Мне всегда удавалось возродить захлебнувшуюся атаку, и раньше никогда не приходилось попадать в ситуации, когда наши войска оставались бы на месте, в то время как танкист опережал их, подавая хороший пример. И еще кое-что помогало: ни у кого из нас, танкистов, не было каски. Это создавало совершенно ложное впечатление, будто мы абсолютно бесстрашные солдаты. Каски конечно же имелись, но висели снаружи у башни каждого танка, чтобы не занимать слишком много места в машине, поэтому они быстро терялись. Внимательные пехотинцы предлагали мне надеть каску, когда я ходил с ними на разведку, но никогда не находилось нужного размера.
Танкистам, которые были новичками на фронте, тоже следовало кое-чему научиться в этом отношении. Например, они делали вывод, что уже близко к линии фронта, на том основании, что у пехоты каски на головах или висят на ремешке за спиной. На самом деле солдаты просто не знали более удобного способа пристроить имевшиеся у них каски — они мешали, будучи подвешенными на пояс. Находясь вне танка, мы пытались оправдать отсутствие у нас на голове касок словами лейтенанта Ригера: «Для чего нужна каска, если мне попадут в живот!» В этих словах заключалась мрачная ирония судьбы. Во время отступления к позициям на Нарве Ригер и в самом деле умер от ранения в живот.
«Немедленно прибыть в часть»
После успешной операции у «еврейского носа» батальон вернулся в свой район сосредоточения в тылу. Лейтенант Карл Руппель из 3-й роты и я были посланы в Ревель, в дом отдыха в прифронтовой полосе, чтобы немного восстановить силы. Наверное, предполагалось, что это компенсирует неожиданно прерванный отпуск.
Кроме того, в случае необходимости нас всегда можно было немедленно вызвать из Ревеля. Нам суждено было убедиться в том, насколько мы нужны, скорее, чем того хотелось. Более подробно об этом будет сказано ниже.
Я был направлен в дом отдыха в Ревеле на основании заключения, написанного батальонным врачом. Медосмотр был проведен после моего преждевременного возвращения из отпуска по болезни. В документе отмечалось, что не выявлено более никаких признаков нарушений в работе сердца. Впервые симптомы болезни обнаружили весной 1943 года. Это означало, что я выздоровел на удивление быстро! Но далее выводы врача сводились к следующему: «Четырехнедельный период отдыха был бы целесообразен в связи с нестабильностью в работе сердца и ухудшением общего состояния здоровья, несмотря на отпуск. Строгое воздержание от никотина и алкоголя еще одно необходимое требование для обеспечения полной готовности к выполнению обязанностей. В случае будущих продолжительных физических стрессов вероятна возможность новых сердечных приступов и приступов астмы».
Карл Руппель и я экспрессом отправились в Ревель. Сегодня трудно поверить, что мы находились в пути восемь дней. Для нас, отпускников, в этом было мало веселого.
Не успевал поезд проходить хоть какое-то расстояние, как паровоз перетаскивал вагоны на другой путь. Для разнообразия была еще одна остановка из-за партизан. И так продолжалось всю дорогу до Ревеля.
Управляющий домом, который знал меня еще с 1943 года, прислал машину к железнодорожной станции. Нам предоставили чудесные комнаты с водопроводной водой, туалет со сливным бачком и ванной. Все были размещены с такими удобствами. Превосходное питание и полный покой не оставляли сомнений, что мы вернемся на фронт в великолепной физической форме.
В первый день утром мы завтракали вместе с семьей управляющего домом. Мы как раз рассказывали им, что нам довелось пережить в последнее время, когда появился порученец. Он протянул каждому из нас по телеграмме.
Мы переглянулись, потому что во время нашей поездки я побился об заклад с Руппелем, что у нас ни за что не получится три недели отдыха в Ревеле. Теперь я уже знал, что выиграл пари. В вечер нашего прибытия мы услышали из информационной сводки вермахта о прорыве русских на фронте у Витебска.
Я, естественно, имел представление о том, что было в телеграмме: «Немедленно прибыть в часть!» Мы ругались на чем свет стоит, и только мое хорошее воспитание не позволяет мне повторить эти слова. Мы были расстроены не столько тем, что срочно понадобились, сколько тем, что совершили нудную поездку совершенно напрасно. Впереди у нас была такая же утомительная поездка обратно, так что мы вернулись в войска еще более раздраженными, чем перед отъездом.
Мы обнаружили на фронтовом контрольном пункте в Плескау, что наша часть уже совершила марш-бросок в район к югу от Дюнабурга. Она была нацелена на открытый фланг русских, которые быстро наступали на Вильно.
Противник многому научился у нас и теперь двигался по тому же маршруту, который мы избрали в 1941 году, к сожалению в противоположном направлении. Первоначально это было направление Вильно — Минск — Витебск — Смоленск. На этот раз русские двигались в направлении Смоленск — Витебск — Минск — Вильно! Боги войны были настроены против нас.
Отказ подчиниться приказам
Из солдат «курортного» поезда пришлось сформировать боевые группы на отрезке маршрута Роззиттен — Дюнабург, потому что в районе действовали партизаны. Однако в Дюнабург мы прибыли без происшествий. Нас сразу же переправили в наши части. Невероятно, но все выглядело как в мирное время! Танки были рассредоточены, так сказать, в состоянии произведения ремонта. Экипажи разбили палатки, загорали и писали письма. Естественно, все знали, что такое приятное положение дел не может слишком долго продлиться.
Поскольку на поездах мы считались боевыми подразделениями, у нас были совершенно потрясающие пайки, по сравнению с теми, что мы обычно получали. Слишком скудное снабжение во время операций с лихвой компенсировалось здесь, доходя до уровня роскоши. Никто не ел суп, потому что он был слишком жирным. Кто станет есть стандартную пищу, если каждый волен выбрать для себя все, что только душа пожелает. Следует упомянуть, что каждая часть содержала большое стадо крупного скота и мелкой живности: коров, свиней, гусей, уток и цыплят. Для ухода за скотиной было создано специальное отделение. Мы жили роскошно в этот период. Настолько хорошо, что, скажем, вернувшиеся домой завидовали нам. Мы ели всевозможные деликатесы. Но никто не знает так хорошо, как солдат, насколько бренны земные блага.
Русские часто водили нас за нос. Они ни разу не проводили массированной атаки на север с флангов. Иногда противник беспокоил нас силами до полка, но это ни к чему не приводило.
11 июля близ Карасина состоялся наш первый настоящий боевой контакт с противником. Русских не совсем устраивало то, каким образом проходят наши позиции и стремление постепенно их укреплять. Поэтому мы должны были помочь нашим товарищам из пехоты занять господствующую возвышенность. Это не представляло для нас большой трудности, поскольку сами по себе русские не были сильны, и у них почти отсутствовали танки. К тому же они сосредотачивались исключительно на наступлении на запад.
Во время операции нам выдалась возможность подбить одинокий «Т-34», который показался у кромки леса. Радость омрачило происшествие с нашим храбрым обер-фельдфебелем Цветти, бедным парнем родом из области Штирия в Австрии. Мы заправлялись за пригорком, далеко за пределами видимости русских, когда пуля попала в него рикошетом, как гром среди ясного неба. Стоя в своем танке, он помогал грузить боеприпасы, когда шальная пуля попала в него, выбрав из всех частей тела ту, о которой так часто умалчивают в литературных произведениях. Во всяком случае, в Германии в Средние века еще можно было сказать в приличном обществе, что она попала ему в «задницу». Кроме того, мы все над этим хохотали, чем сильно его разозлили. Цветти, с которым никогда ничего не случалось в бою, пришлось эвакуировать из-за этого досадного инцидента. Открытую рану не вылечишь без госпитализации. Позднее я встретил его в 502-м запасном батальоне.
Через два дня русские снова оживились у Карасина. Мы действовали на участке 380-го гренадерского полка, когда я встретил лейтенанта-резервиста Бернда Шэцле. Он получил Рыцарский крест за боевые действия зимой в ранге командира взвода и состоял при нас офицером связи. Как у истинного шваба, у него было настоящее швабское имя, которое в переводе на английский означает нечто вроде «небольшого сокровища». После того тяжелого ранения я вновь встретил его на корабле, который должен был доставить нас домой. Шэцле тогда был всего лишь ранен в руку и мог ходить. Благодаря ему я не лежал таким уж беспомощным и забытым. Он позаботился, чтобы я мог отдыхать на палубе, и опекал меня во время всей длительной поездки.
Во время совещания командного состава перед командным пунктом 380-го пехотного полка нам был нанесен неожиданный визит. Прибыл корреспондент кинохроники, и его сюжет вошел в хроникальный фильм. Для того чтобы сделать свой эпизод еще более реалистичным, он попросил у меня разрешения поехать вместе с нами на следующую операцию. Мне не хотелось брать его с собой, потому что в наших машинах и без того было тесно. Но поскольку операция, по всей вероятности, не должна была стать слишком уж тяжелой, я позволил себя уговорить. В первый и последний раз!
