Лейтенант Рогожкин присмотрел укрытие за насыпью дороги и открыл огонь. Он приблизился к доту всего метров на сто. Навесной огонь тоже оказался не слишком эффективным. Толком не видя цели, наводчик раза два промахнулся, затем дважды попал в цель, однако толстую стену дота не пробил.
В ответ получили три быстрых, но довольно метких выстрела. Бронебойный снаряд прошел так близко, что спрессованная воздушная струя ударила по корпусу самоходки, словно молот. Другой снаряд выбил в щебне канаву и, отрикошетив, кувыркнулся возле смотровой щели, заставив Рогожкина отшатнуться.
– Ближе! – кричал по рации Шаламов. – Сближайся, или он тебя прикончит!
И еще слышался чей-то голос из трубки: «Да ссыт он! Это же Рогожкин». Радист и наводчик посмотрели на командира. Бывают минуты, когда страх либо окончательно побеждает человека, либо он берет себя в руки, подгоняемый злостью, самолюбием, другим страхом, более сильным – прослыть трусом.
– Полный ход вдоль насыпи! – хрипло крикнул лейтенат Павел Рогожкин.
«Зверобою» Чистякова тоже приходилось несладко. Экипаж «тигра», не выдержав напряжения, выстрелил. Командир Т-6 был молод (старую гвардию крепко проредили на Курской дуге и Днепре), нервничал и теребил наводчика. Бронебойная болванка прошла позади самоходки, которая делала полукруг, дерзко заходя с фланга на глазах у немецкого экипажа.
– Врежь еще! – подгонял наводчика лейтенант.
– Русские на виду. Ждете, когда…
Молодой лейтенант из Лотарингии не успел закончить фразу. Чистяков, сидевший за прицелом, остановил на несколько секунд машину и нажал на педаль спуска. Фугасный снаряд взорвался с недолетом, но фонтан каменистой земли обрушился на немецкий танк, привалив его в капонире и перекрыв обзор.
– Выскакиваем, – продолжал командовать лейтенант.
Он не видел ничего даже сквозь перископ и чувствовал себя, как в гробу. Механик считал, что лучше отсидеться, а опытный наводчик поддержал командира. Тем более открыли огонь с холма сразу четыре противотанковые 75-миллиметровки. Хоть издалека, но быстрый и энергичный.
«Тигр» выскочил наверх одним рывком. Башня крутнулась, сбрасывая землю, а возле машины Чистякова с воем пронеслись два снаряда, выпущенные с расстояния километра. Вася Манихин сжался возле боеукладки. В голове мелькнула давно знакомая таблица: снаряд калибра 75 миллиметров пробивает с такого расстояния восемь-девять сантиметров брони.
Чистяков выстрелил в застывший на секунду «тигр». Расстояние было великовато, он надеялся подойти ближе, однако времени не оставалось. Фугас взорвался возле широких усиленных гусениц самого грозного танка вермахта. Сорок пять килограммов металла и взрывчатки смяли сразу несколько колес, надорвали гусеничную ленту.
Механик, из бывалых унтер-офицеров, сделал единственный разумный в этой ситуации шаг. Напрягая мощный двигатель в 700 лошадиных сил, снова нырнул в капонир. Гусеница лопнула, а пушка, повернутая под углом к корпусу танка, зацепилась за гребень воронки и вывернула, как рычагом, башню из погона.
Чистяков выстрелил снова. Цель, верхняя половина башни, была слишком мала, и снаряд прошел мимо. Зато в борт самоходки угодила одна из болванок, которые лихорадочно посылала с холма противотанковая батарея. Броню она не пробила, но врезала крепко. Саню Чистякова, словно бревном, ударило по ноге, сбросило с сиденья. Рядом ворочался Василий Манихин. Механик Крылов, не дожидаясь очередного снаряда, дал полный газ, уходя под прикрытие кустарника.
«Тигр» вышел из строя. Зато поединок лейтенанта Рогожкина с бетонным пушечным дотом затянулся. Его самоходка вложила два снаряда в основание массивного колпака, но образовались лишь выбоины. Длинноствольное орудие «восемь – восемь» вело ответный огонь, и механик едва успевал уклоняться от снарядов.
Немецкие артиллеристы достали бы «зверобой» Павла Рогожкина, но мешали частые взрывы мин и снаряды танковых пушек. Чистяков приказал развернуть машину в сторону дота.
– Почему «тигр» не добиваем? – кричал самолюбивый наводчик Федя Хлебников. Он знал, что за его уничтожение экипаж наверняка получит награды. – Сейчас кто-нибудь врежет по нему, и плакала наша победа. Ведь мы…
– Заткнись, – коротко оборвал сержанта Василий Манихин, доставая из боеукладки новый снаряд. – Командир лучше знает.
Чистяков с трудом умостился за прицелом. Ныла, отдавала острой пульсирующей болью левая ступня, сапог стягивал ногу, как обручем. Он выстрелил в боковую часть дота, целясь в пулеметную амбразуру. Снаряд взорвался немного ниже, выбив сноп бетонного крошева и прочертив узкую ломаную трещину. Манихин загнал в ствол снаряд. В этот момент довольно точно ударил Павел Рогожкин, приблизившийся к доту на пятьсот метров.
Удар отколол увесистый кусок бетона над орудийной амбразурой. Чистяков выстрелил снова, оставив на боковой стене еще одну глубокую отметину. Наводчик в машине Рогожкина не нуждался в помощи и крепко вцепился в цель. Очередной снаряд пробил истонченную стену с торчавшими прутьями арматуры.
– Есть! – выдохнул Вася Манихин.
– Есть, – дернувшись от удара, подтвердил механик Ваня Крылов. – Кажись, нас еще разок подковали.
Он высунулся наружу, увидел вывернутое нижнее колесо, надорванную гусеницу.
– Что делать, командир?
Скашивая жидкий кустарник, пронеслась еще одна болванка. Батарея на холме пристрелялась по неподвижной самоходке и торопилась добить ее.
– Уходи в промоину. Вон, в двадцати шагах, – показал Чистяков.
– Гусеница накроется, – растерянно бормотал ошалевший от близкого удара Крылов.
– Гони… иначе сами накроемся.
Сельский тракторист Ваня Крылов, заслуживший в боях две медали, рывками гнал машину, не обращая внимания на скрежет металла и треск рвущейся, скрученной гусеницы. Когда самоходка, шипя перегревшимся двигателем, завалилась в промоину, он с облегчением выдохнул.
Ваня не слышал даже воя запоздалого снаряда, врезавшегося в землю в пяти шагах, и возмущенный крик наводчика Федора Хлебникова: «Нашего «тигра» добивают!»
Комбат Шаламов в свое время потерял в бою с «тигром» четыре машины из своей роты и сам едва выбрался из горящей «тридцатьчетверки». Сейчас, не выдержав, он выскочил на открытое место и вторым выстрелом пробил башню застрявшего в капонире, дымившего «тигра».
Впрочем, это уже не имело значения. Экипаж покинул мощный Т-6, выведенный из строя снарядами Чистякова, а немецкий лейтенант успел поджечь оставленную машину. Увидев пламя, выбивающееся из люков, Шаламов повел свой танк вперед, следом двинулись остатки его батальона.
«Тридцатьчетверки», стреляя на ходу, торопились выбить немецкую артиллерию с холма, пока не подоспела подмога. Павел Рогожкин всадил в горевший дот еще один снаряд, убедился, что с ним покончено, и приказал радисту связаться с командиром батареи Чистяковым.
Старший лейтенант, с трудом стащив сапог, шевелил синей опухшей ступней, гадая, перелом это или сильный ушиб.
– Давай я за санинструктом сбегаю, – предложил Василий Манихин.
– Где ты его найдешь? В городе стрельба еще идет. Успеется. Что там, Ваня, с нашим «зверобоем»?
Механик Крылов показал на скрученную, порванную гусеницу.
– И двигатель перегрелся, пока ползли. Аж шипит.
– Это не горе. Главное, все живы, а машину починим.
– Без ремонтников не обойдемся.
Радист Михаил Гнатенко высунулся из люка:
– Товарищ старший лейтенант, вас Рогожкин вызывает.
Кое-как поднявшись, Саня взял трубку.
– Какие будут приказания? Вражеский дот разбит вместе с орудием, гарнизон уничтожен, – пыжась от гордости, докладывал Павел Рогожкин.
– Ну, разбей его еще раз, – выдал в сердцах Саня. Затем взял себя в руки. – Молодцы, действовали смело. Надо Шаламову помочь. Поддержи атаку.
– Так точно, – в полный голос крикнул Паша Рогожкин. – Я это и собирался сделать.
«Зверобой» старого приятеля двинулся к холму. Выстрелил на ходу раз и другой, затем увеличил скорость, догоняя «тридцатьчетверки». Комбат Шаламов твердо решил оседлать холм и снести вражескую батарею.
– Ну, дает, Пашка, – покачал головой Манихин. – Прет напролом, герой, мать его! А нам что делать?
– Своих дожидаться. Курите, пока время есть. Вон майор Фомин сюда катит.
За их спинами горел город-ловушка. Из улиц выскакивали танки, самоходки, грузовики мотопехотной бригады и шли вперед. Война не кончалась.
Саня Чистяков сидел на пожухлой траве, подставив лицо и ноющую ногу лучам еще теплого октябрьского солнца. Это были минуты, когда не надо было никуда спешить, просто греться на солнце и слушать голоса своих товарищей.
