— Хватит зачисткок!
— Федералы, уходите!
— Должен быт закон!
Лезут женщины на броню. Но разведка работает жестко. Это не менты. Покатились тетки с брони. Одна ползает под колесами. Тимоха с Пашей Аликбаровым волокут ее за руки. Вопит тетка:
— Аааа!.. убивают… аттветите…
Савва нагнулся к ней.
— Я те щас отвечу, нах… прикладом по башке, да!
Оттеснили женщин. Рванулась броня, разведка на ходу попрыгала. Укатили, только пыль столбом.
«Вот тебе и всего делов, — подумал Иван. — Учитесь, менты».
Но ментам чего учиться — у них другие задачи. Таких бы как Савва — хладнокровных.
И вдруг увидел Иван журналистов. Омоновцы выбрались из укрытий, оператор с ними: камеру держит на плече, прислонился глазом к резиновой штуковине и замер, снимать стал. Иван слышит, сзади над ухом Вакула ревет медведем:
— Кто разрешил? Откуда? Гнать писак в шею, в шею продажных.
Менты на всякий случай отошли в стороны. Но оператор оказался бывалым, так же и рявкнул Вакуле в ответ:
— А мы не с фами! — шепелявил оператор. — Мы с прокуратурой. Мы на труп едем. Сказали, что в это районе бабку убили. Прокуратура вон, и прокурор в «Ниве».
Прокурор Золотарев потом корил себя за малодушие: «Не понимаю, почему я ведусь на эти уговоры? Бес подери этих журналистов!..»
Юрий Андреич возвращался из Ханкалы.
Дела были обычные. Начальство из Москвы прилетало: погрозило, дескать, наблюдатели от Европарламента нагрянут, так вы, такие-сякие лицом в грязь не ударьте, а то мы вас под служебное несоответствие. Юрий Андреич служебного несоответствия не боялся: после шести месяцев в Грозном его трудно было напугать такой житейской мелочью.
Белая прокурорская «Нива» тряслась на ухабах, выворачивала на городскую улицу от ханкальской дороги. Водитель еще не набрал скорость, и Золотарев успел рассмотреть двух молодых людей у обочины. Один — высокий, в потертых джинсах; лицо серьезное, больше строгое: щеки впалые, глаза тревожные. Второй — простецкого вида, весь в пыли, под мышкой здоровенная видеокамера.
Высокий голосовал.
Золотарев не сразу разобрал, что это журналисты, — а когда понял, хотел привычно откинуться на сидении и подумать с удовольствием и даже со злорадством, что не достать им его, не замучить вопросами. Но вдруг, будто затмение на него нашло — приказал водителю остановиться. В зеркало прокурор видел, как парни, сорвавшись с места, побежали к машине.
— Нам до Грозного, до Ленинской комендатуры. Довезете? — срывающимся голосом спросил высокий, вцепился в ручку двери, будто прокурорская «Нива» была его последней надеждой.
Юрий Андреич указал кивком головы, чтобы садились назад.
Некоторое время ехали молча. На кочке подлетели, Юрий Андреич обернулся.
— Откуда?
— Из «Независимой», — бодро ответил высокий, оторвавшись от заляпанного грязью окна, — корреспонденты.
— Вижу. А что без пресс-службы, без охраны?
Засопел оператор, шмыгнул носом.
— Неделю просидели в Ханкале, ну там, где наш вагон, знаете? Ни одного репортажа. Никто не везет, только на офисиос, а нам надо отрабатывать, ну, то есть…
— Понятно, Москва крови требует.
Оператор примолк, подозрительно прищурился.
— А вы что, с ФСБ или прокуратуры?
— Угадал. Золотарев Юрий Андреевич, прокурор Грозного. С кем имею честь?
Оператор пихнул высокого в бок.
— Я ж говорю наши. Пестиков я, Олег, а это кор… Вязенкин Григорий. Да вы не волнуйтесь, мы ничего такого фнимать не собираемся. Посмотреть. В Ленинке комендант… Я его с Шатоя знаю с двухтысячного. В горной комендатуре ждали погоду… «вертушку». Нормальный мужик. Колмогоров Евгений Борифыч.
Не сдержался Золотарев.
— Паршивая у вас работа, гнилая, лезете везде, лезете… — прокурор не нашел еще что сказать. Зашумела рация.
— Закон на связи.
На заднем сидении притихли. Рация хрипела чьим-то встревоженным голосом:
— На пересечении улиц … обнаружен труп женщины. Огнестрельное… затылочной области. Сообщил Роща. Нашли во время спецуры. Выдвигаюсь с группой.
Золотарев подумал: не бывает в жизни бестолковых случайностей, всякая случайность закономерна. Сколько он докладывал, сколько требовал обратить внимание, среагировать должным образом. Но будто в пустоту слова. Не слышит никто — ни здесь, ни там наверху. Здесь-то, может, и понимают — но что ты сделаешь с этим городом, с этим временем? Проклятое время, проклятое!.. Пять старух за месяц, пять старушенций нищих: ботинки войлочные, черные ладони — и дырка в затылке. Одна рука, одно племя, одно зло метит жертвы. Но видно не пришло время платить. А приде-ет!.. Это-то Золотарев знает по собственному прокурорскому опыту.
Трясется «Нива» на ухабах. Хлюпает носом шепелявый оператор.
Да — он не любит журналистов. Ну и что с того. Пусть, как говорится, отрабатывают свой хлеб.
— Извините, Юрь Андреич, а можно нам… ну на место… с вами?
— Я ж говорю, крови.
— Да я не в том смысле, — смутился корреспондент Вязенкин.
По дороге они и встряли… Омоновцы, отцепив район, посоветовали переждать немного на пятачке под охраной, — у дома уже работают спецы, — от греха подальше перекантоваться минут несколько. Оператор выбрался из «Нивы», и пока Золотарев выяснял, что да почем, уже наводил свою камеру на омоновские спины, бэтер с саперами и кричащую толпу у подъезда.
Убитую нашли в ста метрах от «омоновского» пятачка. Женщина лежала лицом вниз, рядом валялась сумка. Оператор Пестиков, расставив треногу, снимал. Возле тела работали эксперты. Корреспондент Вязенкин стоял неподалеку, вытягивал шею, стараясь разглядеть детали. От головы убитой отвалился кусок лобной кости — на землю натекло розовое. Мозг. Высокий молодой человек болезненно сглотнул. Он увидел собаку. Казалось с первого взгляда, что пес просто прилег отдохнуть у ног, войлочных ботинок хозяйки.
— Юрий Андреич, саперы нужны сдернуть, — поднявшись с колен, сказал следователь.
Не шелохнется тополиный лист, ветра будто и не было никогда. Мгла нависла над городом, стало трудно дышать. Казалось, что все вокруг обречены, — и небо просто рухнет и придавит землю свинцовой своей тушей.
День подходил к полудню.
И все было обычно… как на войне. Высокий корреспондент Вязенкин стоял вместе со всеми над окоченевшим телом тетки Натальи. Понимал ли этот молодой парень, что происходит вокруг. Вряд ли… Кому сейчас важны его переживания? Да и переживания его были легковесными — незамаранными. Так и должен был думать всякий, кто первый раз попадает на войну. Прокурор Золотарев, Буча с Вакулой, Колмогоров, и тот омоновец, что стрелял по окнам, перешагнули уже эту черту — каждый в свое время.
В полдень этого дня перешел за черту еще один человек с удостоверением корреспондента «Независимой» телекомпании по фамилии Вязенкин.
Когда появился саперный бэтер, все спрятались за броней.
Пестиков, бывалый оператор, объяснял Вязенкину.
— Гриня, ну чего не понять. Под трупом может быть граната. Кошкой подцепят, сдернут, и тогда…
— Чего будет? — глупо переспросил Вязенкин.
— Снимать буду. Отойди-ка, — и Пестиков навел камеру на худого сапера в камуфляже. Тот теперь один стоял у тела, в его опущенной руке болталась веревка с якорем-кошкой.
Это был старший лейтенант Каргулов Дмитрий Фаильевич…
…Саперы обступили тело тетки Натальи.
Так стояли долго, не двигаясь с места. Кто первый заговорит, у кого хватит совести нарушить эту проклятую тишину? Где ж ты, ветер, где бродишь? Или затянуло тебя небесными потоками? Но там другие песни и ветра другие — не земные — восходящие.
Вакула. Ему положено. Ему можно. Он старый, он раньше всех переступил черту.
— Эта та, которой харчи возили?
Мертвый Пуля вытянул лапы, уткнулся носом в войлочный ботинок.
— Ты смотри, это кобель ее? Сдох с тоски, — землистый бас у Вакулы, таким басом о смерти и положено говорить. — Давайте, сынки, работайте.
