Когда отошли, когда вырвались из-под бомбежки, один из тех, кто был на трапе, задремал. Качнуло. Моряк, пересчитывая ступеньки, свалился вниз и угодил головой в раненую ногу сидящего на палубе старшины. Раздался крутой боцманский загиб в господа бога, в мать его деву Марию и во все его двенадцать апостолов.
И тут кубрик грохнул. Обмороженные, истекающие кровью люди хохотали!
Рейсы на Рыбачий следовали один за другим, беспрерывно. Уже давно невозможно было определить, ночь ли за бортом или день. Отупляющая усталость гнала все мысли, кроме одной, колотившей в душу: «Только бы не упасть, только бы не свалиться!»
В один из рейсов с ними пошел на Рыбачий сам флагманский хирург флота военврач 1 ранга Арапов. Имя его гремело. Арапов впервые вместо неудобных и мучительных для раненого шин ввел в практику глухое гипсование, предложил обрабатывать раны порошком — стрептоцидом.
Море штормило, МСО-3 переваливался с борта на борт. Дмитрий Алексеевич обратил внимание на то, что у военфельдшера за все время рейса не было во рту и маковой росинки. «Так нельзя, вы же себя черт знает до чего доведете! Хотите списаться на берег?» — «Нет, я здесь останусь», — прошептала Королькова.
И все-таки военврач 1 ранга вспомнил о ней. 13 мая 1942 года корабли Северного флота сняли десант, а в конце месяца Веру перевели в госпиталь, в губу Грязную, старшей медсестрой.
Десант свою задачу выполнил. Он сковал значительные силы противника, помешал гитлеровцам начать новое наступление на Мурманск.
В госпитале служить было легче, хотя и здесь случалось всякое. Однажды принимали раненых в порту. В это время в стоящий неподалеку американский транспорт угодила авиабомба. Пожар охватил всю среднюю часть судна, с мостика летели куски горящего дерева, пароход окутался дымом. На борту кто-то истошно закричал, и Вера, придерживая рукой санитарную сумку, ринулась к пылающему транспорту. Ее догнали уже у трапа: «Куда?! На тот свет захотела?!» Буквально через минуту взрыв котла развалил судно пополам.
Но война на то и война, что не знаешь, где тебя ждет пуля или шальной осколок. Впрочем, пули пощадили Веру. Ее поджидало другое…
30 сентября 1942 года она повезла дизентерийных больных из губы Грязной в Мурманский инфекционный госпиталь. Пока их приняли, стемнело, и она решила заночевать в городе. А заодно навестить товарищей, знакомых еще по службе на МСО. Они жили в большом доме на проспекте Сталина, у Пяти углов. Дом чудом уцелел, хотя бомбежка потрепала и его. Выпили чаю, поболтали всласть, и она пошла к себе. Было десять вечера. Город бомбили, кидали зажигалки. На лестнице темно, хоть глаз выколи. Прошла один лестничный пролет, другой. Возник светлый, во всю стену, прямоугольник. Вера перешагнула порожек и… упала со второго этажа на мощенный булыжником двор: оконный проем приняла за дверь.
Она сломала кости таза, левую руку. Ее доставили в городскую больницу, куда свозили всех пострадавших в тот вечер при бомбежке.
Вера лежала в коридоре среди стонущих от боли, умирающих людей. Случайно в больницу заглянул начальник госпиталя, приказал перевезти Королькову в бухту Грязную.
2 октября ей не спалось. Койка была у самого окна, она смотрела на черное, усеянное звездами небо. Вдруг темнота стала пронзительно-голубой. Страшная догадка сдавила сердце: «Осветительная ракета?!» А потом взрыв, распахнутое настежь окно, падающая с потолка штукатурка…
Ее засыпало с головой, перебило осколком загипсованную руку. Только через два месяца она встала на ноги. И сразу узнала две скорбные вести: фашисты утопили МСО-2, погибла Тося Клементьева, а через несколько дней пошел на дно и ее родной МСО-3.
Она не заплакала, но весь день не проронила ни слова. Лишь поздно вечером, после работы, доплелась до койки, уткнулась головой в подушку и разрыдалась.
Весной 1943 года ей вручили медаль «За отвагу». За эвакуацию полутора тысяч раненых десантников. Командующий Северным флотом адмирал Головко подписал приказ о награждении 8 марта. Так поздравили Веру Королькову с Международным женским днем.
А потом к ней пришла любовь. Она вышла замуж за флотского офицера, такого же медика, как и сама. В ноябре 1944 года старший лейтенант медицинской службы Королькова, теперь уже Батурина, была уволена в запас. По беременности. Дочка родилась после Победы.
Началась новая жизнь. Были в ней и свои радости, и свои беды. Не было одного: войны.
— Будем надеяться, что и не будет, — говорю я ей.
— Будем надеяться, — отвечает Вера Михайловна.
Она заметно устала, вспоминая, да и внучка тянет ее за руку. «Бабушка, пойдем гулять!»
Мы вышли в пропахший весною садик перед домом, где уже прыгали по лужам мальчишки и девчонки. Внуки тех, кому спасла жизнь седая, невысокая женщина — военфельдшер Вера Королькова.
Торпедный катер покачал бортами раз-другой, как бы разминаясь, и ринулся в атаку. Уже не брызги — спрессованные до ядерной плотности капли летели навстречу. Катер вышел на редан, и его широкое туловище зависло над водой.
«То-овсь!» Стрелки секундомеров помчались наперегонки. Я поглядел на Охрименко. Он сидел на разножке, привалясь мягким плечом к обвесу мостика. На его широком лице не отражалось ровным счетом ничего, кроме обычной сосредоточенности. А ведь испытывалась новая боевая техника, от результатов, за которые отвечал он, капитан 1 ранга, зависело многое.
В эти считанные мгновения мне открылось главное, что было в характере моего командира: умение сжать свою волю в кулак. Так сжимают стальную пружину.
* * *
И другое запомнилось.
Я собирался в командировку, и вдруг меня вызвали к Охрименко. Извиняющимся голосом (он вообще был предельно деликатен, когда что-то касалось его лично) капитан 1 ранга сказал:
— Будете в Н-ске, закажите мне, пожалуйста, комплект орденских планок. А то неудобно каждый раз перекалывать их с кителя на тужурку.
В полусонном от июльской жары городке я разыскал нужную мастерскую. Когда через несколько дней я пришел за заказом, меня уже дожидался сам директор комбината бытового обслуживания:
— Вы не могли бы встретиться с коллективом, рассказать о подвигах?
Тридцать пять наград Григория Николаевича произвели должное впечатление.
* * *
Бывает же такое: будущий легендарный минер подорвался на мине, когда ему было… тринадцать лет.
Хлопец из украинского села Гайворон приехал в 1923 году в Севастополь наниматься юнгой на боевой корабль. Не преуспев в этом деле, он определился в рыбацкую артель. Однажды он шел с приятелем на тузике — двухвесельном яле, и возле них взорвалась на прибрежных камнях сорванная течением мина.
Гришу выбросило из лодки, ударило о воду. Первый осмотр в больнице, казалось, не оставлял никакой, надежды: паралич обеих ног, глухота…
Потребовалось все искусство опытного врача, помноженное на совершенно недетскую волю больного, — и Гриша через несколько месяцев встал на ноги.
Свою мечту стать военным моряком он все-таки осуществил в 1931 году, поступив в Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. К тому времени за его плечами был техникум, работа в совхозе, срочная служба на флоте… Он очень многое умел делать собственными руками. Это пригодилось потом…
* * *
22 июня 1941 года на Севастополь на парашютах были сброшены мины. Тральщики немедленно вышли на их поиск и уничтожение, сделали в местах приводнения десятки галсов, но мин не обнаружили. А вечером буксир потащил на внешний рейд плавучий кран для подъема сбитого накануне немецкого самолета. Как только по протраленному фарватеру они приблизились к месту падения, раздался взрыв, и буксир затонул.
По счастью, одна из мин лежала на мелководье. Ее подняли и определили: неконтактная…
Здесь необходимо пояснение. Контактные мины взрываются при непосредственном соприкосновении с целью. Неконтактные (они покоятся на дне) — при воздействии на взрыватель физического поля корабля. Полей этих несколько: магнитное, акустическое, тепловое, гравитационное… Найти, от какого из них срабатывает взрыватель, — значит разгадать секрет мины. Но для этого требуется извлечь взрыватель…
Мина, о которой идет речь, была магнитной. В Севастополь прилетели ученые-физики — Александров и Курчатов. В необычайно короткие сроки был создан электромагнитный трал, оборудована станция для размагничивания кораблей. Во всех этих работах самое деятельное участие принимал младший флагманский минер Черноморского флота капитан-лейтенант Охрименко.
Фашисты не успокоились. В октябре на рейд были сброшены мины, которые на электромагнитный трал не реагировали. Рискуя жизнью, водолазы застропили зловещую гостью. Но едва минеры приступили к разоружению, как бурый столб гальки и развороченного песка поднялся над Константиновским равелином. Под одной из крышек горловины оказался заряд-ловушка, так называемый камуфлет. Он-то и вызвал взрыв.
