и Шрам. Над ними Ленц. Они постоянно проверяют охрану арестанта.
– Отлично. Я напишу сейчас короткую записку, ты через Шрама передашь ее заключенному.
Заместитель бургомистра отрицательно замотал головой.
– Нет, Шрам не пойдет на это. И я не могу. Ведь немцы тогда расстреляют нас.
Шелестов усмехнулся и проговорил:
– А мы, по-твоему, если ты откажешься, погладим тебя по голове? Нет, Бугров, если ты не сделаешь то, что нам надо, то в поселок придут диверсанты, которые пустили под откос поезд. Они сожгут твое подворье, тебя и твою семью увезут в лес, где… ты понимаешь, что там произойдет. И если на жену тебе наплевать, да и на сына, пожалуй, тоже, то твои чувства к Полине нам известны. Но дело даже не в дочери. Главное в том, что тебя в лесу ждет страшная смерть. Ты слышал о таком способе казни, как растяжка? Вижу по испуганной морде, что слышал. Да, это когда человека, приговоренного к смерти, привязывают к деревьям, согнутым друг к другу, а затем постепенно ослабляют веревки. В итоге жертву медленно, мучительно разрывает на куски. Тебя ждет именно такая казнь. И не надейся, что Зигель спасет. Ему тоже осталось жить всего ничего. Мы могли бы убить его, коменданта и командира охранной роты сегодня же ночью. Никакая полиция не защитила бы их. Все вы даже не представляете, какой крупный отряд собран на территории района. Но если ты сделаешь то, что мне надо, то тебя никто не тронет. Пока. Почему так? Да потому, что я не могу отвечать за действия войск НКВД, которые начнут работу после освобождения Украины от фашистов. До этого тебя никто не тронет. Однако мы отвлеклись. Вопрос остается прежним. Ты передашь записку заключенному?
Бугров скривился, как от зубной боли, и ответил:
– Если бы это зависело от меня, то сделал бы непременно, а вот Шрам? Одно дело стучать, другое – подставляться под нож или пулю.
– А ты подумай, Бугров, как это сделать, чем взять Шрама. Может быть, стоит списать на него убийство немецкого солдата или грабеж евреев?
– Я никого не убивал!
– Разве что-нибудь было сказано про тебя?
– Но если вы знаете о случае… – Он понял, что сболтнул лишнего и назад ходу нет. – Шрама к этому делу ну привязать. Расстрел евреев – это не преступление для полиции, а больше предъявить нечего.
– Мы теряем драгоценное время. Мне надо, чтобы записка была передана уже сегодня на рассвете.
– Ну, если только напомнить Шраму, как он изнасиловал бабу из Глуховки да убил ее в избе, а она шла по спискам лиц, подлежащих отправке на работу в Германию. Только испугает ли это Шрама? Дело-то двухмесячной давности. Он тогда и сына малолетнего той бабы зарезал и в огороде закопал. Но повторяю, никто следствия не проводил, насильника и убийцу не искал. Нет, не поведется он на это, а вот Ленцу о моей просьбе доложит обязательно. А то еще и Зигелю.
Шелестов вздохнул и сказал:
– Значит, не передашь?
– Как видите, у меня нет возможности.
– Тогда и мы ждать не будем. Сейчас берем тебя с семейством, поджигаем подворье с живностью и уводим вас в лес. На рассвете заключенный не получит записки, но в то же время и ты уже будешь висеть между двух деревьев. Да, нашему человеку придется несладко, но мы не сегодня, так завтра все равно освободим его, а вот ни тебя, ни семью уже никто не спасет. – Шелестов повернулся к Буторину и распорядился: – Передай людям, чтобы обходили дом, укладывали дрова, сено, но без моей команды ничего не предпринимали.
– Есть, командир! – Буторин сделал вид, что собирается уйти.
Бугров увидел это и воскликнул:
– Подождите, не делайте этого.
– Почему не делать, мразь ты продажная? – спросил Максим. – Чем ты заслужил прощение? Отказом в содействии? Нет, Бугров, им ты подписал смертный приговор и себе, и семейству.
– Подождите, прошу. Я, кажется, знаю, что можно сделать.
– Погоди, боец! – приказал Шелестов Буторину.
Бугров облегченно вздохнул и проговорил:
– Шрама шантажом не взять, но его можно купить. Он очень падок до денег, золота, драгоценностей, мечтает купить хороший дом где-нибудь в Европе и жить там безбедно.
– Он что, допускает поражение немцев в войне?
– А черт его знает. Как-то выпивали вместе, он сказал, что денег надо бы побольше скопить, а лучше золота, ценных вещей. Я спросил, для чего много-то? Дом в поселке, даже большой, поставить можно задешево, особенно при его должности. А он ответил, мол, слыхал, что есть такая страна Швейцария. Там никакой войны отродясь не было, потому как банки всем заправляют. Вот где домик прикупить надо. Тогда без разницы будет, кто кого побьет Гитлер Сталина или наоборот.
Буторин усмехнулся и воскликнул:
– Ты смотри, далеко заглядывает этот Шрам, даже про Швейцарию знает.
– А что, там и вправду войны нет?
– Вправду. Сколько нужно денег, чтобы Шрам согласился?
– Не менее тысячи рейхсмарок.
– Оклад полковника! Сколько полицаям платят?
– От двадцати до тридцати марок. Но есть ли у вас деньги?
Шелестов иронически хмыкнул и заявил:
– Они у тебя есть. И не только банкноты, но и золото с драгоценностями, что ты награбил у евреев. Жизнь гораздо дороже их.
– Хорошо, я постараюсь договориться со Шрамом.
– Да уж постарайся. Иначе… но не буду повторяться.
– А что за записка?
– Сейчас. – Шелестов достал записную книжку, мелким почерком что-то написал, вырвал лист, свернул его в крохотный конвертик и передал заместителю бургомистра. – Вот записка. Не пытайся читать, текст закодирован, а арестант поймет, что послание вскрывали. И учти, за тобой внимательно будут смотреть. Ты не заметишь слежки, но, клянусь, она будет и в поселке, и в административной зоне. Ты не единственный, кого мы принуждаем к работе на нас. Все понял?
– Да.
– Запомни крепко, записка должна быть передана на рассвете. Не позже.
– Я понял. Могу идти, а то жена забеспокоится?
– Как я узнаю, что записка передана?
– Я пойду к Шраму часа в три. Вам придется ждать тут. Выйдет, подам сигнал – махну платком.
– Проваливай!
Заместитель бургомистра подтянул штаны, забрал фонарь, засеменил к дому и захлопнул за собой дверь.
Офицеры рассредоточились вокруг дома.
Бугров вышел из него в два часа с объемной сумкой в руке и двинулся по переулку к улице Купеческой. Офицеры ждали. Вернулся заместитель бургомистра через полтора часа, зашел во двор, махнул платком и скрылся в доме. Теперь бойцам особой группы следовало дождаться окончания комендантского часа и в шесть утра начать отход на базу для подготовки акции.
Сосновский весь день
