«Это все спектакль!» — поразило Кудрявцева. — «Они играют. Комбриг — «злой следователь». Маринин — «добрый»…
И это открытие вновь обожгло неприязнью.
Несчастный чеченец был на грани истерики, его колотила дрожь, а эти двое словно бы и замечали его состояния. Они играли свои жестокую и страшную игру…
— Я нэ знаю. — по щекам чеченца текли слезы. — Говорылы, что приэдэт человек на «шестерке». Я должен был гулят по рынку у входа. А он приэдэт мед продават.
— О! А про мед ты ничего не говорил. — рявкнул комбриг. — Скрыл, сука! Гони, Марат, сюда «бээмпе»…
— Нэ надо прапорщык! — завыл чеченец. — Нэ надо бээмпэ! Я просто забыл. Я все расскажу…
— Что ты еще забыл сказать? — комбриг откинулся на спинку. — Ну, быстро вспоминай пока бээмпе не подогнали. Васильченко!
— Он мед прыэдет продават. — торопливо тараторил чеченец. — Я должен ему быдон принесты для меда. А в бидоне навигацыя.
— Где бидон должен был взять? — спросил Маринин.
— У Махмуда.
— Он знал для чего бидон?
— Нэт. Знал, что я должен передат кому-то груз. Но о навыгацый нэ знал.
— Кто тебе передал джипиеску?
— Шамиль Автурханов. Спэц по связы.
— Кто при этом присутствовал?
— Ныкого. Мэня амир к нэму отправил получит груз.
— Он сказал что за груз?
— Да. Сказал навыгацый для наших братьев. Мы такой изучалы в школе.
— В какой школе?
— Шейха Хаттаба.
— Как ты оказался в этой школе?
— Нас в сэмье пятеро. Отец погыб. Я — старший. Работы нэбыло. Позвали в боевыкы.
— И ты пошел? — насмешливо бросил комбриг.
— А куда мнэ было идты? — вдруг вскинулся пленный. — Цистерны из под нефты мыт? Так я бы сразу сдох. У мэня легкые слабые. Другой работы нэбыло. А у Хаттаба стэпэндию платыли. Матери муку давалы, дрова, сестрам помогалы…
Олегу, стало пронзительно жаль этого несчастного, измордованного парня. Тощий, высокий, нескладный, он меньше всего был похож на боевика. Этот пацан был настоящей жертвой кавказской мясорубки. Попавший в силу обстоятельств в отряд боевиков, затянутый в водоворот войны, он попал в ловушку, и теперь жизнь его висела на волоске.
«…Пятнадцать лет. Он сказал, что ему пятнадцать». — И Олег вдруг подумал, что ему действительно может быть пятнадцать лет. Избитый, распухший он был сейчас без возраста.
Просто и Маринин и комбриг не хотели признаться себе, что перед ними подросток. Взрослые мужчины — они гнали от себя эту мысль, потому, что иначе все то, через что прошел пленный, покрывало их позором. Потому, что это знание делало их ремесло не просто жестоким, а бесчеловечным…
И неожиданно он почувствовал, что ненавидит Маринина.
«Зверь. Жестокий, страшный зверь!» — подумал он, жадно, почти с вызовом, всматриваясь в лицо начальника разведки. «Все — поза, игра! Какой он, нахрен, герой? Палач! Садист и палач!»
И он мгновенно вспомнил рассказ спецназовца о том, как они ловили боевиков «на личинки»…
«Скольких невиновных людей убили по твоим приказам?» — молча спрашивал он Маринина. «Сколько на тебе крови? Скольких ты отправил в яму?»
…Он освобождался от любви к Маринину стремительно и с каким-то звенящим ощущением опустошения, словно приходил в себя после какого-то тяжелого гипноза. Все, что раньше нравилось ему в этом человеке сейчас вызывало неприязнь. Все что казалось прекрасным — становилось уродливым и убогим.
«Завтра же напишу рапорт и швырну ему на стол! — мелькнула сладостная мысль. — Не хочу служить в армии, которая воюет с детьми и убивает стариков»…
— Что случилось с отцом? — спросил кобриг.
— Погиб. — ответил чеченец.
— Тоже в банде был?
— Нэт. В Афганистане.
— Наемником что ли воевал?
— Нэт. Он был прапорщик в Советский Армии. В автобат служил. Их колонну сожглы. В восемдэсят шестом…
Над столом на несколько секунд повисла липкая, звенящая тишина.
— Так что ж ты память своего отца позоришь? — комбриг откинулся на спинку стула. — Твой отец за Союз воевал. Погиб. А ты в банду ушел.
Чеченец опустил голову.
«Он еще совсем ребенок!» — подумал Олег. Слова пленного об отце окончательно погасили в нем напряжение недоверия. Перед ним был просто запутавшийся, несчастный, затравленный подросток. И он должен был ему как-то помочь.
«Его отец погиб, сражаясь за тоже, за что воюем мы». — Думал он, наблюдая за Марининым. «Неужели ради памяти его отца он не пожалеет пацана? Ведь его отец был его товарищем».
В голове лихорадочно мелькали планы спасения чеченца:
«Надо предложить Маринину взять его на перевод перехватов. Или предложить забрать его для обмена. Может быть, он подойдет для вербовки. Он же разведчик, курьер. Ценный агент…»
Маринин задал пленному еще несколько вопросов. Неожиданно дверь «кунга» распахнулась, и на пороге появился посыльный.
— Товарищ командир, вас и товарища полковника просит связаться «ноль второй» с «акации».
«Ноль вторым» связисты называли начальника штаба группировки.
— Хорошо. — Маринин поднялся. За ним встал комбриг. — Не уводи его, мы скоро вернемся. — Бросил он Васильченкоу, выходя из «кунга».
— Товарищ прапорщик, разрешите выйти перекурить. — Выждав, пока за командирами закроется дверь, обратился солдат — писарь к Васильченко.
— Что татарин, сигаретами богат? — переспросил прапорщик.
— Для земляков всегда найдется… — уловил ход его мыслей писарь.
— Хоп! Давай перекурим. А ты, лейтенант куришь?
— Нет — мотнул головой Олег.
— Ну, тогда мы скоро…
Дождавшись, пока прапорщик и писарь спустились по ступенькам «кунга» вниз, Олег подошел к пленному.
— Дышь ты бля — «Жить хочешь?» — спросил он его негромко.
Чеченец, услышав родную речь, от неожиданности вздрогнул и удивленно посмотрел на Олега.
— Повторяю, жить хочешь?
— Кашманоз — Хочу.
— Тогда слушай меня внимательно. — Олег старался говорить жестко, впечатывая каждое слово в уши пленного.
— Твоя жизнь зависит от этого полковника. Он большой начальник. Его слово — закон. Расскажи ему все что знаешь. Говори, что на все готов. Попросись помогать нам. Он должен тебя пожалеть. Расскажи ему еще о своем отце. Борись за свою жизнь. И я тебе постараюсь помочь. Это единственный шанс для тебя. Ты меня понял?
В глазах чеченца появилось какое-то растерянное, озабоченное выражение. Словно он мучительно пытался решиться на что-то и не мог…
— У тебя нет выбора. Или работай с нами — или в яму. Зачем тебе эта война? Мать, наверное, по тебе все глаза уже выплакала…
…Олег ничего не успел понять. Он, вдруг, увидел, что пленный тянет к нему руки. На долю мгновения ему показалось, что тот хочет рухнуть перед ним на колени и, как в дешевом фильме, умоляюще обнять за ноги. И он даже брезгливо отклонился, стараясь увернуться от этих объятий. Но чеченец неожиданно крепко схватил его за «разгрузник» и Кудрявцев почувствовал, как его пальцы шарят у него на груди. И здесь до него, наконец, дошло, что происходит что-то ужасное. «Пистолет!» — обожгла Олега догадка. — «Он пытается отобрать у меня пистолет!» В «разгрузнике» в нагрудном кармане, перехваченная брезентовой петлей торчала рукоятка его «пээма».
Надо было сопротивляться, сбить чеченца с ног. Крикнуть. Позвать на помощь. Но тело почему-то не слушалось. Его заколодило. Все происходило как в замедленном кино. Он лишь схватил чеченца за локти и прижал к себе. Прямо перед его глазами запузырился рыжей сукровицей сломанный нос. Чеченец сопел, стараясь оторваться от Кудрявцева, и кровавые брызги впечатывались в лицо Олега, слепили, обжигали омерзением.
Неожиданно на груди что-то резко дернулось, и тут же оглушительно громко ахнул выстрел. За ним второй. Левый бок обожгло, словно к нему прижали раскаленный прут. Олег инстинктивно разжал пальцы и схватился руками за ребра, стараясь зажать, приглушить боль. Этого мгновения чеченцу хватило, что бы освободиться. Он резко выпрямился и толкнул Олега от себя. Падая на пол, Кудрявцев увидел, как распахнулась дверь «кунга» и в проеме появился встревоженный Маринин. Чеченец развернулся к двери и вскинул пистолет.
«Он убьет его!» — и эта мысль, вдруг, вернула Кудрявцеву ощущение времени и собственного тела. И понимая, что помешать этому он уже не может, Кудравцев лишь отчаянно, во всю силу легких, крикнул:
— Нееет!!!!
От этого крика чеченец вздрогнул, на долю секунды смешался, вжал голову в плечи. Грохнул выстрел, и на правой стороне груди Маринина высверлилась черная прореха, которая тут же намокла кровью. Полковник охнул и тяжело осел на пол. И здесь из темноты дверного проема на чеченца зверем бросился Васильченко.
Тот встретил его выстрелом. Олег увидел, как пуля пробила правое плече прапорщика и ушла в стенку «кунга». Прапорщик сбил чеченца с ног, навалился на него, стараясь прижать к полу. Но правая рука Васильченкоа бессильной плетью болталась вдоль тела, и чеченец ужом вывернулся из-под прапорщика, оказался сверху, и уже сам тянулся руками к его горлу.
