Фанатизм и обычаи не дозволяли мусульманам прикасаться к нечистым телам гяуров. В силу этого они оставляли их гнить и своим разложением отравлять воздух. Если, несмотря на все это, Шамилю удавалось поддерживать бодрость духа в защитниках Ахульго, то в этом ему немало содействовали женщины.
Дикие, неразвитые, крайне легковерные, падкие до новостей, как все восточные женщины, они выдумывали, распространяли и сами же себе внушали всевозможные нелепости о тех страданиях и бесчестии, которые ожидали их и их детей в плену у русских.
Под впечатлением этих страхов женщины, как старые, так и молодые, употребляли все свое влияние на своих мужей, отцов, взрослых сыновей и братьев, подстрекая их биться до последних сил.
— Мы будем подле вас, — говорили они им, — и если вам не удастся победить, мы вместе с детьми бросимся со скал в Ашильту, но не отдадимся на поругание гяурам!
Впоследствии многие из них сдержали свое слово и погибли геройской смертью.
После взятия и разрушения Сурхаевой башни русские занялись приготовлением к новому штурму, на этот раз самого Ахульго, который наконец и был назначен 16 июля.
Последствия показали всю преждевременность такого шага.
Если бы генерал Граббе, пылкий и горячий по природе, считавший позором для себя продолжительное стояние под стенами какого-то разбойничьего гнезда, привыкший брать аулы с налета, не предпринял грустного по своим для нас последствиям штурма 16 июля, окончившегося небывалой еще в горской войне потерей [38], Ахульго пал бы на много дней раньше. Для этого надо было только, не жертвуя напрасно людьми, употребить их на усиление блокирующих аул постов.
Самый ужасный момент боя 16 июля разыгрался в 6 часов вечера, когда большая часть наших войск после стремительной атаки, сбив передовые завалы, ворвалась на небольшую площадку, в виде перешейка соединявшую вершину Ахульго с остальной местностью. Впереди возвышался целый ряд сакль, наполненных защитниками, которые встретили войска убийственным огнем. Справа и слева с ближайших вершинок, из подземных сакль, пещер, искусственных насыпей сыпались пули, и весь этот адский огонь сосредоточился на небольшом пространстве, где тесно скучились до 600 человек. Несмотря на такой ад, русские с беззаветной храбростью бросились вперед, но скоро вынуждены были остановиться: перед ними, как разинутая пасть чудовища, разверзся широкий и глубокий ров. На противоположной стороне рва, едва подымаясь над землей, виднелся целый ряд различных укреплений, устроенных прямо в земле, соединенных подземными выходами с аулом. Без штурмовых лестниц, помогая друг другу, стремительно соскочили передовые солдаты в ров и с безумной храбростью полезли на противоположный скат, но тут всех их ожидала смерть. В одну минуту они были засыпаны пулями из бесчисленных скрытно расположенных бойниц и своими трупами устлали дно рва. Гибель передовых товарищей, однако, не удержала следовавших за ними, с беззаветной храбростью карабкавшихся на насыпь, где их постигла та же участь. Ров наполнился трупами, и ни одна живая душа не перешла через него. Все офицеры были частью убиты, частью ранены. Солдаты остались без всякого начальства, но тем не менее упорно не хотели отступить, помня, какой тяжелой ценой купили они сегодня впервые подступы к аулу. Если отдать их сегодня, — завтра придется снова, с потерей новых жертв, отнимать их у стойкого неприятеля. Сознавая это, храбрые ширванцы, потерявшие уже своего лихого командира, полковника барона Врангеля, с простреленной грудью слетевшего с кручи, как слепые бросались в предательский ров, надеясь своим нечеловеческим геройством преодолеть его твердыни, но все было тщетно…
Все принесенные жертвы оказались напрасными, и с наступлением ночи главная штурмующая колонна принуждена была отступить. На пути к ней присоединились две другие, роль которых, в сущности, была — отвлекать внимание неприятеля. В этих колоннах потери были тоже весьма значительны, особенно в той, которая была направлена по руслу Ашильты. Окруженная сплошными гладкими, высокими стенами, забрасываемая сверху камнями и пулями из Старого Ахульго, колонна эта должна была в конце концов остановиться и медленно отступить к своим главным силам.
Таким образом, штурм 16 июля не принес нам существенной пользы. Защитники Ахульго могли еще раз праздновать победу над гяурами, победу тем для них более радостную, что урон горцев в этот день едва-едва достигал ста пятидесяти человек, и то по исчислению лазутчиков, державшихся правила всегда преувеличивать, в угоду русскому самолюбию, цифру вражеских потерь.
Неудача штурма 16 июля и значительные потери сломили, наконец, упрямство генерала Граббе, и он решился на то, с чего следовало было начать, но что так претило его геройской душе, а именно: повести правильную, терпеливую блокаду Ахульго.
Это было тем необходимее, что Шамиль, не будучи совершенно отрезан от соседних аулов, продолжал получать оттуда помощь провиантом и людьми. Взамен больных и раненых, отправляемых из Ахульго, то и дело приходили новые толпы вооруженных горцев. Чиркенцы, гимринцы, салтавцы, со значками и пениями священных гимнов, спешили в Ахульго, как на пир. Ярый фанатик Сурхай-кади, такой же энергичный как Шамиль, и не менее его красноречивый, неутомимо разъезжал по соседним аулам, возбуждая своими пламенными речами сердца правоверных. В этом ему горячо содействовали муллы и праздношатающиеся дервиши, распространявшие в народе суеверные басни о чудесах, творившихся в Ахульго. Так, например, один старый мулла, почти потерявший разум от усиленного курения опиума, после отбития штурма 16 июля стал уверять всех, поддерживая свои рассказы самыми страшными клятвами, будто он своими глазами видел каких-то трех витязей, носившихся над русскими войсками и бросавших на них с неба огненные стрелы.
— Каждая брошенная ими стрела, — вдохновенно говорил мулла, — попадала в цель. Я видел, как эти огненные стрелы, пронизывая гяуров, мгновенно превращали их тела в кучи смрадного пепла. Они гибли под дождем этих стрел, как гибнет жатва под ударами града, и если бы не поспешили обратиться в постыдное бегство, то, разумеется, погибли бы все до единого!
Такие и подобные рассказы производили на суеверных и наивных дикарей-горцев неотразимое действие. Под их впечатлением у горцев мало-помалу сложилось представление об Ахульго как о земных вратах в небесный рай, и защита его являлась делом в высокой степени религиозным.
Генералу Граббе через лазутчиков было хорошо известно состояние духа и энтузиазм, охватившие все окрестное население. Еще недавно клявшиеся в верности гимрийцы, аргуанцы, койсубулинцы снова волновались и частью уходили в Ахульго на усиление его гарнизона, частью составляли самостоятельные шайки и с возрастающей дерзостью и наглостью начинали нападать на наши тыловые сообщения. При таких обстоятельствах стоило русским потерпеть еще одну неудачу, и весь Дагестан, большая и малая Чечня встали бы как один человек.
Сознавая это, генерал Граббе не мог рисковать новым штурмом, но в то же время и стоять под Ахульго неопределенно долгое время являлось не менее рискованным. Каждый лишний день все больше и больше убеждал горцев в непобедимости Шамиля и усиливал их энтузиазм и смелость.
Положение становилось трудным, и только железная энергия и твердая вера в беззаветную храбрость подчиненных ему войск помогли генералу Граббе с честью выполнить принятую им на себя задачу: сломить зверское упорство врага и нанести ему жестокое, непоправимое поражение, началом которому послужило занятие нами левого берега Койсу.
Преградив с этой стороны доступ к Ахульго, Граббе сразу поставил Шамиля в невозможно тяжелое условие. Не только прибытие новых подкреплений стало немыслимым, но и доставка провианта сделалась крайне затруднительной. Осажденные терпели голод. Доставка воды сопряжена была с большими потерями. Против единственного спуска к реке со стороны русских было заложено несколько секретов, встречавших губительными выстрелами всякого, дерзавшего показаться на этом спуске. Только ночью, соблюдая полную тишину, осмеливались осажденные спускаться к реке и наскоро наполнять водою объемистые бурдюки, но такая экскурсия редко сходила им с рук вполне благополучно. Достаточно было малейшего шороха, стука скатившегося камня, неосторожного всплеска воды, чтобы возбудить внимание чутких часовых, и не успевали горцы достигнуть и половины пути, как с ближайших секретов подымалась учащенная пальба и за обладание несколькими ведрами воды обильно лилась человеческая кровь.
