— Ты знаешь, я теперь какой человек? — наседал Никша на старуху.
— Знаю, знаю! — не сдавалась Макариха: — Первейший дурень в волости и пьяница несчастный! И к тому же лодырь!
Никша ругался, стращал Макариху. Но бабу, если она упрется, не скоро перешибешь.
Так текли дни.
Как-то вернулись в Никольщину тайком ребята, которые партизанили в уезде. Было у них дело какое-то дома. Обделали они, что им надо было, а перед уходом зашли в крайнюю избу к Макарихе.
Уселись на лавку, покурили, со старухой толкуют. И является в это время веселенький Никша. Увидал гостей, обрадовался:
— Ах, ребята, милые вы мои! Воители разлюбезные!..
Поздоровались с ним ребята, зубоскалят. Никакого уваженья Никше не делают. Обидно ему стало.
— Какое вы можете право иметь насмешку надо мной делать? — насел он на них.
Ребята удивились.
— А что? — говорят. — Какая ты персона, что посмеяться над тобой нельзя?..
— А такая вот! — напыжился Никша. — Я, можно сказать, цельный полк карательный погубил.
— Ты-ы?!..
— Я!!.
— Это ты про что-же врешь?
— Да вот про то самое...
Согнул Никша руки крендельком, в бока ими уперся, ноги расставил, расфасонился:
— Вот именно так...
И давай ребятам про подвиг свой выкладывать.
Сначала ребята слушали его, ничего. Потом друг друга подтолкнули локтями, покраснели, понатужились, Никшу перебили, заржали:
— Ах ты!.. Дак ты тот самый обормот-то?!.. Ты это с пьяных глаз белых за красных признал?.. Ну и герой!.. Xo-xo!..
Осекся Никит, закис. На ребят не глядит, на Макариху боится посматривать.
— Вы это откуда, черти, все знаете? — вздохнул он, когда ребята устали хохотать: — Какой вам лешай всю гиографию размазал? А?
— Да мы знаем!.. Нам ребята пьяновские в ту самую пору про все обсказали. Мы ведь только тебя пытали... Герой!..
Макариха прислушалась ко всему этому, вникла, поняла и радостно всплеснула руками:
— Господи!.. Стало быть, вот он как геройствовал-то, воитель наш!.. Ах ты, ботало, ботало!..
Поглядела она весело на Никшу, качнулась — и давай хохотать. Хохочет да приговаривает:
— Господи! Вот ботало!.. вот ботало!..
Горек был Никше хохот этот бабий. Прокатился он из избы в избу по всей Никольшине.
Завял Никша. Опять на прежний фасон перешел. Не хорохорится, не задается.
Но шли дни. Проскочили месяцы. Протянулись годы. Прошла кумуха эта самая с чехами, с Колчаком. Вернулись уцелевшие в партизанской страде ребята. Повернулась жизнь на крепкий лад.
И было так:
Проезжало через Никольщину какое-то начальство новое. Собирали мужиков на сходку, про жизнеустройство новое толковали. Толкался среди других и Никша. Слушал он, слушал, обидно ему стало: вот разговаривают люди, разоряются, чем же он хуже других. Как только приезжие поговорили, протолкался Никша вперед, к столу, кричит:
— Хочу, товарищи общество, разговор иметь!..
Загалдели, зашумели:
— Слезай, Никша! Катись, катись! Гоните его!..
Но приезжие посмотрели на Никшу, посмотрели на мужиков и говорят:
— Допустите его... Даем ему слово.
Ну, Никша и понес!
А пока он под хохот и шум тянул свою канитель, заслугу свою выставлял — начальство поспрошало знающих людей про Никшино дело и давай смеяться.
Но когда кончил Никша, выступил один из приезжих, речь держит:
— Хоть, говорит, и бессознательный и притом беззаконно пьяный этот гражданин и хотя, как выяснилось, с пьяных глаз он тогда обморочил белогвардейщину, но по окончательным результатам выходит, что гражданин этот пользу Рефесере принес существенную, и смеяться над ним излишне не полагается... Вот!
Мужики молча переглядывались и прятали в себе хитрый смешок. Никша выпячивал брюхо и кивал головой: так, мол, так!..
* * *
Но, не взирая на речь эту, Макариха, а за ней вся Никольщина, никогда не упускала случая похохотать над пьяненьким, задирчивым, хорохорившимся Никшей.
Однако, самогоном, если случалось, угощали его всюду охотно.
