Друг
На следующее утро борттехник Ф. почувствовал себя плохо — болела голова, горло, слабость охватила тело. Или простыл вчера в бассейне, или тепловой удар схватил, перегрелся. Он лежал на кровати в полузабытьи, когда в комнату ворвался инженер эскадрильи:
— Давай быстро на стоянку, четырьмя бортами повезете генерала Варенникова на переговоры с полевыми командирами!
— Я не могу, товарищ майор, — простонал борттехник. — У меня после вчерашнего — тепловой удар. Сегодня плохо себя чувствую…
— А я всегда плохо себя чувствую! — заорал инженер. — Давай вставай, уже три борта запустились, тебя ждут — и кто ждет? Первый замначальника Генерального штаба! Слетаете, вас сразу к орденам представят, даже предыдущих представлений ждать не будете, генерал обещал.
Борттехник встал и, шатаясь, пошел на стоянку. Возле машины уже ждал экипаж. Больной тяжело поднялся по стремянке, вздыхая, протянул руку и нажал на кнопку запуска турбоагрегата, моля о чуде.
Аишка сказала «пу-у» и затихла.
— Все, — облегченно сказал борттехник. — Ищите другой борт. У меня аишка сгорела.
На этот раз действительно был прогар лопаток. Нашел инженера, доложил, вернулся в комнату, сказал лейтенанту М.:
— Феликс, будь другом, сними аишку, отнеси ее в ТЭЧ — я умираю.
И упал в кровать.
«Спасибо тебе, моя милосердная машина!» — подумал он, засыпая. — Ты меня понимаешь!»
После 250 часов налета полагалось две недели профилактория в Дурмени под Ташкентом.
Лейтенанты Ф. и М. выбрались в Союз в конце мая. Ночной Ташкент был прекрасен — веяло влажной зеленью, на темных дорогах стояли тихие машины с открытыми дверцами, в машинах сидели добрые заторможенные ребята и курили травку. Таксист долго искал названное место, — наконец, перед рассветом они уперлись в железные ворота с крашеными звездами, и постучали.
Райское место — двухместные номера, тенистый парк, пруд, маленькая столовая с ресторанным ассортиментом. Несмотря на все эти прелести, никто в профилактории не засиживался. Отметив прибытие-убытие, летчики ехали в ташкентский аэропорт, совали в окошечко кассы свой служебный паспорт с пятьюдесятью чеками, получали билет и летели домой, чтобы вернуться через две недели. То же самое сделали и лейтенанты — они улетели в Уфу, откуда лейтенант М. убыл в родную деревню Норкино.
Прошла неделя. Лейтенант Ф. в красно-зеленой футболке «Монтана» и в джинсах-«бананах» той же фирмы сидел со своим старым другом на скамейке в сквере Ленина. Отдыхая в тени высоких тополей, друзья беседовали о сверхчеловеке Ницше и Единственном Штирнера. Лейтенант Ф. с трудом возвращался от простых радостей войны к сложному философскому прошлому. Трудности действительно были немалые — временами лейтенант Ф. невпопад отвечал, а то вдруг и вовсе замолкал, глядя вдаль. Его друг заглядывал в пустые глаза лейтенанта и раздраженно говорил:
— Нет, ты все-таки отупел. И зачем ты в армию пошел?
Во время одной из таких посиделок лейтенант Ф. увидел, что в сквер с улицы заворачивает не по сезону загорелый молодой человек. Это был лейтенант М. Он подошел, поздоровался, улыбаясь.
— Иду, вижу, что это за красно-зеленый петух сидит? А это ты.
— А это я, — сказал уязвленный лейтенант Ф. — А ты что здесь делаешь?
— К сестре приехал.
— Знаешь, Феликс, — морщась, сказал лейтенант Ф. — Я только-только войну забывать начал, а тут ты, как живое напоминание…
— Ладно, — пожал плечами лейтенант М. — Я пошел. Только поздороваться завернул.
— Встретимся через неделю, — сказал ему вслед лейтенант Ф., и, обращаясь к другу: — Ну, вот, напомнил мне, кто я на самом деле и откуда. Скорей бы этот дурацкий отпуск кончился!
Через неделю лейтенанты Ф. и М. вылетели с военного аэродрома Тузель в Кабул. Там, на пыльной аэродромной пересылке они провели десять дней в ожидании транспорта на Шинданд. Наконец, на десятую ночь, одуревших от безделья, их вывели на аэродром, и загрузили в старый дребезжащий Ан-12, который и доставил лейтенантов в родную часть. Инженер эскадрильи майор Иванов встретил их словами:
— Вот они — десять дней, которые потрясли мир!
У обоих лейтенантов после прибытия были неприятности. Лейтенант М. забыл в Кабуле свой отпускной документ — печати ставили прямо возле самолета, и лейтенант М. вспомнил о своей бумажке, когда самолет уже выруливал на полосу. Финчасть долго не верила, что он прибыл на территорию войны вовремя.
Лейтенант Ф. тоже принял страдание по финансовой части. Он привез с собой из Союза сто пачек фотобумаги. Перед отпуском, будучи в Фарахе, он увидел уличного фотографа с деревянным ящиком на штативе. На вопрос, нужна ли ему фотобумага, фотограф энергично закивал. Теперь, раскладывая пачки на несколько групп — для Фараха, Заранджа, Геришка, Чагчарана, Турагундей, — лейтенант Ф. будучи монополистом, рассчитывал обеспечить себе необходимую сумму для дембеля, который намечался в начале июля (но запоздал на два с половиной месяца).
Смок и Малыш с их морожеными яйцами оказались более удачливы, чем предприниматель Ф. Когда он прилетел в Фарах и нашел фотографа, тот, увидев двадцать пачек фотобумаги, замахал руками:
— Нэт, стока нэ нада! Адын пачка на адын год хватит!
За три с половиной месяца до замены борттехник Ф. смог распространить на всей западной половине Афганистана всего тридцать пачек фотобумаги по символической цене. Правда и этого количества хватило, чтобы окупить все сто пачек. Радовало то, что вслед за ним еще несколько летчиков привезли из отпуска чемоданы с фотобумагой. Потому что борттехник Ф., на вопрос, как идет реализация, неизменно показывал большой палец.
Пока борттехник Ф. дышал воздухом свободы, на его борту хозяйничал борттехник по кличке Шайба. Первое, что сделал Шайба, приняв борт во временное владение, — поставил две бронеплиты перед пулеметом — парашютам, уложенным борттехником Ф., Шайба не доверял. И очень скоро судьба продемонстрировала Шайбе, что он своим страхом спугнул удачу.
Однажды эскадрилью взбудоражила весть, что в Зарандже сбит замкомэска майор У. Он сам вышел на связь через ретранслятор и сообщил, что выведен из строя один двигатель. Срочно снарядили техбригаду, посадили ее на борт № 10, двигатель затолкали на другую машину, пара взлетела и пошла на пределе в Зарандж. Торопились — уже вечерело. На полпути к Фараху увидели, что на дороге стоит разукрашенный автобус, а метрах в ста от дороги — разукрашенная бурбухайка. Стоят и перестреливаются. Завидев летящую пару, враги мгновенно прекратили выяснять отношения и перенесли огонь на вертолеты. В итоге короткого боя у «десятки» был пробит левый пневматик, прострелен соединительный шланг топливопровода в правой стенке салона — пуля прошла через толпу техников, никого не задев, керосин начал хлестать в кабину. Кто-то из техников заткнул дырку пальцем — так и сели в Фарахе.
Доложились на точку: мол, так и так, поход окончился неудачей, шлите пару с колесом для «десятки». Техбригаду перегрузят на другой борт, она полетит дальше в Зарандж, а «десятка», заменив колесо, вернется на базу.
Пару с запчастью выслали.
Когда она садилась в Фарахе, мимо на Шинданд молча просвистела пара из Заранджа. Майор У. тянул поврежденную 33-ю машину одним двигателем, выведя его на взлетный режим. Разрешенное время работы на взлетном — 6 минут, время полета от Заранджа до Шинданда — полтора часа. После такого полета двигатель подлежал списанию. Таким образом, майор У. привел на базу вертолет с двумя не годными к дальнейшей эксплуатации двигателями.
Казалось бы — что за беда, если все остались живы? Однако дознание быстро выявило правду. Майор У. решил поглушить рыбу в речке возле Заранджа. Зайдя на боевой, послал нурсы в реку. Она оказалась не очень мелкой — снарядам потребовалось время, чтобы достичь дна, пробить слой ила и взорваться. За это время вертолет майора У. долетел до места входа эрэсов, и наткнулся на им же учиненные взрывы. Несмотря на увертку один двигатель всосал воду, ил, осколки и захлебнулся.
После выяснения всех обстоятельств майор У. был снят с заместителей, и принужден выплатить немалую сумму.
А борттехник Ф. убрал с носового остекления мешавшие обзору бронеплиты и вернул привычные парашюты.
Война пошла своим чередом.
Привезли комдива в Геришк. Сели за городом возле дороги. Комдив уехал.
Солнце еще высоко, жара. Оставив вертолеты под охраной БТРа, летчики идут к речке. Белая мягкая как цемент пыль, всплывая, облепляет штаны до колен. Берег обрывист, его серый камень изрезан причудливыми проходами. У самой реки каменные плиты дырявы, как старое гигантское дерево, в дырах плещется вода. Тишина, легкий шелест камыша на другом берегу. Думать о том, что кроме цапель там может быть еще кто-то, не хочется. Тем не менее, автоматы, комбезы брошены у самой воды, один из отдыхающих с автоматом в руках дежурит возле. Летчики долго, с наслаждением лежат в мелкой горячей речке, — у нее каменное, слегка шершавое дно, — потом полощут комбинезоны — они высыхают на раскаленных камнях за несколько минут. Еще раз окунувшись, надевают горячие ломкие комбезы и бредут к вертолетам. Так отдыхающие идут с пляжа на обед в санаторную столовую.
