Машины остановились в пустынном месте, метрах в тридцати от берега. В конце ложбины, где дно образовало маленькую площадку, заросшую осокой и оленьим мхом, горел небольшой костер. Несколько шуцманов и матросов германского военного флота грелись вокруг него. Везде валялись пустые коньячные бутылки.
Солдаты велели всем сойти с машин и подождать, пока установят сторожевую цепь. Врач сразу узнал это место.
— Мы вчера рыли здесь оборонительный ров, — сказал он Натансону. — Сегодня, наверно, будем продолжать.
Шуцманы взяли лопаты и отнесли их ко рву. Распоряжался какой-то штурмбанфюрер. Матросы, эсэсовцы и шуцманы с подчеркнутым рвением выполняли каждое его приказание. Они спешили. Штурмбанфюрер был недоволен и ворчал, что не все подготовлено и теперь приходится терять время на всякие пустяки.
— Кажется, это сам начальник гестапо — Киглер, — сказал врач. — Тот самый Киглер, который сказал, что лучше расстрелять десять невиновных, только бы не оставить в живых одного красного.
С моря дул холодней северо-западный ветер. Заключенным разрешили погреться у костра. Они сели на мох; подростки таскали хворост, старики стоя протягивали к огню окоченевшие руки. Натансон с Ханой сидели поодаль и наблюдали за загадочной суетой на дюнах. Несколько солдат-автоматчиков ушли к морю и расположились у вырытого вчера рва. И в кустах чернотала и на каждом пригорке стояли вооруженные посты. Метрах в тридцати от костра штурмбанфюрер с матросами и шуцманами осматривали довольно большую ровную площадку. Потом эсэсовцы и матросы оцепили ее полукругом, встав на расстоянии десяти шагов один от другого.
— Рубен, — шепнула Хана, — мне страшно. Почему они так смотрят на нас? Ничего не говорят, точно подстерегают…
— Наблюдают… — Натансон погладил ее посиневшую от холода руку. — Слышишь, как шумит море? Посмотри на чаек — совсем не боятся людей.
— Они не знают, что это немцы. Тогда бы они улетели на необитаемый остров. Если бы я была чайкой, так бы и улетела отсюда. Жаль, Рубен, что у нас нет крыльев.
— Да, Хана, жаль…
Мрачное, серое утро. Низко-низко над морем громоздились глыбы облаков, и волны, бурля, набегали на берег.
Натансон вспомнил детство. Сколько раз, бывало, он бродил здесь со своими друзьями мальчишками, с каким азартом разыскивали они красивые ракушки и кусочки янтаря. Особенно после бури — всегда найдешь что-нибудь любопытное. Иногда море выбрасывало обломки судна: сломанную мачту или спасательный круг, а однажды осенью у самой кромки берега они увидели труп финского моряка… На поясе у него висела финка, красивая, в ножнах, но никто из мальчишек не решился взять ее; так, наверно, его и похоронили с финкой.
Сюда Рубен с Ханой ходили на свидания. Какая ни была погода — ветер, дождь, — им все казалось, что сияет солнышко. Он поцеловал ее в первый раз тоже на берегу моря. Хана хотела убежать, он ее догнал, и потом они до поздней ночи гуляли по пляжу, мечтая о будущем. Море осталось прежним, те же и дюны и чайки, только в них самих ничего не осталось от радости тех дней.
— Хана, чувствуешь ты, как я тебя люблю? Кажется, еще никогда так не любил, как сегодня.
— Мне так хорошо с тобой, Рубен.
— Мне тоже, Хана. Теперь мы всегда будем вместе. Никто не разлучит нас.
И вдруг резкий, хриплый голос, силящийся перекричать шум ветра и моря:
— Встать! Перейти на площадку у кустов!
Со стоном поднимались женщины, брали на руки детей и шли к оцепленному месту. Устало плелись мужчины и старики. Только бесстрашные подростки с любопытством оглядывались по сторонам, — им все было интересно. Когда толпа перешла на площадку, тот же эсэсовец крикнул по-латышски:
— Раздеться!
Люди в недоумении смотрели друг на друга. Кто-то несмело возразил:
— В такое холодное время можно и одетыми работать…
— Прикрой хайло, обезьяна! — крикнул эсэсовец и, подбежав к говорившему, ударил его по лицу рукояткой револьвера. Человек покачнулся, по лицу, по груди потекла кровь. — Нам твоя работа не нужна, а одежду брать в могилу не дадим. Ну, чего? Просить вас надо? Живей раздеваться! Догола!
Оглядываясь друг на друга, люди начали раздеваться. Сняв верхнюю одежду, женщины остановились в нерешительности. Матросы и эсэсовцы гоготали над их стыдливостью и заставляли снимать белье. Хана пыталась спрятаться за Натансона и кутала плечи в головной платок, но ее заметили, вытащили за руку вперед.
— Не стоит стыдиться, — зубоскалил матрос. — Теперь это ни к чему.
От толпы отделили восемь человек, и два эсэсовца увели их к внешнему валу могилы. Дрожа от холода, остальные прижимались друг к другу и молча слушали бесстыдные замечания. Штурмбанфюрер медленно обошел кругом толпу и, выбрав наиболее интересные на его взгляд группы, велел их сфотографировать. Вся земля была покрыта мужской и женской одеждой, — заключенных отвели немного в сторону, чтобы шуцманы могли рассортировать ее по качеству.
На дюнах прозвучала длинная, трескучая очередь. Несколько вскриков, стонов… И опять все стихло, не утихали только ветер да море.
— Следующая восьмерка! — кивнул штурмбанфюрер.
Шуцманы отделили от толпы новую группу и приказали идти на дюны. Натансона с Ханой поставили в третью очередь. Вместе с ними погнали целую семью: мужа, жену, двух детей — младшего мать несла на руках — и двух стариков. Когда жена выбилась из сил, муж взял у нее сынишку и, прижав его к груди, побрел по вязкому песку. Хана и Рубен, все время держась за руки, первыми достигли террасы по ту сторону рва. Шестнадцать окровавленных тел уже лежали на дне. Восемь живых людей через гребень дюны глядели на море. Взрослые не оглядывались — это было запрещено. Только шестилетняя девочка, державшаяся за руку матери, не утерпела и через плечо заглянула в ров, на лежащие в странных позах тела, на матросов, которые стояли по другую сторону и что-то делали со своими автоматами.
Натансон все глядел, глядел на море. Прижавшись к его плечу, Хана возбужденно шептала:
— Зачем нас убивают? Ведь это им так не пройдет, скажи, нет?
— Они ответят, Хана. Наши друзья вернутся, все узнают. Крепись, милая, это совсем не страшно.
— Я не…
За спиной грянули выстрелы. В глазах Натансона море померкло, и все закачалось под ногами. Он еще сделал какое-то движение в сторону Ханы, но черная, непроницаемая тьма охватила его со всех сторон. На дно рва, на мертвые тела упали семь новых трупов. На террасе осталась только маленькая девочка. Пули, не задевая, пролетели над ее головой. Испуганно смотрела она в ров на своих родителей, на маленького братика, который больше не плакал. Тогда один из гестаповцев с лопатой в руке перебежал на террасу. Расширенными глазами смотрела девочка на чужого страшного человека, ее личико стало кривиться от плача. Гестаповец наморщил лоб, поднял лопату и рассек голову ребенка, потом лопатой же сбросил маленький трупик в ров.
По вязкому песку на дюны подымались следующие восемь человек. Вдали гудели моторы грузовиков — из города прибывала новая партия обреченных. Ров наполнялся быстро.
4
Во второй половине сентября Биргель поехал в Лиепаю. Поездка была неудачная. Определить сына в техникум не удалось, а в доме на улице Улиха, где Биргель справлялся о Натансоне, ему рассказали про события на дюнах.
Когда Звиргзда узнал об этом, он несколько дней ходил как потерянный. Теперь понятно, почему не вернулся Натансон. Не надо было его пускать, и без него слишком много жертв.
Биргель разузнал и о других друзьях Звиргзды. Все, кто не погиб при обороне Лиепаи, уже в июле были расстреляны в парке Райниса. Может быть, редкие из них, вроде него, скрывались где-нибудь по курземским лесам или работали у крестьян под чужими фамилиями.
Но ведь борьба продолжается. Война идет. Только он ничего не делает, как будто она для него кончилась.
Звиргзда не стал делиться своими мыслями с родственниками. Однажды вечером он вышел из дому и лесом направился к дальней усадьбе. В сенном сарае, в стороне от жилья, он нашел человека, скрывавшегося здесь уже несколько недель. Звиргзда знал о нем от зятя, который водил знакомство с хозяином этой усадьбы; знал, что он из Лиепаи. Это был капитан артиллерии Савельев. Они даже узнали друг друга: виделись в лиепайском военном порту, перед тем как оставить город. Правда, теперь Савельев был в крестьянской одежде, а за время скитаний он отпустил бороду. Звиргзда рассказал ему, какие вести привез из Лиепаи зять. Окончив рассказ, он посмотрел на Савельева и угрюмо спросил:
— Как ты думаешь? Не пора нам начать действовать?
— Ты прав, товарищ Звиргзда, я сам об этом думаю. Слишком долго мы сидели сложа руки. Немцы считают, что здесь некому дать им отпор. Я уже узнал, что в окрестных усадьбах скрываются человек десять наших… вместе с моряками. Из местных людей тоже, думаю, кое-кто не откажется.
