— Не поторопишься, то и к десяти опоздаешь.
— Сейчас… Тубо, Фронт, тубо! Молодец ты у меня. Ну, еще разок — и все!
Последнее время Кимка усердно тренировал своего Фронта — где-то кто-то обещал, что собаке будет устроен экзамен, и, если она его выдержит, то, невзирая на неясность породы, ее в виде исключения примут в служебные. А это был бы для Фронта единственный выход: бедная псина, как на зло, матерела день ото дня, аппетиты ее росли, и становилось все труднее добывать для нее корм…
Еще вчера вечером я твердо решил поймать постоянно ускользавшего от меня «Джорджа из Динки-джаза», — наверное, во всем городе я да Арвид не посмотрели комедии.
Но и на сей раз ничего не вышло. Только двинул от дома в сторону клуба, в котором фильм шел последний день, как меня окликнули:
— Товарищ лейтенант!
Я обернулся. Вся улица была усеяна школьниками, азартно кидавшими снег широкими фанерными лопатами. Смех, шутки, веселые выкрики — этот народец иначе не может.
Кто позвал? Может, не меня? Вон там идут двое военных.
Но, воткнув в снег лопату, ко мне уже спешила, с трудом выдергивая валенки из глубокого снега, Зоя Сарычева.
— Узнаете? — раскраснелась, улыбается. — Ой, большое, большое вам спасибо!
— За что? — поинтересовался я.
— Как за что? За Андрея, конечно! Вот знала, знала — не может он!
Сияющей, прямо так и излучающей радость девушке я был вынужден, скрепя сердце, сказать сухо и жестко, как самый последний бюрократ.
— Я не разделяю вашего убеждения о невиновности Смагина.
И никак иначе! Оперуполномоченный Клепиков должен непоколебимо верить в вину Андрея. Нельзя раньше времени настораживать тех, кто придумал всю хитроумную комбинацию,
— Как! — черные глаза Зои округлились. — Вы все еще считаете — он?
— У меня нет причин думать по-другому.
Ну сухарь, ну черствый ржаной сухарь!
— Но тогда… Андрея же выпустили.
Меня захлестнуло предчувствие неожиданной беды.
— Как выпустили? Кто?
— Не знаю… Я считала — вы.
— Вы его видели? Где? Когда?
Девушка совсем растерялась:
— Ну… Вчера… Он пришел — и сразу ко мне… Говорит: лейтенант — человек! Говорит…
Больше я слушать не стал. Повернул в сторону, противоположную той, куда шел, и рысцой побежал в прокуратуру. На сей раз я действительно бежал, хотя привычная ноющая боль в месте ранения сразу сделалась острее, и лишь старался на бегу больше налегать на здоровую ногу, из-за чего двигался не плавно, а неровными скачками, как подбитый заяц, привлекая к себе веселое внимание прохожих.
Произошла катастрофа! Непредвиденная катастрофа с далеко идущими последствиями! И ведь это можно было предусмотреть. Надо было!
Эх, детектив-дефектив!…
К счастью для Аделаиды, ее не оказалось в тот момент в приемной. Она, конечно, встала бы у меня на пути, и я бы смел ее, как пушинку.
Ворвался к Вадиму и с порога:
— Ты его выпустил? Ты?
Мой крик его не тронул — прокурорские уши слышали и не такие вопли. Глянул на меня внимательно:
— Сначала садись… Вот так!… Ну, здравствуй.
— Здорово! — бросил я. — Слушай, Вадим…
— Подымишь? — перебил он. — Нет? Твое дело.
Закурил сам, пустил дым через ноздри и, откинувшись в кресле, со смешком покачал головой:
— Откалываешь номера! Я даже подумал: пьян.
— Нет, Вадим, ты соображаешь, что наделал?
— А что, собственно, случилось? — Вадим непонимающе наморщил лоб. — Не ты ли сам, дорогой товарищ Клепиков, вот здесь, в этом же кабинете, сидя на том же стуле, доказывал мне, что старик Арсеньев прав, что парень невиновен и его нужно освободить? А теперь, когда я, спокойно поразмыслив на досуге, пришел к тому же выводу, ты вламываешься ко мне и поднимаешь хай!
Он же прав! С какой стороны ни возьми, Вадим прав! Ну, считал сначала так, потом иначе. Что он, не может ошибиться? Не может исправлять свои ошибки? Это я сам выдумал: прокурор жаждет крови — и решил на основании своей собственной придумки, что Вадим не выпустит Смагина…
— И вообще — ты кто: юрист или авантюрист? — глаза Вадима стали холодными и строгими: — Арестованного разагитировал, наплел ему каких-то историй; тот даже без тебя из тюрьмы выходить не хотел. Знаешь, что полагается за такие штучки-дрючки?
— Значит, Андрей сказал? — я отнял руки от лица. — Сказал, а ты все равно? Эх…
— Слушай, а тебе не кажется, что ты злоупотребляешь моей дружбой? — Вадим гневно сжал губы, и они некрасиво расплющились, потеряв форму сердечка. — Что за тон? Вот возьму и вышвырну тебя из кабинета, как котенка! — И мгновенно смягчившись, сожалея, видимо, о своей резкости, продолжал уже в другом, дружеском тоне. — Как тебе не стыдно, Виктор! Я не человек, да? У меня нет человеческих чувств, нет гуманности, нет справедливости — все растерял! Вижу, что парень не виноват, — и должен держать его в каталажке. Почему? Во имя чего? Непонятно!… Темнишь что-то, Виктор, ой, темнишь! Если у тебя есть новые доказательства — пожалуйста, давай выкладывай, рассмотрим вместе, я сам буду рад…
В кабинет, задыхаясь, ворвалась Аделаида.
— Идут!
Вадим поднялся, поправил галстук, прическу.
— Продолжим завтра, — сказал торопливо. — А сейчас извини…
И вышел из-за письменного стола навстречу посетителям. Трое мужчин, все в очках, все очень солидные и важные, все с одинаковыми кожаными папками, отделанными блестящими металлическими полосками.
Аделаида пропустила меня в приемную и осторожно, чтобы не хлопнуть, прикрыла дверь.
— Что за деятели? — спросил я.
— Деятели! — Она возмущенно фыркнула. — Выражения у вас… Товарищи из генеральной прокуратуры с проверкой.
Ах, с проверкой?… Тогда все ясно! Вот откуда взялся Вадимов гуманизм! Проверяющие ведь будут смотреть дела, санкции, ордера, говорить с арестованными; он и чистит перышки.
Кое-кому повезло, в том числе и Андрею. А вот мне нет!… Хотя везение тут ни при чем. Просто много на себя взял. Надо было знать, с кем имеешь дело.
Предлагал ведь мне Глеб Максимович поговорить с Вадимом. Так ведь нет! «Сказал — не выпустит», «Вдруг у него не бывает»…
И все почему? — беспощадно бичевал я сам себя. — Потому что не хотелось идти к Вадиму с новой просьбой. Потому что, видите ли, неудобно было. Неудобно! А теперь как — удобнее? Теперь, когда получается, что я самый настоящий трепач, из-за которого может сорваться операция? Те увидят Андрея на свободе — и сразу все поймут.
Скорей на комбинат! Попытаться исправить промах, если он еще исправим.
По дороге я дважды звонил Глебу Максимовичу: с почтамта, из средней школы. Ответ один: нет на месте. Когда будет? Неизвестно.
Не поехал ли он тоже в Зеленодольск?
Прямо из проходной я направился в гараж. Степан Олеша возится возле машины с гаечным ключом.
— Здорово! — хлопнул его по спине. — Смагин еще не появлялся?
— Нет! — он выпучил свои цыганские глаза. — А разве его выпустили?
— Точно! — сказал я весело. — Ты парень с головой, угадал! — Поманил его пальцем поближе, прищурил глаз. — Пусть себе резвится до поры до времени, поводок-то у нас. Понятно?
— Факт! — Олеша сиял от удовольствия. — Очень даже понятно. Тактика, да?
— Только ему ни слова! — «спохватился» я.
— Ага! Он думает… Ха-ха! А вы… — Он скрестил пальцы решеткой. — Ха-ха…
Уже на лестнице, бросив украдкой взгляд в гараж, я увидел Олешу у соседнего грузовика. Обтирая руки ветошью, он что-то нашептывал старому Бондарю.
Так, заработала машина — теперь не остановишь.
В диспетчерской дежурил Тиунов. Вместе с Зинаидой Григорьевной и еще одной незнакомой мне женщиной с вислым носом он сверял какие-то бухгалтерские ведомости.
Я поздоровался, махнул приветственно Зинаиде Григорьевне.
— Можно вас на два слова? — обратился к Тиунову.
Предупредил, что не сегодня-завтра вернется на работу Андрей Смагин. Тиунов изменился в лице.
— Допускать? — спросил он встревоженно.
— Можно, но… — Обе бухгалтерши пожирали меня любопытными глазами. Пусть! Быстрее разнесется по комбинату. — В рейсы — ни под каким видом. Пусть всегда будет у вас на глазах. Ремонт, техобслуживание — не знаю.
