П. и отличил его — чином и лентой. Но вот однажды, во время «большого маневра», командующий приехал неожиданно в наш штаб и из беседы с П. убедился, что тот не в курсе отданных по бригаде распоряжений. Был весьма разочарован и сильно гневался. С того и началось… Дальше — хуже. Осенью состоялось бригадное аттестационное совещание, на котором «осведомитель», полковник Вейс единогласно признан был недостойным выдвижения на должность командира полка. Начальник бригады, скрепя сердце, утвердил аттестацию, но с тех пор потерял покой. А Вейс открыто, не стесняясь, потрясал объемистым пакетом, в котором лежал донос, и грозил:
— Я им покажу! Они меня вспомнят!
В конце года состоялось окружное совещание в Казани. Вернулся оттуда начальник бригады совершенно убитый.
— Ну, и разносил же меня командующий!.. Верите ли, бил по столу кулаком и кричал, как на мальчишку. По бумажке, написанной рукою Вейса, перечислял мои вины по сорока пунктам. Чего только там не было!.. «Начальник бригады, переезжая в лагерь, поставил свой рояль на хранение в цейхгауз Хвалынского полка»… Или: «Команды разведчиков оставались в лагере лишних две недели не столько для обучения, сколько для спокойствия задержавшейся там семьи начальника бригады». Или вот еще: «Когда в штабе бригады командиры полков доложили, что они не в состоянии выполнить распоряжение штаба округа, начальник бригады, обращаясь к начальнику штаба, сказал: «Мы попросим Антона Ивановича — он сумеет отписаться»… Теперь мое дело — табак.
Я был настолько подавлен всей этой пошлостью, что не нашел и слов утешения.
Через несколько дней пришло предписание командующего относительно Вейса: как смело совещание не удостоить выдвижения «вне очереди» штаб-офицера, которого он считает выдающимся и еще недавно произвел «за отличие» в полковники?! Командующий требовал созвать вновь совещание и пересмотреть резолюцию.
Такого насилия до тех пор мы еще не испытывали.
Вызвал я телеграммами командиров из Астрахани и Царицына; собралось нас семь человек. У некоторых вид был довольно растерянный, но тем не менее, все единогласно постановили — остаться при прежнем решении. Я составил мотивированную резолюцию о неподготовленности Вейса в строевом отношении и, по одобрении ее, стал вписывать в прежний аттестационный лист. Ген. П. выглядел очень скверно. Не дождавшись конца заседания, он ушел домой, приказав послать ему на подпись всю переписку.
А через час прибежал генеральский вестовой и доложил, что с начальником бригады случился удар.
* * *
Положение осложнялось еще тем, что замещать временно начальника бригады предстояло лицу совершенно анекдотическому — командовавшему Хвалынским полком ген. Ф[евралеву]. Он служил ранее в Генеральном штабе, командовал полком, был уволен от службы и уже из отставки поступил к нам. Ему предоставили «дослужить» определенный срок для получения полной пенсии. Человек начитанный, далеко не глупый, Ф[евралев] обладал двумя недостатками: страдал запоем и болезненной потребностью врать. Врал всегда, по всякому поводу, без всякой нужды и совершенно безобидно.
— Нас шестеро братьев, и все живы-здоровы…
Через пять минут:
— А у меня — три брата, и, представьте себе, все умерли насильственной смертью….
В собрании за буфетной стойкой идет разговор о последнем циркуляре…
— Вовсе не так, надо понимать. Да вот, кстати, пишет мне Володька Сухомлинов — вчера получил письмо…
Все сановники у него «Сашки», «Володьки», со всеми он приятель и на «ты». Ф[евралев] вынимает из кармана измятое письмо и начинает читать. Из-за спины его раздается голос мрачного капитана:
— Совсем там, ваше превосходительство, не про циркуляр написано. И подпись — «Твоя Вера»…
— А вы зачем подсматриваете? Не хорошо, молодой человек, не хорошо….
О своей неудаче по службе во время японской войны Ф[евралев] рассказывал с циничной шуточкой:
— Получен был ночью приказ — моему полку атаковать деревню… А тут случилось так, что и я, и полк ханшином напились. Послали другой полк, который лег почти целиком. Мне бы, собственно, Георгия надо бы получить за спасение своего полка, а меня отрешили от командования….
Пил Ф[евралев] мертвую — дня по два, по три — не выходя обыкновенно из своей квартиры. Иногда, впрочем, показывался… Так офицеры-хвалынцы однажды утром были немало удивлены, увидев поваленной ограду вокруг своего лагерного собрания… Это — командир ночью, вызвав полковых плотников и сам вооружившись топором, снес всю ограду…
Все это вносило большой соблазн в жизнь бригады. Полное недоумение вызывало то обстоятельство, что грозный Сандецкий совершенно не реагировал на поступки Ф[евралева], хотя знал обо всем. Тем более что в Хвалынском полку служил Вейс…
Ко мне Ф[евралев] чувствовал расположение и даже почему-то побаивался меня. Это давало мне возможность умерять иногда его выходки. Перед приемом бригады Ф[евралевы]м я высказал ему сомнение в том, что его командование окончится благополучно. Ф[евралев] успокоил меня:
— Ноги моей в штабе не будет. И докладами не беспокойте. Присылайте бумаги на подпись, и больше никаких.
Такая «конституция» соблюдалась в течение нескольких недель.
* * *
На другой день после памятного совещания я послал аттестацию Вейса и всю переписку о нем в Казань. Получил строжайший выговор за представление бумаг, «не имеющих никакого значения без подписи начальника бригады». Штаб округа выразил даже сомнение — действительно ли содержание их было известно и одобрено генералом П. Я описал обстановку совещания и послал черновики с пометками и исправлениями П.
