— Ну, все, сынок. Не болей здесь! Сходи обязательно в ваш медпункт. До свидания. Идем, Славик, — мать поцеловала Игоря и открыла дверь КПП.
— До свидания, солдат! — прокричал Славик на прощание.
— До свиданий, — едва слышно прошептал Тищенко.
После того, как за мамой и Славиком закрылась дверь КПП, Игорь впервые ощутил, что с уходом родных для него людей чужой, враждебней мир почти физически надвинулся на него, грозя раздавить курсанта своей агрессивностью и жесткостью. Тищенко почему-то непреодолимо захотел еще раз увидеть своих и поспешил в казарму. В казарме он вошел в умывальник и посмотрел через окно за забор. Из-за забора торчали головы прохожих, но Елену Андреевну и Славика Игорь так и не увидел.
— Что ты так к окну прилип? — спросил Черногуров.
— Мама и брат приезжали. Хотел посмотреть — прошли они по тротуару или нет, — пояснил Тищенко.
— А… Ясно. А что это у тебя за пакет?
— Продукты, — Игорь раскрыл пакет, достал два яблока и протянул их Черногурову. — На, возьми.
— Спасибо.
Высматривать было больше нечего, и Игорь пошел к себе в кубрик. В кубрике его тотчас же окружила толпа курсантов. Тищенко достал из пакета большую часть его содержимого, разложил на своей кровати и предложил обступившим его товарищам:
— Берите яблоки, конфеты, печенье. Угощайтесь.
— А как же — угостимся, — сказал Резняк и первым запустил руку в небольшую кучку конфет.
Его примеру последовали остальные, и через несколько секунд кровать Тищенко опустела.
— Ты что, все роздал? — спросил Лупьяненко.
— Не дурак, вроде бы. Конфет часть и штук пять яблок оставил. Пока в тумбочку положу, а вечером съедим, — ответил Игорь.
— Я не к тому. Видишь, Гришневич на нас косится?
— Ну?
— Надо и ему что-нибудь отнести.
— Тогда два яблока и конфеты. Может, и Шороху надо?
— Конечно надо — он же твой командир отделения.
— Если я еще и Шороху отнесу, нам на вечер ничего не останется.
— Он все равно после обеда в увольнение ушел, так что перебьется, — радостно вспомнил Лупьяненко.
— Ему вредно много есть, — пошутил Игорь.
Отобрав шоколадных конфет и два самых больших яблока, Игорь подошел к Гришневичу и предложил:
— Угощайтесь, товарищ сержант.
— Спасибо, — Гришневич откусил треть яблока и, проглотив почти не пережеванный кусок, спросил у Игоря: — Тищенко, а конфеты и печенье ты куда высыпал?
— На кровать.
— Больше так же делай — не положено. Понял?
— Так точно. Разрешите идти?
— Иди.
Перед ужином вся рота, как и в прошлое воскресенье, вновь сходила в кино. На этот раз показывали фильм «Коммунист». Фильм, в общем-то, Игорю нравился, но он не мог понять, каким образом человек после десяти пулевых попадании может драться. И вообще, главный герой производил на Игоря впечатление благородного, но какого-то прямолинейного и даже неумного человека. Это был один из пропагандистских фильмов, призванных укрепить коммунистические идеалы в душах и умах солдат. На Игоря фильм подействовал, и он с негодованием подумал о Резняке, который минуту назад пробурчал Тищенко на ухо:
— Показали бы что-нибудь штатовское. А то сплошная мура какая-то! Про эту туфту дома по телеку насмотрелись.
— Почему туфта? Со смыслом фильм! — заспорил Игорь.
— Специально для таких, как ты! — заржал Резняк.
Игорь ухмыльнулся, но ничего не ответил, а про себя подумал: «Что с него возьмешь — только водка и бабы на уме!»
— Рты пазакрывали! — прикрикнул Шорох.
Курсанты испуганно притихли.
— Кто это там шумит? Я не понял! — грозно спросил Гришневич.
Через несколько минут Игорю показалось, что сержант забыл о шуме, но это ему только показалось. После фильма нужно была отправить четырех человек подметать листья на плацу (не ради самих листьев, разумеется, а ради общественно-полезного труда). Тут то Гришневич и припомнил злосчастный фильм. На стадион сержант отправил Резняка и Каменева, а на плац — Тищенко и Лупьяненко. Каменев и Лупьяненко попались на том, что «громко и нецензурно выражались». В то время как взвод получил крупицу свободного времени, четыре курсанта получили у Черногурова метла, целлофановые пакеты и отправились на «труд благородный». Впрочем, подметать оказалось не так уж и неприятно. Солнце висело на западном краю огромной синей чаши и лениво освещало асфальт угасающими вечерними лучами. Жара давно спала. Приятное воздушное щекотание ласковых ветровых струек бодрило и придавало сил. Лупьяненко лениво смахнул несколько листьев метлой, остановился и философски заметил:
— Слушай, Тищенко, а ведь хорошо, что нас с тобой сюда отправили? Тихо. Даже приятно здесь. А то сидели бы сейчас в роте, Гришневич бы к чему-нибудь приколебался и запросто улетели бы очки чистить. И слушали бы вместо шороха листьев бульканье канализации.
— Может и хорошо, но ведь мы могли бы и не попасть на очки…
— Да ладно, чего ты бубнишь?! Перерабатываешься здесь, что ли?
— Нет, конечно.
— Вот и стой, жизни радуйся.
— Я и радуюсь.
Теперь уже Тищенко сделал несколько взмахов и так же быстро остановился, как и начал работать, чуть слышно засмеявшись.
— Чего ты тащишься? — спросил Антон.
— Месяц назад мне бы и в голову не пришло, что можно радоваться тому, что тебя посылают подметать листья в воскресенье, — пояснил Тищенко.
— Ха — сравнил! Это тебе не дома. Кстати, мои скоро должны придти. Хорошо, что сам смогу сбегать — надоело этому козлу про все докладывать.
— А если он придет и спросит, где ты?
— Скажешь ему, что я пошел листья на наташу выносить.
— А если он подождет?
— Чего ты пристал, как лист к жопе?! Подождет… А если… Если подождет, тогда до двух ночи будем плитки вокруг очек чистить. Не бойся, он сюда не попрется — делать ему больше нечего, что ли?
— Как знаешь, — неуверенно согласился Игорь.
Лупьяненко отложил свою метлу в сторону и пошел к КПП. Ждать его пришлось недолго. Антон вернулся и, не доходя десяти метров до Игоря, сообщил:
— Приехала мать. Я с ней минут двадцать побуду, а ты пока помети. Я потом пайку порубать принесу.
Игорь терпеть не мог слова «пайка». «Пайка» — чисто тюремный жаргон, и в армию проник где-то в семидесятые годы, когда стали призывать всех, кого только можно было призвать, в том числе и бывших уголовников. Как и все дурное, слово «пайка» быстро вошло в обиход и прочно закрепилось в армейском сленге. Игорь же не хотел сливаться с чуждой ему средой и слово «пайка» старался произносить пореже. Пока Антон разговаривал с матерью, Игорю больше ничего не оставалось, как добросовестно подметать листья. Неизвестно почему, Игорь вдруг представил, что он не метет, а косит траву. Тищенко улыбнулся, так как косить не умел. Весь его опыт общения с косой сводился к тому, что когда-то в очень далеком детстве Игорь косил в течение часа (вернее, держался за козу) с дедом в маленькой украинской деревушке Ожаровке. Прошло минут сорок. Лупьяненко не возвращался, и Игорь в одиночку подмел весь плац. Делать было нечего, и Тищенко, расстелив целлофан на асфальте, принялся грузить на него листья. Подождав еще немного, Игорь скрутил из всего этого подобие мешка, взвалил его на плечи и отправился к наташе (еще одному образчику армейского сленга). Листья были тяжелыми. Игорь чувствовал, что его руки слабеют при каждом шаге, и мешок постепенно сползает вниз. Чтобы, не уронить листья, Тищенко попытался, было, ускорить шаг, но неожиданно зацепился сапогом за бордюр тротуара и грохнулся вместе с мешком прямо на асфальт. Проклиная все на свете, а в особенности Лупьяненко, Игорь с большим трудом вновь собрал все в одну кучу и пошел дальше. Злость придала курсанту дополнительные силы, и он без особых происшествий добрался до наташи. Наташу кто-то поджег, и она распространяла вокруг себя отвратительный густой запах жженого дерьма и горящих отбросов. Когда Игорь выбрасывал листья в это адское варево, его чуть не стошнило, но он все же сдержался и, стараясь поменьше дышать, поспешил прочь.
Возле брошенных метел его уже поджидал Лупьяненко:
— Ты уже все закончил?!
— Как видишь. Говорил, что через полчаса придешь, а сам больше часа гулял. Знаешь, как паскудно одному листья тащить! И на наташе тоже такая вонь, что я едва же обрыгался — ее кто-то поджег.
— Ладно, не злись. Я принес целый пакет жратвы.
— Лучше бы к нам по раздельности приезжали.
— Это почему?
— Я уже ел сегодня, а вот в прошлое воскресенье кишки марш от голода играли.
— А ты про запас наедайся, — предложил Лупьяненко.
— Что же я — верблюд или свинья какая-нибудь?
— Так ты что — есть не будешь? — разозлился Антон.
— Почему это не буду? Это я просто так сказал.
— Только надо бы какое-нибудь место найти, чтобы не очень светиться.
