За месяцы войны лейтенант, а затем капитан Луговой выработал в себе привычку сразу уходить прочь от чего-либо подозрительного, которое может грозить именно его жизни. Весной, на Северском Донце, он вот так же услышал слабый плеск в тумане и вовремя отошел от берега, не поднимая шума. Это оказался крупный лодочный десант, и те, кто попытался ему помешать, так и остались лежать в песчаной земле далекой южной речки.
И под Котельниковым он раньше других услышал треск вражеских моторов, охватывающих город в кольцо. Сумел уйти, бросив ненужные железяки, разобранные танки, а ремонтная рота просто сгинула, вряд ли кто остался в живых. Вал наступления на Сталинград катился с таким напором, что давили всех подряд, не разбираясь. За это время Луговой угодил в штрафную роту и почти отбыл наказание. Зачем рисковать в последний день, когда капитанское звание ему, считай, вернули? И по рангу он числится теперь не ниже дутого полководца Елхова и его помощников.
Максим уходил от подозрительных теней, как ему казалось, машинально. Кроме того, есть дежурный пулеметчик, там дальше находится еще часовой, они бы разглядели опасность. Кроме того, существует коротышка Федя Колчин с его наполеоновскими замашками, который обязан не спать и видеть все наперед. Коротышка – всего лишь командир зачуханного штрафного взвода, а строит из себя комбата. Удел невысоких умом и ростом людей.
Луговой шагал, все больше отдаляясь от людей, с которыми он находился весь последний месяц, воевал, ел из одного котелка, спал, накрывшись одной шинелью. Это были пустые понятия, красивые фразы, ничего общего не имеющие с такой великой ценностью, как его жизнь. Надо уходить как можно быстрее от опасного места, пусть расхлебывают те, кому положено. Почему именно он, один из тридцати человек, должен разбираться, что к чему? Да и нет там ничего, кроме обломков и теней.
Он сумел обмануть себя не больше чем на минуту. Тишину прорезала короткая захлебывающаяся очередь «дегтярева». Затем послышался топот, скрипнула дверь блиндажа, кого-то окликнули, и вдруг рванула граната. Вспышка осветила траншею и прикорнувшего часового, который мгновенно вскочил.
– Что там, товарищ сержант? – спросил он и, ворочая длинной винтовкой, едва не воткнул штык в лицо Луговому.
– Осторожнее, – только и нашел, что ответить Максим.
– Надо бежать! Немцы, кажись, наступают, – тянул свой несуразный штык часовой.
Это был парень, осужденный за уклонение от призыва. Кажется, загулял, пропьянствовал и, еще больше испугавшись, прятался в дальних хуторах. Сейчас дезертир, очухавшись со сна, рвался в бой. А бой, кажется, разгорался. Стучали автоматные очереди, одиночные выстрелы, рванула еще одна граната.
Возле блиндажа творилось следующее. Младший лейтенант Федя Колчин, как чувствуя опасность, вышел наружу. Вообще-то он выходил часто по причине застуженных почек, накидывая поверх гимнастерки фуфайку. И «наган», однажды спасший ему жизнь, всегда совал в карман. Он разглядел чужую тень сразу, так как сам вышел из темноты, а снаружи было светлее. Федор сразу понял, что это был враг. Но сумел взять себя в руки и, снимая «наган» с предохранителя, зевая, спросил:
– Ну, что там, все тихо?
Зевок получился не со сна, а нервный, выворачивающий челюсти. Следовало задать еще один пустяковый вопрос, выиграть время, поднять тревогу и одновременно спасти себя. Но челюсти свело намертво, оставалось лишь стрелять. Федя нажал на спуск, уже не думая, что это может быть свой заблудившийся боец. Нутром, каким-то неуловимым духом чуял – перед ним чужой.
Угодил точно, с такого расстояния не промахнешься. Шлепок тупоносой пули слился с екающим звуком по натянутой брюшине. Федор мгновенно пригнулся, но спасла его не реакция, а малый рост, пуля сорвала с головы шапку, а навстречу из темноты летела стремительная тень.
Младшего лейтенанта сбили с ног, чужие руки заломили кисти, неизвестный рычал, но не по-немецки, а тянул что-то татарское, а может, горское. Эти сволочи не пощадят. Короткие руки Феди Колчина, деревенского борца и участника всех потасовок при дележке сенокосных угодий, ломали не менее крепкие руки врага. Лопнул от натуги ремешок часов. Федя попытался резким движением разбить лбом чужой нос, но его уловки знали.
Удара не получилось, а натиск мощных рук уже подбирался к «нагану», хрустнули, отдались острой болью пальцы
– Пусти! Слышь, – вдруг жалобно закричал Колчин.
Примитивная уловка и жалобный крик позволили на долю секунды ослабить чужую хватку. Ствол «нагана» придвинулся к уху врага, сверкнула вспышка, другая. Возможно, Федя лишь оглушил немца, но сумел вырваться. Из дверей блиндажа выбегал боец в гимнастерке, за ним второй. Они еще не пришли в себя со сна, бежали бестолково и винтовки держали, как палки.
При свете ракеты Колчин увидел, как пули вколачивают мелкие красные точки на животе и груди бойцов. Порыв кинуться немедленно в бой оказался настолько силен, что эти двое продолжали бежать уже сплошь избитые пулями. Третий запоздало повернул к распахнутой двери блиндажа, хотя лучше бы он бросился на землю. Автоматная очередь свалила его поперек дверного проема, следом упали упрямые бойцы.
Немец, а может, румын, возился с гранатой, рядом пытался встать тот, другой, которого оглушил выстрелами в ухо Колчин. «Наган» все еще находился в руке лейтенанта, но пальцы не слушались, возможно, их сломали, да и по голове ударили крепко. Появилась еще одна тень. Понимая, что через секунду будет поздно, Федя сумел нажать на спуск. Вряд ли в кого попал, но рядом ударил длинной очередью дежурный пулеметчик, сверкнули выстрелы из глубины блиндажа.
Аркадий Сомов (взводный узнал его по характерному сопению) стрелял из винтовки непонятно куда и матерился. Получалась ситуация, что между ними и блиндажом оказались враги, которые сейчас забросают всех гранатами.
– Эй, кто там? – забыв, как зовут пулеметчика, кричал младший лейтенант. – Жарь длинными вдоль траншеи.
Пулеметчик, не раздумывая, запустил очередь. Шлейф пламени освещал ворочавшихся в траншее людей, кто-то выругался не по-нашему, в чужую бога-мать. Навстречу пулеметчику блеснула автоматная пульсирующая вспышка, «дегтярев» отстучал последние выстрелы в землю и вывалился из рук хозяина.
Схватка разгорелась по всему узкому участку четвертого взвода. От ракет стало светло как днем. Пять-семь бойцов оседлали траншею, соединяющую отдаленный четвертый взвод от остальной роты. Сержант, из недавних штрафников, хорошо проявивший себя в атаке, открыл огонь из автомата, заставил нападавших залечь. Рядом с ним пристроился Аркаша Сомов и стрелял из винтовки в мелькавшие фигуры. К нему присоединились другие бойцы и тоже открыли огонь..
Блиндаж, основной опорный пункт взвода, освещался десятками вспышек. Люди, оказавшиеся в ловушке, пытались выбраться. Толстые стены выдерживали взрывы, покрываясь лишь многочисленными щербинами от осколков. Больше всего страдала приоткрытая дверь, расщепленная в нескольких местах, но упорно защищавшая вход.
Немецкие саперы подсунули мину на шесте. Возле увесистого пакета искрился огонек бикфордова шнура. Пудовый подарок все глубже пихали в блиндаж. Выскочил штрафной морячок, ударил в упор из карабина, крепко зацепил одного сапера, второй тянул из-за спины винтовку. Сообразил, что может угодить под взрыв собственного фугаса, и отпрыгнул в темноту.
Морячок, собрав все силы, выломал застрявший шест вместе с миной и швырнул его вслед саперу. Шарахнуло так, что осыпалась траншея, сорвало часть крыши с блиндажа, а дверь вколотило в проем. Чудом уцелевший морячок с разбитым плечом выгребся из земли, подхватил бескозырку и ужом вполз в блиндаж. На большее сил не хватило, он замер на пороге, потеряв сознание.
Стремительное ночное нападение достигло цели пока лишь отчасти. Взвод понес потери, но упорно сопротивлялся. Вокруг огромной воронки, перекосившей блиндаж, лежали останки разорванных тел, уползал прочь сапер без обеих ног. Блиндаж продолжал сопротивляться. Нападавшие застряли возле него, а также в траншее, где упорно вела огонь кучка штрафников во главе с сержантом и Аркадием Сомовым.
Аркаша Сомов никогда не выделялся живостью характера и расторопностью. В колхозе ошивался на третьих ролях подпаска или водовоза, считался парнем неразвитым и даже туповатым. Характер имел медлительный, а обладая малой грамотностью, Аркадий верил всему на слово.
В армию угодил как раз под мясорубку возле Краматорска. После боя полк словно растворился, осталось всего несколько десятков человек. Сомов день и ночь выходил из кольца, не заметив, что отвалились подошвы и загребает землю сбитыми до костей ногами. Идти от боли стало невмоготу, кишки наглухо забило сырой пшеницей, которую глотали на ходу, запивая водой из луж.
– Оставьте меня, – попросил Аркадий Сомов. – Все одно пропадать, а германцы, может, лечение дадут.
