Тогда повернулся и невозмутимый Габиш, поздоровался со мной, грузно опустился на диван.
— Ви готов, господин Хомякоф? — спросил он.
— Да, вполне.
— Вопросы есть?
— Нет, мне все ясно.
Габиш помолчал. С брезгливой миной, выпятив губы, он усердно счищал ногтем мизинца со своих брюк какое-то пятнышко. Покончив с ним и погладив колени, он продолжал:
— Ви свой люди помнит?
Я кивнул утвердительно.
— Пожалуйста, рассказывайт о них, — предложил Габиш.
Я перечислил шестерых агентов по имени, отчеству и фамилии, назвал адреса и пароли, сказал, где и кем каждый из них работает.
— Очшень карашо, — одобрил Габиш. — Что есть тут, — он постучал себя пальцем по лбу, — никто не может знать. Это есть фундаментально, а всякий записка бывайт плохой конец.
Гюберт подошел к начальнику и подал ему листок бумаги. Габиш отдалил его от себя на вытянутую руку, как это делают дальнозоркие люди, прочел и, задержав на мне дольше обычного свои бесцветные глаза, проговорил:
— Ми теперь знайт и говорит вам, что ваш жена и дочь жив и здоров. Ви уехал, долго гуляйт, и они немножко волнуются. Ви должны быть рад это слышать!
Я ответил, что меня, конечно, радует это сообщение, как и всякого, имеющего семью, и что я рад буду поддержать их существование в эти тяжелые времена выданными мне деньгами.
— Отблагодарите Куркова, — заметил Гюберт. — Это он проявил заботу.
Я заверил, что непременно сделаю это.
— Курков вас будет встретить, — сказал Габиш.
— Хомяков сам его уведомил телеграммой, — пояснил Гюберт.
Габиш наклонил голову, подумал и обратился к Гюберту по-немецки:
— А как они узнают друг друга?
Гюберт ответил, что скажет мне об этом на аэродроме и сообщит пароль.
— Это можно сделать и сейчас, — разрешил Габиш.
Гюберт сказал:
— Курков ниже вас на голову. Молод, ему всего двадцать лет. Блондин, узкое, длинное лицо. Почти безбровый. Ходит немного вразвалку. На нем будет черная шапка и шинель моряка. Левая рука в лубке и на повязке. Он сам должен найти вас. Он назовет пароль: «Куда держите путь, гражданин?» Вы ответите: «Пробираюсь до хаты, домой». Ясно?
— Да. «Пробираюсь до хаты, домой». Ясно.
— Раций Брызгалоф везти не надо, — предупредил Габиш. — Вызывайте Саврасоф и вручайте ему.
— А если Саврасов не найдет возможности выехать? — спросил я.
— Найдет! — твердо сказал Гюберт. — Напишите ему, что вы привезли для него деньги, и он явится без задержки.
Габиш рассмеялся.
— Это есть умно! — воскликнул он.
В кабинет без стука вошел комендант Шнабель и поставил на стол металлический поднос. На нем были три рюмки, бутылка итальянского вермута и несколько мандаринов, обернутых в тонкую бумагу. Когда Шнабель вышел, Габиш сказал:
— Надо очшень карашо думать, как ви будет встречайт Виталий Лазаревич.
Поскольку ни Габиш, ни Гюберт до этого не называли при мне Доктора ни по фамилии, ни по имени (я узнал это от Похитуна), я сделал удивленное лицо и с наигранным недоумением спросил:
— Простите, господин оберст, кого я буду встречать?
— То есть как? — удивился Габиш и взглянул на Гюберта. — Ви не знайт, как звать Доктор?
Трудно было сказать, была ли это новая неожиданная проверка или простая забывчивость со стороны моего шефа.
— Ах, так это Доктор, — сказал я. — Тогда мне все понятно.
Гюберт тем временем подошел к столу, наполнил рюмки и одну из них поднес Габишу.
— Берите, — пригласил меня Габиш. — Будем пить за ваши удач.
Я взял рюмку. Гюберт поднял свою.
— Вином я вас не встречал, зато вином провожаю, — торжественно проговорил он. — Прозит!
Все выпили, и опять разговор вернулся к Доктору. Чувствовалось, что оба они тревожились за судьбу Доктора. Гюберт предупредил, что Доктор будет прыгать только на сигналы, то есть наверняка. Место для приземления должен буду подготовить я после получения телеграммы от Гюберта о готовности Доктора к вылету. А о подыскании ему места для жилья и, на всякий случай, работы мне надлежало побеспокоиться заблаговременно.
Попивая глоточками вермут, Гюберт давал мне последние инструкции относительно связи. Пока, до прибытия Доктора, меня будут слушать один раз в десять дней по расписанию, которое имеется у Куркова. Я должен буду информировать Гюберта о встречах со своими людьми, о приобретении новой агентуры. А Доктор привезет уже новое расписание.
Под конец беседы Габиш обратился ко мне с вопросом.
— Вам нужен оружий?
Я пожал плечами.
— Пожалуй, в нем нет нужды, — сказал я, вспомнив про историю с заброской Константина. Пусть до конца будут уверены во мне.
Габиш и Гюберт переглянулись.
Гауптман спросил:
— А почему вы отказываетесь?
— Зачем оно мне? Ведь для того чтобы его носить, необходимо разрешение. Прыгать же с оружием глупо и опасно. На той стороне, если понадобится, раздобуду. Теперь, во время войны, это нетрудно. А вот капсулку с ядом, на всякий случай, я попросил бы.
— Ошень верно! — одобрил Габиш. — Тогда есть все. — Он встал с дивана, неестественно выпрямился, выставив вперед живот, подал мне руку и немного торжественно сказал: — Ваш дел, господин Хомякоф, будет узнайт фюрер! Ви должен понимайт! Хайль Гитлер!
Мы расстались, а через три часа Гюберт вез меня на своей машине на аэродром.
Погода была самая подходящая: бушевала снежная сумятица, ветер поднимал снег, бросал его в машину, срывая с гребней сугробов. По сторонам дымились верхушки снежных барханов.
На территорию аэродрома мы проехать не смогли. Еле-еле, с частыми пробуксовками, машина дотащилась до проволочной ограды; тут она зачихала и захлебнулась, зарывшись в снег.
Гюберт предложил идти пешком — другого выхода не было. Мы вышли из машины.
Небо было затянуто мглой. В стороне едва угадывались очертания села Поточного; там маячил робкий, одинокий огонек. Нудно и тоскливо, точно голодный пес, завывал ветер. Поземка крутила, шипела, завертывала петли, перевивала снег, собирая его в гривы. Сухие, колючие снежинки жалили лицо, как огнем.
Мы шагали, наклонившись вперед, по цельному снегу, утопая по колено. Густой пар валил изо рта. Наконец мы добрались до аэродромных построек.
Теперь тут все спрятали в землю. Наша авиация поработала здесь добросовестно. На аэродроме ночевало не больше трех-четырех самолетов. За проволокой чернела груда искореженного огнем металла — остатки грузовых машин.
Мы вошли в одну из землянок, разбросанных по территории аэродрома. Солдаты, сидевшие у стола, тотчас вскочили со своих мест и поспешно выбрались наружу.
— Устали? — спросил Гюберт, вытирая платком мокрое лицо.
Я признался, что устал. Мы закурили, сняли головные уборы. Гюберт извлек из кармана плитку настоящего шоколада, дал половину мне и сказал, что сам проводит меня на выброску. Явился унтер-офицер, весь облепленный снегом, козырнул Гюберту и доложил, что самолет ждет нас на старте.
Мы вышли в сопровождении унтер-офицера и вновь побрели по снегу к самолету. Приземистая, похожая на притаившегося перед прыжком хищного зверя, машина готова была к разбегу по дорожке, которую все время разгребали солдаты аэродромной команды. Глухо рокотали два мотора на неполных оборотах. На белом камуфлированном фюзеляже и на высоком стабилизаторе зловеще вырисовывались черные кресты. Экипаж был на местах.
Нам подали руки и помогли забраться внутрь. Тут было тесно и неуютно, как во всякой боевой машине.
— Все идет нормально, — произнес Гюберт и обратился к механику: — А где капитан Рихтер?
Механик не успел ответить. Рихтер, обучавший меня прыжкам, явился сам. На меня надели парашют, проверили лямки.
— Все? — спросил по-немецки Рихтер.
Гюберт кивнул. Рихтер подал сигнал пилоту. Взревели моторы. Вокруг машины забесновалась белесая мгла. Все задрожало, самолет рванулся вперед. Я не успел заметить, как он оторвался от земли, и определил, что мы в воздухе, только по ровному и монотонному рокоту моторов.
Все сидели молча.
Непередаваемое чувство овладело мной. Как понять это человеку, не пережившему нечто подобное тому, что пережил я? Я возвращался на Родину из самого логова врага. Я не только остался жив, но выполнил порученное задание, вложил, пусть небольшой, вклад в дело борьбы своего народа против злейшего врага…
На большой высоте самолет перевалил через линию фронта. Его встретил слабый зенитный огонь, который быстро прекратился.
«Если бы знали там, на земле, кто летит, так, наверное, и вовсе бы не стреляли», — совсем по-детски подумал я.
Рихтер подсел ко мне карту и пальцем показал линию фронта. Я кивнул.
Высота стала падать. Внизу вдали замерцали слабенькие огоньки. Самолет сделал плавный поворот, выровнялся и как бы притих.
