же ты боишься? Если она из тех, в ком нет предательства, то и бояться нечего. Тебя много раз предавали, но с ней все по-другому. Первый раз тебя предали, когда тебе было пять лет. Бушевала гражданская война, а ты остался один. Потом у тебя появился друг, такой же пятилетний беспризорник, и вернее товарища не было. Вы собирали в степи кости павших животных и потом варили их долго, всю ночь, питались этим бульоном и выжили. Потом был детдом, и там у вас с ним всегда было все поровну. Да, и одна девушка на двоих. То, что он сделал ей предложение втихомолку, ты посчитал предательством и отрекся от него. Но и она тебя предала, а вы были вместе со второго класса, и она стала твоей женой и предала тебя, как только началась война. Ты и теперь считаешь это предательством? Нет, потому что здесь, на войне, когда переходишь линию фронта, все в группе действуют в одних обстоятельствах и с одной, общей целью. Здесь все просто и понятно. А в той, мирной жизни мы существовали в одних и тех же условиях, но действовали каждый в силу своих обстоятельств, и у всех были разные цели, или средства их достижения. В мирной жизни все по-другому. А теперь ты ничего не чувствуешь, как будто это и не оставило никакого следа в твоей душе. Что ж ты так мучил себя? Ведь ничего не меняется после этого, и ты остаешься прежним. Это как сказать.
– Знаю. Вижу, что тянет, – сказал Николай Парфеныч, и Камал как будто очнулся ото сна. – Так что, не думай лишнего, а судьбу благодари, что она рядом, так и тебе и ей спокойней. Это как с дитем. Если рядом – ты спокоен. В другом месте кто ее беречь будет? А судьба… Что судьба! Судьба это план, вот как тот самый, что ты чертил. Планировал операцию. Ты сам говорил, что стоит перейти линию фронта, как весь план летит к чертям. Начинается, как это…?
– Импровизация.
– Вот-вот. У судьбы – план, а у нас – импровизация. Ты это хорошо умеешь, импровизировать, на то и командир. Судьба планирует, а мы импровизируем, действуем, значит. И все идет по нашему плану. Ты вот что, командир, место твое занято… ложись тут с краю. Тут тебе удобней будет, лампу я притушу и стол рядом, вдруг чего записать захочешь.
– Да, Николай Парфеныч, разложил все по полочкам. Нам бы побеседовать как-нибудь пообстоятельней, да все некогда.
– Войну закончим, набеседуемся. А сейчас не думай, все будет, как ты планировал.
* * *
Ты планировал, а вышло вот как. Вышло так, как планировали другие. Остается только принять это. Нет, не смириться, это как-то не по мне, а просто принять. Потому что это война и у нее свои правила. И действовать по обстоятельствам. А обстоятельства таковы, что тебя, старшина, загнали в мышеловку. Мост – это мышеловка. И если честно, ты сам себя загнал в нее. Себя и всю группу. Нет, просто таков был план. Ты в любом случае обязан был бы выполнить задание и вывести группу. Бывают потери. Но теперь другие обстоятельства. Теперь я должен уберечь и вывести мою длинноглазая девочку. Вот в чем все дело! Прав сержант, когда она рядом, тебе спокойней. Было бы спокойней в других условиях. Не паникуй раньше времени. Мы перейдем линию фронта чисто, в этом я уверен, это не впервой. Я знаю местность в глубину на четыре-пять километров. Да, но до моста семь. Это не главное, главное то, что она все время будет с Парфенычем, я все продумал, и она будет в безопасности до конца операции. Старик позаботится о ней. Да, ты возьмешь «делегата», но это еще не конец операции. Еще надо вернуться назад. Ты готов пожертвовать кем-то из группы ради нее? Наверное, готов… не знаю. Договаривай! Скажи еще, что ты готов пожертвовать собой. К черту твою жертву и твой героизм. Что будет с ней, если меня не будет рядом? А что было с ней, когда тебя не было рядом, там, в Сталинграде? Когда ты дрался в Рынкè, или отбивал с мичманом пристань на язычке у Тракторного, а она в Спартановке? Она дралась рядом с твоими ребятами, рядом с Чердынским и Александром и рядом с сержантом Загвоздиным, а потом выносила раненых с поля боя. Потому они все и любят ее, что она одна из них. Маленькая, длинноглазая девочка, которая одна из них. И ты не имеешь права предать ее Сталинград. У тебя нет такого права и никогда не было. Чертова головоломка. Чертова голова, создающая головоломки. Давай-ка по существу. По пунктам.
Взять «делегата». Выбраться из мышеловки. Всем. Всей группе. Все просчитано и нас встретят. И ты это сделаешь. Чего бы тебе это не стоило. Как ты это сделаешь, это другой вопрос. А теперь вбей в свои мозги установку, старшина. Вколоти ее большим железным молотком. Если что-то случится, а ты знаешь, о чем я говорю. Если произойдет самое худшее, предпоследняя пуля… Нет, дружище, нет, старшина! Последняя пуля ей! Пока есть хоть какая-то надежда – ты действуешь. Но если надежды не останется – последняя пуля ей! Потому что между предпоследней и последней есть зазор времени, и все еще сможет измениться. Поэтому – последняя. И потому еще, что ты знаешь, что эти изверги делают с нашими женщинами, если они попадают в их руки. Даже в нашем русском языке, самом красивом и, когда требуется, самом жестоком языке, не найдется таких слов, чтобы описать то, что они делают с нашими девушками. И пусть твое сердце в этот последний миг ударит сильно и ровно. Один раз ударит спокойно и сильно и потом катится ко всем чертям. Все решено и последняя пуля – ей, и не важно, что будет потом с тобой. Даже если тебя будут резать на тонкие, длинные полоски, и ты будешь выть от боли, и, ползая на коленях, вымаливать пощаду, это уже не будет иметь значения, потому что твоя длинноглазая девочка уже будет в безопасности. Это главное – ее безопасность и неприкосновенность.
Твоя длинноглазая и светлоглазая девочка. Она сказала – у меня теперь есть Надежда! Да, солдат, и у тебя тоже теперь есть надежда. Потому что если ты все решил, то у тебя есть надежда. Потому что тогда ты будешь работать спокойно, если все решил до конца. И твои мозги
