Старый солдат, нахмурив густые, черные брови, сросшиеся на переносице, злился сам не зная на кого. Не укладывалось в голове, как это враг так быстро сумел прорваться сюда, смешать, перепутать все, и не понятно, где нынче фронт и где тыл. Как это фашистам дают так нагло и свободно орудовать в нашем небе и на земле? Что произошло? Он не мог понять, почему так быстро нарастают события. Куда не повернешь – натыкаешься на немецкие танки, засады. Неужели у нас нет такой силы, таких. мудрых полководцев, которые в состоянии остановить и разгромить врага? На что это похоже – все двигается на восток, а не на запад, на врага…
Горько было солдату на душе. Сердце разрывалось на части. Ужас леденил его. Больно до слез, хоть ложись да помирай.
Но батя, как с первого дня назвали его солдаты, артиллеристы, с которыми он отступал, не собирался умирать. Всеми силами он отгонял от себя мрачные мысли. Что ж это, скажите на милость, за солдат, что только думает о смерти? Не может быть, чтобы долго так отступали. Не может вечно так продолжаться. Мы теперь покамест под конем оказались, но придет время, когда будем на коне.
Эти мысли подбадривали его и его соседей – солдат, с которыми он познакомился в пути и подружился за эти тяжелые дни.
Он переживал еще и оттого, что шагает среди измученных, запыленных солдат и офицеров тяжкой дорогой отступления, солдат в гимнастерке и светлых штанах – ни штатский, ни военный. К тому же еще без винтовки-. Правда, в пути он нашел солдатскую лопатку и сунул ее за ремень. В тяжелую минуту для солдата это тоже оружие. Не бог весть какое, но не с пустыми руками.
Правда, когда прут на тебя танки и идут за ними вражеские автоматчики, лопаткой мало чего сделаешь. И в самом деле, что будет, думал он мучительно, если немцы нежданно-негаданно высадят десант и придется вступить с ним в бой, чем он фрицев будет колотить – одной лишь лопаткой? И человек, как никогда, завидовал тем, у кого было оружие.
Но дня два спустя счастье привалило. В овраге он нашел кем-то брошенную винтовку с патронами и сумку с гранатами.
Он тут же вооружился и почувствовал себя на седьмом небе, подлинным солдатом. Веселее стало на душе. И настроение сразу изменилось. Он стал шутить с солдатами, подбадривать людей, рассказывать о первой войне. Ничего, мол, ребята, не надо падать духом. Война есть война. Всяко здесь бывает. Сегодня нам очень плохо – вот так отступать, не зная, на каком свете находимся, а завтра наш враг заплачет кровавыми слезами. Ничего, скоро очнемся от неожиданного первого удара. Быть немцу битым. Это как пить дать. Он, старый кузнец и солдат, отлично знает нрав пруссаков. Ой, как заплачут, как побегут, но вряд ли ноги унесут из России.
А радио приносило неутешительные вести с фронтов. Несмотря на весь оптимизм солдата-кузнеца, дела шли очень плохо.
На рассвете третьего дня, на околице деревни, группа заняла старые, оставленные кем-то окопы и вступила в бой с вражескими десантниками. Немцев было с полсотни. Вооруженные автоматами и ручными пулеметами, они бросились в атаку, решив с ходу разгромить окопавшихся. Приблизившись к окопам, заорали во всю глотку, чтобы русские сложили оружие, ибо сопротивление влечет за собой смерть, капут, но из окопов солдаты открыли огонь, и мало кому из самонадеянных фрицев удалось унести ноги.
Бой длился недолго. Начался неожиданно и так же быстро закончился победой.
Бойцы воспрянули духом. Выбрались из укрытий и с чувством невыразимой солдатской гордости осмотрели убитых, разбросанные по всему полю автоматы и пулеметы.
Ребята подобрали оружие, патроны. Люди почувствовали прилив свежих сил, бодрости. Для старого солдата это было новое боевое крещение. Он видел, как падали немцы-автоматчики, которые еще несколько минут назад гордо шли к окопам и орали, чтобы русские в плен сдались – мол, все равно все для них потеряно…
Сердце радовалось. Значит, можно этих извергов бить. Так вот какие они вояки. Могут наступать, когда бегут от них.
Жаль, что нет линии фронта. Солдаты окопались бы по всей линии, и тогда пусть попробует враг пройти. Но пришлось группе отходить дальше. Слева и справа никого не видно было.
И ночью отправились дальше в путь.
Где-то на железнодорожной станции, разбитой вражескими бомбами, среди полусожженных вагонов, солдаты нашли новое, с иголочки солдатское обмундирование. Переоделись, переобулись и почувствовали себя, как вновь рожденные. Особенно обрадовался батя. Сбросив насквозь промокшую гимнастерку, натянул на себя все новое, свежее, пилотку, и, если б не обросшее густой щетиной лицо, он вполне сошел бы за молодого бравого солдата.
Теперь он себя почувствовал посвежевшим. Он уже ничем не отличался от остальных солдат.
В небольшом городке, куда собралось несколько групп солдат, отступавших с самой границы, всех построили. Создали новые части. Распределили кого куда, выделив командиров.
Хоть Авром Гинзбург две войны проходил в пехоте, но в спешке определили его в артиллерийскую батарею, назначив подносчиком снарядов.
Новая должность ему понравилась, беда состояла, однако, в том, что выделили три орудия, но снарядов к ним не оказалось. Приходилось в пути искать боеприпасы и пускать их в ход. Несколько раз батарея разворачивалась и отбивала натиск вражеских танков. Днем сражались с напирающим врагом, а под покровом ночи отходили все дальше на восток.
После нескольких сильных боев с вражескими танками в открытом поле вышли из строя машины, перебиты пушки, погибло несколько пушкарей и уцелевшим пришлось отступать в пешем строю.
Измученные, насквозь промокшие от пота, шли, понурив головы, бойцы по пыльным проселочным дорогам, то и дело падая на землю, прячась от фашистских бомбардировщиков.
Среди них шагал наш деражнянский кузнец. Снова он приуныл и меньше стал шутить, успокаивать и подбадривать товарищей. Просвета пока что не видно было. Приходилось отступать с короткими боями. А людей становилось все меньше и меньше. Приходилось носить на плечах раненых. Не оставлять же их на съедение немецким палачам. Тяжелораненых доводилось оставлять в деревнях на попечение преданных людей. Легко раненные тащились вслед за отрядом, стараясь всеми силами не отставать. Все понимали, что лучше упасть в чистом поле, умереть, чем попасть в руки фашистов.
Давным-давно земляки Гинзбурга поражались, глядя на него:
– Столько ты на своем веку настрадался, – говорили они, – нюхал порох, валялся в окопах, госпиталях. В какие только переплеты не попадал, а на голове у тебя, голубчик, ни единого седого волоса. Черная чуприна прямо-таки как у молодого человека…
– А я и есть молодой человек… – отшучивался кузнец. – Я просто не считаю мрачные годы, только хорошие, а таких не так уж много. Вот и считайте, что я молод…
Большие карие глубоко посаженные глаза задорно улыбались. Всегда обветренное, покрытое бронзовым загаром лицо сияло. Приятно было ему, что люди считают его молодым, несмотря на его почтенные годы. А вот теперь, за такое короткое время на войне – необычной, странной и непонятной, сразу как-то преобразился, постарел, осунулся. На высоком лбу углубились морщины, поседела изрядно голова.
Он отлично понимал свое состояние. Это, наверное, было от гнева, который бурей клокотал в груди, от боли и горечи поражений, неудач, от бессилия собраться и ринуться на коварного врага, отомстить за все его злодеяния.
Очень больно было на душе. Шутка сказать: на твоих глазах рушится жизнь страны, горят города и села, построенные с таким трудом, рушатся мосты, электростанции, новостройки и все погружается во мрак. Недоедали, жили в бедности, трудились день и ночь не покладая рук, отказывали себе во всем, но настойчиво строили, создавали все новое для детей, внуков и правнуков, для новой жизни, а тут все в огне, дыму, пламени. Все идет прахом.
А что эти гитлеровские палачи творят на захваченной территории, в городах и селах! Как безжалостно уничтожают они наших людей – звери. Разве это можно передать словами? Разве это укладывается в сознании нормального человека?
И это разъедало душу старого солдата и его боевых друзей, которых сбратала эта тяжелая военная дорога.
Кому же после всего этого нужно объяснять, почему кузнец сразу поседел, постарел, осунулся?
И так было не только с ним, а, кажется, со всеми, кто пережил это страшное первое время фашистского нашествия.
Люди ожесточились. И каждый раз, когда вступали в смертельную схватку с вражескими солдатами, дрались упорнее, наносили им крепкие удары, обращали в бегство. С каждым днем все больше осознавали, что не так уж страшен враг, что его можно бить, надо только собраться с большими силами, не бояться его психических атак, танков.
В пути, в схватках с фашистскими танками учились воевать. Гранаты, собранные на поле, могли на первый случай заменить артиллерию. Научились поджигать грохочущие машины бутылками горючей смеси.
