Первым желанием Громова было броситься вперед, под защиту карниза, но он чуточку замешкался и выиграл именно ту минуту, которая понадобилась стрелявшему полицаю, чтобы ступить на боковую площадку, куда выходила тропинка. Видимо, полицай был уверен, что оттуда он сможет взять Беркута на прицел, отрезав ему последний путь к отступлению. Но просчитался. А еще эта минута позволила Андрею уловить присутствие на вершине другого человека. Поэтому, скосив очередью того, что появился на площадке, лейтенант сразу же бросился к карнизу, залег под ним, замер.
На какое-то время замер и тот, на вершине. Но потом начал осторожно подползать к кромке перевала. Ближе, ближе… Сорвался камешек… Струйка песка… Наконец прямо над головой лейтенанта осторожно выдвинулся ствол винтовки. Громов выждал еще несколько секунд, а как только ствол начал опускаться вниз, захватил его левой рукой, рванул на себя и, подпрыгнув, вцепился правой в волосы на затылке полицая.
Какое-то время полицай еще упирался, еще удерживался на вершине, но, отпустив ствол, Громов освободившейся левой вцепился ему в плечо и еще раз рванул с такой силой, что полицай обрушился на него и, больно ударив сапогами в грудь, слетел на выступ, находившийся чуть ниже того места, где стоял Андрей. Однако закрепиться там Громов ему не дал. Стоило полицаю чуть приподнять голову, как он коротким резким ударом ноги в горло сбил его оттуда в овраг.
Помня, что на гребне свои, каратели прекратили огонь, а увидев падающего человека, не сразу поняли, что там, у вершины, произошло. Этой заминкой они и подарили Громову еще несколько минут. Взобравшись на гребень, он прежде всего подполз к Литваку. Тот лежал на спине. Руки его были прижаты к груди, и лейтенант сразу обратил внимание, что правая ладонь его прострелена. Очевидно, в последнее мгновение он прикрылся ею от пули.
«И умер по-детски, — почему-то подумал Громов, подбирая автомат Федора. — Однажды я спас его от смерти, к которой сам же и приговорил его. Тогда это было в моих силах. Второй раз спасти не сумел. Не хватило нескольких минут. Жаль парня».
Громов понимал, что он тоже сейчас на волоске от смерти. Но старался не нервничать, не суетиться. В критические минуты боя он умел как бы замедлить ход своих рассуждений, добиваясь той четкости и логичности, на которые способен только очень опытный хладнокровный фронтовой офицер.
* * *
Тропинка обрывалась на крутом уступе. Дальше серела размытая ливнями осыпь, ведущая в замкнутую, увенчанную каменистыми холмами долину. Спустившись в нее, Громов увидел слева от себя поросший кустарником овраг, в конце которого открывалось болото, а справа, в тупике между двумя скалами, чернела пещера — очевидно, та самая, о которой ему говорил партизан-проводник из отряда Иванюка.
Немного поколебавшись, Андрей в конце концов не решился свернуть ни к одному из этих спасительных прибежищ, хорошо понимая, что пещеру немцы и полицаи сразу же блокируют, а болото прочешут. Да и неизвестно, далеко ли по нему уйдешь.
Забросив оба автомата — свой и Литвака — за спину, Громов по крутому, но помеченному многими уступами-шипами склону взобрался на седловину недалеко от пещеры, пробежал ее, однако на гребне вынужден был залечь. Там, в долине, уже были немцы. Громов попытался пересчитать их: около двадцати. Растянувшись цепочкой, они осматривали ущелье — выискивали путь, по которому можно было преодолеть крутой, местами почти отвесный, склон возникшей перед ними каменной чаши. Понимая, что здесь не прорваться, лейтенант отполз назад, к стене, по которой только что взобрался, но по ту сторону чаши, на седловине, тоже увидел фигуры преследователей.
«А ведь пещера давала хоть какой-то шанс, — со щемящей тоской подумал он, понимая, что через несколько минут снова придется принимать бой. — Призрачный, но шанс… На мучительную смерть от голода и жажды?» — скептически добавил он, пробираясь по каменистой ложбине в сторону болота.
Пробуя спуститься по нависшему над болотом склону, лейтенант сполз на несколько метров вниз и вдруг увидел, что дальше — отвесная скала, под которой в сумерках уже едва различалась испещренная болотными островками речушка.
«С такой высоты?… Да это же верная смерть!»
Еще раз с тоской осмотрев ложе речушки, Громов начал медленно, осторожно вскарабкиваться назад и неожиданно чуть правее себя, под гребнем, увидел нагромождение огромных камней.
«Туда? — спросил он себя. — А что ты теряешь?»
Сорваться он уже не боялся. Смерть ждала его везде, она подкрадывалась к нему со всех сторон. Вот почему он рвался к этим камням с отчаянием обреченного. Да и заползти на скрытую от постороннего глаза полочку, образовавшуюся под огромным валуном и зависшую над карстовой пропастью-воронкой, тоже мог решиться только обреченный.
Громов слышал, как фашисты громко переговаривались в долине, как расстреливали кусты на склонах и как офицер заставлял солдат осматривать пещеру. Услышал он и отборный мат полицаев, рыскавших в ложбине, через которую только что пробирался к своему убежищу. Но когда двое преследователей оказались на склоне почти рядом с ним, лейтенант вдруг понял, что не может даже снять один из автоматов, ибо при малейшем неосторожном движении свалится в пропасть.
Лежать на каменном выступе в одной и той же позе было холодно, сыро и невыносимо трудно. Однако больше всего он боялся хоть на минутку уснуть. Одно неосторожное движение, и сон его закончился бы так, как не заканчивалось ни одно кошмарное видение. Впрочем, все, что ему пришлось пережить этой ночью, только с кошмарным сном и можно было сравнить.
Когда наконец наступил рассвет, немцы и полицаи снова осмотрели все плато. Громов слышал команды, слышал, как гитлеровцы окликали друг друга и как офицер загонял полицаев в пещеру, чтобы еще раз проверили, не засел ли где-то там партизан.
Вконец продрогший, в отсыревшей, прилипшей к телу гимнастерке, Громов уже даже не помышлял о том, чтобы согреться. Единственное, чего он сейчас хотел — так это достать один из заброшенных за спину автоматов. Полицаи были рядом. Какой-то колченогий детина даже спустился до той крутизны, у которой остановился вчера сам Андрей. И не заметил он Громова только потому, что, уже забравшись на эту полку, Андрей вымостил из каменного крошева небольшой вал, как бы замуровав себя со стороны спуска. Однако слева и снизу он оставался открытым, и с болота его довольно легко могли заметить.
Осторожно высунувшись из-за вала, Громов видел, что полицай внимательно присматривается к скале, и понял: он заметил выступ. Несколько минут полицай даже рассматривал его баррикаду, и все это время Громову казалось, что тот обнаружил его, но не решается ни подойти, ни выстрелить.
Ни один из автоматов снять лейтенанту так и не удалось. Они зацепились друг за друга и уперлись стволами в валун. К тому же Громов боялся насторожить полицая шумом или сорвавшимся из-под выступа камешком, даже вздохом он боялся выдать себя сейчас. Продержаться всю ночь, чтобы так глупо попасться в те минуты, когда каратели уже собрались уходить!
Как только полицейский убрался со склона, Громов, уже будучи не в состоянии больше выдерживать эту пытку, выполз из-под валуна и осторожно перебрался на его место. То ли полицай услышал, как он пробирался, то ли все еще не давали ему покоя валун и выступ под ним, но когда Андрей выглянул из своего укрытия, то с изумлением увидел, что каратель — приземистый мужик лет пятидесяти — стоит в десяти шагах от гребня в полуобороте к нему и смотрит прямо на него.
Теперь полицай уже не мог не заметить Громова. Они встретились взглядами. Глаза в глаза. И по мере того как, выдвигаясь из-за гребня, Громов приподнимался, полицай постепенно съеживался, однако не отходил, а как-то странно оседал, словно врастал в каменистую россыпь ложбины. Громову уже не раз приходилось видеть, как ведут себя несмелые перепуганные люди, когда на них вот так, медленно и неотвратимо, надвигается опасность. Но это был какой-то особый случай.
Винтовку полицай держал стволом вниз и вскинуть ее уже не успел бы. Да и не пытался. В эти минуты он просто забыл об оружии. Он забыл о нем, этот никогда толком не умевший обращаться с винтовкой сельский мужик, которого только страшная прихоть войны заставила взяться за оружие, чтобы потом, вооруженного и обмундированного, швырнуть в свои жернова. Да еще в такой жуткой ипостаси — полицая-предателя.
— Панащук! — донеслось до них с той стороны склона, где находилась пещера. — Эй, Панащук!
— Здесь я! — негромко откликнулся вместо оцепеневшего полицая Громов, уже поднявшись на гребень и целясь полицаю прямо в лицо. — Молчать, — прохрипел ему. — Понял меня? Молчать!
— Да я… — пробормотал полицай. — Я что?…
— Брось винтовку, — негромко приказал Андрей. — Разожми руку, идиот, брось винтовку.
