Рация в руках Гены сдавленно вслипывает. Он смотрит на часы, кивает мне и отходит, я буцаю банку, сажусь в машину и вижу Андреича, машущего мне из какого-то облезлого дверного проема. «Лендик» фырчит двигателем, я втыкаю первую и опять зависаю, рассматривая танки через поцарапанное стекло. Не, ну раньше я видел танк… даже в первой танковой прослужил целые сутки, но вот так сразу семнадцать машин… уууу. Мля. И сфоткать хочется, и как-то… перед местными неудобно, приехала абизяна из пехоты, первый раз «мишку» увидела и полезла фоткать.
…В углу большой бетонной комнаты, за какой-то загородкой, смиренно стоит здоровенный грязный баран и равнодушно смотрит на нас. Андреич вертит в руках блестящий ножик в стиле «сдохни от зависти, Рембо» и ругается с высоким печальным мужиком во флектарновых штанах и насмерть убитой зеленой флиске. Мужик как бы против досрочного убийства барана, Андреич напирает на то, что баран проходит по керівним документам як майно минометного взвода сорок первого батальона. Я стою, привалившись к стенке, и жду, когда от разгоревшегося спора баран помрет своей смертью.
Андреич настаивает, мужик приводит аргументы в стиле «не нагуляв», «хто по весні ріже» и «нехай щє посто́їть». В конце концов Андреич обещает высокому часть мяса, они обсуждают какие-то комплектующие животного и высоту подвеса его за ноги, я предлагаю барана застрелить, чтоб не мучался. Из «пээма». Андреич окидывает меня презрительным взглядом, высокий мужик шипит «понавидавали пістолєтів», я понимаю, что нельзя встревать в святое таинство животноводства и вываливаюсь на двор.
Во дворе, перешагивая через пробившуюся сквозь асфальт сухую траву, бродят ОБСЕшники. Худой дядька с длинной цыплячьей шеей, в каком-то несуразно надетом синем бронике и белой каске что-то втолковывает Гене, размахивая листиками, еще двое бродят между танков. Гена терпеливо слушает, мучительно пытаясь не зевнуть. Я задумываюсь, зачем они в А., в двадцати километрах от ближайшей линии фронта, ходят в касках и брониках. Фиг его знает, может, так теплее…
Гена видит меня и пользуется случаем, чтобы отойти от ОБСЕшника, вроде как по делу. Я достаю сигареты и вспоминаю, что нужно не забыть заехать в магазин, а то командир без сигарет звереет и становится эмоционально нестабильным. Хотя кого я обманываю — он и так эмоционально не очень-то стабилен…
— Есть курить? — спрашивает подошедший Гена. — Фуууу, мля, всю душу выматует.
— Часто это? — я киваю на чистенькие фигурки ОБСЕ.
— Раньше каждый день было, теперь через день. Може, через два.
— И шо делают?
— Шо-шо. Считают. Смотрят.
— Интересно, у сепаров так же?
— Та хер там. У них «уеб@ны» и днем катаются, пацаны говорят. И не только «уеб@ны».
— А, точно, — вспоминаю я наши «Ноны», спокойно ездящие по Докучаевску. — И надолго это?
— Та полчаса, не больше. А ща как раз бэка должны привезти, мля, как всегда — вовремя…
Худой ОБСЕшник направляется к нам, его догоняет худенькая черноволосая девочка в совсем уж несуразной каске. Красивая — есть что-то азиатское в хрупкой фигурке, испорченной затянутым броником, и в разрезе глаз, и в очертаниях губ… темные глаза ощупывают нас с Геной, она становится сбоку и внимательно смотрит на худого.
— ….. … … — быстро бубнит ОБСЕшник и требовательно смотрит на Гену.
— Скажите, каким образом вы… — начинает переводить девушка и вдруг замирает. Очаровательный ротик приоткрывается, глаза распахиваются, она поднимает руки к груди, уставясь нам за спину. Худой иностранец точь-в-точь повторяет ее движения. Мы оборачиваемся. Гена хмыкает.
Маленький Андреич, в тельнике с закатанными рукавами, стоит в дверях. Руки измазаны в крови, в руке блестит тесак, тягучие капли срываются с кончика и падают в пыль. Андреич равнодушно смотрит на нас и манит меня рукой. Я выбрасываю окурок под ноги и оборачиваюсь к ОБСЕшникам. Они все так же неподвижны, Гена лыбится все шире.
— Экскьюз ми, френдс, — говорю я. — Ай ниид гоу ту зиндан, ауа солджерс файнд э… мля, как это… файнд э саботеур. Ви ниид э… сцуко, допросить, допросить… эээ интервьюет хим.
— Мартииин! — зовет Андреич. — Йди сюди, подєржиш його, бо крутиться…
— …. …., — быстро говорит ОБСЕшник.
— Вы думаете, что это хорошая шутка? — тут же переводит девочка и начинает кривить губы. В глубине красивых глаз плещется презрение.
— Отличная, — говорю я и отхожу. — Зе бест джоук оф май лайф.
Гена откровенно ржет, ОБСЕшник начинает что-то ему рассказывать, размахивая руками, девочка, больше не кажущаяся мне симпатичной, торопливо переводит. Налетает ветер, отклоняя капли с ножа, пронизывает куртку, добирается до липкого тела и проводит холодными когтями по коже. Ууууу, весна-то того… не очень. Не тепло еще.
— Нормальна дєвка, — говорит Андреич и улыбается. — Я би товой…
— Не товой… Посмотри на нее. Она — переводчик… не, не так. ПЕРЕВОДЧИК при миссии ОБСЕ. Зарплата, надбавка, тойота, отель. Кто ты для нее? Кто я? Грязные животные в замызганных шмотках, живущие в лучшем случае в сарае. Разводящие баранов, ездящие на «корчах», дохнущие в земле и шутящие дурные шутки. Она из другого мира, брат.
— Мда… — цокает языком Андреич и смотрит на меня долгим взглядом. — Та ти філософ, Мартинчик. Ото загнув так загнув.
— Философ, бля, недоделаный.
— А може, зря гоніш?
— Не зря, друг мой Андреич. — Я протискиваюсь мимо него в проем, тиранув курткой по бетону. — Не зря. Сто процентов, к старшине не ходи.
— Та чего ж?
— Потому что я — из того же мира. Был. Девять месяцев назад.
— І як тебе отут? В нашему?
— Холоднее. Зай@бистей. Тяжелее. И — по-настоящему.
Вечер
… «Нона» кладет откровенно хорошо. «Нона» сегодня одна, и я засыпаю на койке Механа под гупанье «очередью-по-три». Первая «Нона» бьет в нас, вторая — по позициям шестой роты, «Кандагару», в километре севернее нас. «Эверест» воюет с кем-то АГСами. Глаза слипаются, и в такт медленному морганию начинает мигать лампочка под хлипким накатом «бунгало». Вася ежится и продолжает шелестеть бумагами — то ли проверяет «форму-двадцать-шесть» по зброе, ища, где я налажал, то ли отмечает особовий склад в «кнігє вічірньої перевірки».
Я лежу на нижней койке на ярко-красном спальнике Механа, командир сидит в ногах. Натоплено так, что пот стекает струйками по бокам и впитывается в футболку. Сам Механ вместе с Галой пытаются достать из кастрюли две банки вареной сгущенки.
— По вам войну можно сверять, — бурчит Вася. — Как сгущ варите — точно обстрел будет.
— Та то війни вже не буде скоро, — отвечает Механ. — Бо зара приве́зли у цих пластікових банках, хєр свариш, от зара останню варимо.
— Варите, варите, — мямлю я. — Душа бажае углеводов.
Снова мигает лампочка. Серое одеяло на входе колышется после каждого прилета, «Нона» пробивает наш ВОП, посылая чушки мин в разные места террикона. Перед прилетами вякает рация, и скучный голос Президента «вспышка, вспышка!» вплетается в вечернюю вязь звуков и даже, кажется, убаюкивает.
Вася откладывает ведомости, перекладывает мне на живот лежащий на коленях АКС, встает и потягивается. Выпрямиться он не может — потолок в блиндаже низкий. Отодвигает одеяло и закуривает, красный огонек вспыхивает на фоне ночи, дым расползается по «бунгало», сыпется сухая глина со стен.
— Сколько там? — спрашивает Гала и плюхает на патронный ящик мокрую банку. — Фу, блин, обжегся.
— Півдев’ятої, — отвечает Механ и плюхает следом вторую.
Банки парят, горячая вода начинает впитываться в светлые доски.
— Вода, мля… — бормочу я. — За воду забыл позвонить…
— Я позвонил, — тихо говорит Вася, не оборачиваясь. — Завтра будет. Или послезавтра.
— Как они задолбали своей «Ноной»… Танк бы нам.
— Один?
— Семнадцать, мля. Такие, из-за террикона…
— Та ты вже задолбал меня своими танками, весь вечер «ах танчики», «ох мишки», «уууу мощща». Лучше бы миномет привез.
