Минимальные потери в отряде Басаева обеспечили ему постоянный наплыв новобранцев. Семьи партизан прославляли его как благодетеля, чуть ли не полубога, ведь отправляя сыновей в партизанские отряды, отцы и матери прощались с ними навсегда, не надеясь больше с ними увидеться. А тут, благодаря Шамилю, они возвращались живыми после каждой, даже самой дерзкой операции. Семьям погибших, таких, впрочем, было немного, Басаев платил возмещение, раненных за собственные деньги отправлял на лечение на черноморские курорты Сухуми или Пицунду в Абхазии.
Шамиль Второй — стали говорить о Басаеве в Чечне и на всем Кавказе, сравнивая его с имамом-мятежником девятнадцатого столетия.
О Масхадове не слагали песен и не ставили его в один ряд с величайшими кавказскими героями. Но после смерти Дудаева, разнесенного в клочья российской ракетой, естественным было, что именно он возглавил государство.
Его все уважали и признавали. Но не любили. Ему досталось уважение, а любовь — молодому сорвиголове Шамилю, который с отчаянной отвагой бросал своих моджахедов в самые дерзкие авантюры. И всегда выходил из них живым.
Масхадов считал нападение на Буденновск чистым безумием, смертным приговором лучшим бойцам, потому что только таких взяли на операцию. Он сопротивлялся ее проведению, но был не в состоянии удержать Шамиля. Он думал о последствиях. А Шамиль не морочил себе этим голову. И именно он стал героем.
Масхадову осталось только подписать с россиянами навязанное им силой перемирие и молча проглотить горький стыд, которому подверг его джигит. Он вынужден был признать преступлением и осудить нападение Шамиля на Буденновск, а также пообещать россиянам личный контроль за тем, чтобы Басаев был пойман и передан российским следственным органам, которые вновь объявили его в розыск. Наверняка, ему дорогого стоило не показать своего унижения и злости. Тем более что Шамиль, планировавший укрыться в горах, бесследно исчезнуть, меж тем и не думал отказывать себе в удовольствии наслаждаться славой. Встречался в лесах с журналистами, рассылал через своих гонцов послания и даже диктовал условия договоренностей с россиянами.
— Волос с моей головы не упадет. Хотел бы я посмотреть на того, кто попробует меня выдать, — потешался Шамиль. — А тому, кто заключит мир с Россией, отказавшись от независимости Чечни, я лично пущу пулю в лоб. Никто не имеет на это права.
Масхадов возглавлял почти все чеченские делегации на мирных переговорах с россиянами. Подписал практически все российско-чеченские соглашения. Включая и самое главное, о прекращении войны. Российские генералы не могли им нахвалиться.
«Хоть он и враг, с ним можно разговаривать».
Масхадов встречался с ними при любой возможности, явно и тайно. Чаще всего в Старых Атагах, в одноэтажном доме из красного кирпича, принадлежавшем Ризвану Лорсанову, человеку зажиточному, влиятельному, со связями. Именно из-за этих достоинств с первого же дня войны россияне и чеченцы наделили его неблагодарной ролью посредника и курьера между своими вражескими станами. Встречи Масхадова с российскими генералами держались иногда в такой величайшей тайне, что о них не предупреждали даже самого Ризвана, сходившего с ума, когда в его дворе вдруг появлялись повстанческие лидеры или половина командования российской армии на Кавказе, ошеломляя хозяина и соседей.
А как-то раз, когда переговоры затянулись до поздней ночи, Ризван на своей «ниве» сам отвозил российского генерала Лебедя в Грозный. Генеральский визит следовало держать в величайшем секрете, чтобы никто ни в Москве, ни в горах, не смог торпедировать почти состоявшейся сделки. И хоть он ехал с выключенными фарами, чтобы не привлекать внимания солдат на ближайшем посту, те услышали шум мотора, а неосвещенная машина только усилила их подозрения. Рванулись автоматные очереди. Ризван съехал в ров, выскочил на дорогу, заорал:
— Не стрелять! Не стрелять! Это я, Ризван!
Его тут все знали, и россияне, и местные. Стрельба прекратилась.
— Ризван? Жить тебе надоело? Тоже мне время для прогулок выбрал!
— Лебедя везу, — крикнул в ответ Ризван, забыв, что солдаты не имеют понятия о секретной миссии генерала с фамилией птицы.
— Ризван! Ты, похоже, совсем спятил! — помолчав, крикнул в ответ солдат. — Война вокруг, комендантский час, а этот ночью, не включая фар, лебедя на машине возит!
В тот день, когда Масхадов и российский генерал Лебедь должны были подписать в доме Ризвана мирный договор, чеченец тоже едва не поплатился жизнью. Сначала ему пришлось несколько часов развлекать генерала разговорами и играть с ним в шахматы, потому что сильно опаздывали недоверчивые чеченцы, не принявшие приглашения на борт российского вертолета. Когда Масхадов, наконец, появился, российский генерал так увлекся партией шахмат, что и не подумал ее прерывать. Поздоровался только с чеченцами и вернулся к игре. Масхадов молча, как будто просто приехал на званный обед, обмыл руки и уселся за стол. Договор подписали только под конец ночи, которую Ризван, смертельно напуганный призраком провала переговоров, провел, не сомкнув глаз.
Масхадов был убежден, что необходимо любой ценой прекратить войну. Шамиль считал войну не худшим вариантом. Он не хотел разговаривать с россиянами, считал, что сам факт соглашения отдает предательством. Вместо того, что бы договариваться с Россией, — рассуждал он, — надо как можно скорее ударить, причинить ей кошмарную боль, повергнуть в ужас жестокостью мести.
Джохар Дудаев, как будто охваченный каким-то предчувствием неуклонно приближающейся смерти, войне уделял все меньше внимания. Отдал все на откуп Масхадову и джигитам, оставляя за собой роль символа, знамени. Когда он погиб, появились опасения, что немедленно начнется братоубийственная война между Масхадовым и Басаевым за наследие Джохара.
Чеченцы, однако, не только избежали распрей, но и отбили у россиян свою столицу, пользуясь тем, что самоуверенные российские генералы бросили почти весь столичный гарнизон на преследование партизан в горах. Операцию взятия города запланировал Масхадов — а кто же еще? — а исполнителем стал Шамиль Басаев. Дерзкий штурм увенчал джигитскую славу Басаева. Молниеносная атака застала россиян врасплох и довела до сознания хозяев Кремля, что они не выиграют эту войну, что ее нужно прервать, а к следующей подготовиться значительно лучше.
Эта война вошла в историю как одно из постыднейших поражений имперских армий. Масхадов, фактический победитель, возглавил временное повстанческое правительство, которое должно было осуществлять власть в Чечне до выборов нового президента.
Уже тогда говорили, что в мирное время Масхадов был бы идеальным президентом. Был спокойным, никогда не раздражался, не позволял вывести себя из равновесия, был покладистым и в то же время решительным, справедливым, порядочным. Против выбора Масхадова не протестовала и Россия. Как раз наоборот, в Кремле сочли, что с бывшим полковником российской армии, воспитанном в духе послушания, преклонения и страха перед Россией, будет проще договориться, и кто знает, может, даже выбить из его головы несбыточные мечтания о независимости.
Басаев после войны решил навестить Москву, в которой не был пять лет, и где его уже дважды объявляли в розыск. Потом хвалился, как он прогуливался по московским бульварам, и никто его не останавливал, не проверял документы, хоть он не маскировался и даже бороду не сбрил. «А раньше, — вспоминал Басаев, — каждый постовой при виде моей кавказской морды тут же приказывал предъявлять документы и обшаривал карманы».
Завоеванная известность крепко ударила ему в голову. Он решил, что ему и только ему одному принадлежит слава победителя в кавказской войне. Без всяких сомнений и колебаний выставил свою кандидатуру на президентские выборы. В победе не сомневался.
Масхадов долго колебался, прежде чем согласился участвовать в выборах. И сделал это не из жажды власти, не из вызывающей раздражение уверенности политиков, что только они знают, как изменить мир к лучшему. Президентом он решил стать из чувства долга.
— Я вообще бы не выставлял свою кандидатуру, если бы не знал слишком хорошо всех тех, кого потянуло в президенты, — признался он во время нашей последней встречи.
В его личном, старомодном кодексе чести президентство, царство, власть духовная принадлежали избранным. Демократические системы правления, отдающие власть в руки любого ее пожелавшего, лишь бы его поддержало большинство, казались ему ужасающей профанацией института верховной власти. Среди дюжины претендентов на пост чеченского президента любой казался ему необразованным выскочкой, самонадеянным узурпатором, чье правление могло закончиться для страны позором и катастрофой. Он сам, может, и не разбирался в политике и правлении, но, по крайней мере, знал, что не опозорит поста президента. Одному Богу известно, до каких скандалов могло бы дойти под властью дикого атамана Басаева или поэта-неудачника Яндарбиева, который на старости лет открыл в себе божественное призвание и возжелал называться имамом. А потому Масхадов решил, что единственным спасением будет выдвижение собственной кандидатуры.
