Почти все иконы и полотна принесли и сложили аккуратными стопками, сгруппировав по авторам, периодам, технике исполнения. Принесли упаковочный материал и приступили к работе. И вдруг Руденко встрепенулась:
— Погодите! Не так!
Торопливо, как бы опасаясь, что ее остановят, она начала перебирать заново иконы и картины, откладывая в стороны самые ценные экспонаты. Отобрав несколько десятков, она попросила принести оберточную бумагу и полотняные пакеты.
Заметив, должно быть, недоумение на лицах сотрудников, Руденко пояснила:
— Господа, я отобрала, как видите, лучшие произведения, гордость нашего музея. К ним нужно отнестись особенно бережно. Поэтому надо сперва уложить их в пакеты, а потом уж в ящики.
— Ангелина Павловна, но ведь это же крайне неудобно! — заметил Ступаченко. — Лучше уложить их в ящики с прокладками.
— А я считаю, что именно так удобнее и надежнее, — оборвала заведующего фондами Руденко. Тот недоуменно пожал плечами, но возражать не стал: работа при немцах приучила его к безропотному повиновению.
Трудились до полуночи. Выходить на улицу было уже нельзя, и все семеро остались ночевать в музее, кое-как разместившись на диванах и столах. Уснули быстро, и только Руденко, поворочавшись с боку на бок, встала и вышла в парк.
Стояла ночь, тихая и прозрачная, какие бывают, наверное, только в сентябре, на исходе «бабьего лета», когда осень еще не успела обжечь деревья своим рыжим огнем, но уже во всем чувствуется приближающееся увядание. Но Руденко не замечала грустной прелести этой ночи. Тупая, как зубная боль, тоска не давала ей покоя.
«Что делать? — размышляла она, медленно шагая по аллеям. — Что делать? Поступить так, как я задумала — спрятать лучшие экспонаты в пакетах куда-нибудь, скажем в топки, либо в кладовые? Но ведь немцы могут узнать об этом, тем более, что придется сказать сотрудникам, а время такое, надеяться нельзя ни на кого. И топки могут зажечь, тогда ценности погибнут. Вывезти все в Каменец-Подольск? В этом случае они наверняка останутся при мне. Но ведь меня могут отстранить от должности, прикажут отправиться куда-нибудь еще, и экспонаты окажутся брошенными на произвол судьбы, они почти неминуемо погибнут — такие ценности! И если об этом узнают русские — мне не сдобровать.
Что делать? Из Каменец-Подольска ящики могут вывезти в Германию. Могут? Да, конечно, могут. Впрочем, нет, пожалуй не успеют. А почему бы им и не успеть?
Ослушаться приказа? Оттянуть время? Дождаться русских, все рассказать самой? Немцы не глупы. Они скорее уничтожат меня, чем позволят оставаться до прихода советских войск. Что делать?»
Выхода, казалось, не было. Ей и в голову не пришла мысль о том, чтобы воспользоваться отсутствием контроля за ее деятельностью и передать экспонаты на хранение киевлянам — тем, кто не согнул голову перед оккупантами, кто продолжал бороться, оставаясь в тылу врага, или просто был честен, хотя и не находил в себе сил для активной борьбы. Такая мысль не пришла в голову Руденко, и наутро она, как ни в чем не бывало, распоряжалась упаковкой ценностей.
Ангелина Павловна казалась спокойной, хотя каждый гвоздь словно вонзался в ее сердце, а не в крышки ящиков: все-таки, вывозилось то, чему она посвятила всю свою жизнь. Вконец измотанные напряженной работой, сотрудники сердились на заведующую: она то и дело просила забивать гвозди осторожнее, чтобы не повредить полотна.
Работа шла к концу. Двести произведений искусства плотно лежали в пятнадцати ящиках с адресом: «Каменец-Подольск». Здесь были уникальные иконы: «Егорьевская богоматерь», «Успение», «Деиисус», «Параскева Пятница», «Преображение», «Троица», «Царские врата», «Спас Нерукотворный», «Спас Златые Власа», «Сретение», «Иоанн Предтеча», созданные выдающимися мастерами XVIII века.
Через несколько дней, оставив под расписку германских властей свою личную библиотеку, обстановку из красного дерева старинной работы, великолепный слепок с Венеры Милосской в величину оригинала, отлитый в мастерских Лувра, оставив родной Киев, Руденко выехала вслед за отправленными экспонатами в Каменец-Подольск. Ее сопровождала старушка-няня.
Перед самой отправкой Руденко сообщили, что в вагоне находятся переданные под ее ответственность и одиннадцать ящиков из Киевского музея западного искусства.
В Каменец-Подольске Ангелину Павловну вместе с ее бесценным грузом поместили в одном из зданий старинной Турецкой крепости.
Руденко осталась без определенных занятий, предоставленная самой себе. И снова она даже не подумала связаться, с подпольными организациями, передать сокровища их единственному владельцу — народу, скрыться от преследования гитлеровцев и дождаться прихода Советской Армии.
Продолжая терзать себя бесплодными размышлениями, Руденко целыми днями бродила по городу, любовалась его старинными домами, тихими улочками, знакомилась со старожилами. Так продолжалось около месяца. Затем сам Винтер привез из Киева очередную партию ящиков, в которых находились экспонаты музеев русского и западного искусства. Они тоже были переданы Руденко.
Ангелина Павловна принялась за дело.
В ящиках не оказалось ни описи, ни научных карточек. Пришлось заново составлять списки. Работа оказалась сложной даже для такого опытного искусствоведа, как Руденко: надо было по памяти восстанавливать название экспоната, пересказывать содержание той или иной картины, называть автора и эпоху, определять материал и технику, измерять размер, оценивать степень сохранности. Она справилась со всем этим. Три экземпляра списка — один для Винтера, один — в ящик, один — для себя, — наконец, закончены. В тот же день Руденко сообщили, что по приказу рейхскомиссара Эриха Коха она должна организовать погрузку ящиков в вагон для отправки в Кенигсберг.
Воздушные замки, построенные Руденко, рухнули. Надежда на то, что гитлеровцы не успеют вывезти музейные ценности, как и следовало ожидать, не оправдалась.
Стало ясно: она поедет с экспонатами в Восточную Пруссию.
Однако по неведомой причине Винтер изменил свое первоначальное распоряжение. Ящики с картинами отправили в сопровождении гитлеровских офицеров, а Руденко осталась в Каменец-Подольске. И тогда она стала добиваться у местных властей разрешения связаться с канцелярией рейхскомиссара. Вскоре в Каменец-Подольск поступила телеграмма с приказом отправить научного сотрудника Руденко в Кенигсберг. Это было в канун нового 1944 года, а в середине января она, прибыла в Кенигсберг, поступив в распоряжение доктора Альфреда Роде.
Ко времени приезда Руденко в Кенигсберг ящики с экспонатами музеев русского и западного искусства уже находились в шестидесяти километрах от города, в имении Рихау. Туда же отправилась и Ангелина Павловна.
Ей вручили ключи от здания, в котором навалом лежали ящики с экспонатами. В большой комнате, на первом этаже полупустого дома, Руденко принялась за работу. Она начала, с того, что стала «делать зондажи» — вскрывала наудачу какой-нибудь из ящиков, сверяла его содержимое со списком, проверяла сохранность и состояние картин. Постепенно все было проверено, свободного времени оставалось много. Тогда-то она и задумала составить подробный каталог, так называемый «Каталог резональ», для икон.
Наконец объемистая рукопись чуть ли не в восемь печатных листов была закончена. Она содержала историю русской иконы, как памятника великого художественного мастерства народа, рассказывала о крупнейших собраниях икон, о различных школах иконописной живописи, в том числе и о таких замечательных мастерах, как Андрей Рублев, Феофан Гречин (Грек), Дионисий, Симон Ушаков. В рукописи давалось подробное описание многих икон с расшифровкой их сюжета, статистический материал, а также указания на то, где опубликован или описан тот или иной памятник. Работа эта, безусловно, представляла значительный научный интерес.
Через несколько дней Руденко получила приказ снова эвакуировать экспонаты.
Войска Советской Армии прорвали полосу обороны противника на границах Восточной Пруссии и вступили на вражескую территорию. Наступление развертывалось быстро.
Ящики доставили в Вильденгоф — имение графов фон Шверин в семидесяти километрах от Кенигсберга. Великолепное здание дворца, построенного в XVIII веке, в старом парке, одной стороной выходило на огромный пруд. Здесь, в полутемной графской столовой, Руденко встретила Роде.
Столовая напоминала старинные рыцарские залы. Каменные плиты на полу, деревянные панели, узкие стрельчатые окна, светильники на стенах вперемежку с оленьими рогами и кабаньими головами, стулья с высокими резными спинками, столы на грубоватых козлах, развешанное повсюду оружие — алебарды, мушкеты, мечи, щиты, манекены, облаченные в сверкающие латы, — все это выглядело романтичным и таинственным.
